Наталья Нестерова - Немного волшебства

Василий вернулся в гостиницу и со свойственным ему умением пригасил Танин стресс. Она места себе не находила от волнения. Но Вася разумно говорил, что Миша по-настоящему умер несколько месяцев назад, что процесс логически завершился и оснований для трагедии не больше, чем для рыданий по бабушке, которая давно преставилась. Горе ушло, давнее и старое, а наша жизнь продолжается.

Убаюканная его словами, Таня невольно мысленно переключилась на раздумья о Василии. Какое счастье, что они встретились! Он совершенно необыкновенный человек, рядом с ним всегда будет тепло, спокойно и надежно. А вдруг снова запьет? Всё равно его не брошу. Просто убью.

Хотя в исследование феномена Кутузова было вовлечено немало людей, никто из авторитетных не проговорился, сведений в печать не попало. И дело было не только в страшных подписках, которые все вынужденно дали. Рассказать подобное – даже не удивить, удивляться можно приблизительно правдоподобному, а наверняка – заработать подозрение в умственной болезни. И доказательства (пленки, документы) исчезли в глубоких недрах секретных архивов. Неавторитетные голоса, принадлежавшие медсестрам и нянечкам, пренебрегшим подписками, поскольку не боялись худшей доли, во внимание не принимались по той же причине – как в шутке должна быть доля шутки, так в небывальщине требуется частичка знакомой небывальщины, а тут она не просматривалась.

И всё-таки на очередном телевизионном ток-шоу ведущий спросил академика:

– Есть слухи, что у вас был пациент, который стремительно молодел, пока не распался до сперматозоида.

Публика рассмеялась. Десятки людей в разных концах страны, замерев дыхание, припали к экранам и ждали, что ответит академик. Он, полностью восстановивший лоск и спесь, покровительственно улыбнулся, развел руками, указывая на реакцию зала – мол, сами видите, как нелепо звучит вами сказанное.

– Да, конечно, – быстро пошел на попятную ведущий. – Ересь какая-то. Но вы же не будете отрицать, что стволовые клетки многим подарили вторую молодость?

– Буду, сударь!

Академик, ненавидевший стволовые клетки по причине их разработки в другом, не ему вверенном институте, оседлал любимого конька и долго пугал зрителей. Не забыл упрекнуть и пожилых женщин, хирургически утягивающих лица до полнейшей неузнаваемости. На отечески мудрое сетование: «Мне жаль внуков, которые никогда не увидят истинных лиц своих бабушек!» (домашняя заготовка академика) – зал отреагировал одобрительным гулом.

Татьяна хотела, чтобы всё было как у людей, и устроила Мише похороны. В закрытом гробу. Положила в него Мишины вещи, книги и фото в изголовье. На кладбище только бывшая начальница Виктория Сергеевна, научившая когда-то Таню подобному фокусу, заподозрила неладное. Но и она сомнения отбросила – велика была досада, что средство, испытанное Кутузовым, оказалось непригодным, да и свидетельство о смерти (выписанное Васей) вдова показала.

Присутствовавшие на похоронах коллеги Миши по институту исподтишка недоуменно переглядывались. Конечно, хорошо, когда супруги разводятся цивилизованно. Но до такой степени цивилизованно! Стоят втроем – жена, любовница, дочь. Не рыдают, друг друга поддерживают. Высокие отношения, как говорилось в популярном фильме!

По-бабьи горько, выделяясь на общем фоне, плакала только Лиза. Пока раздосадованный муж Коля не толкнул ее в бок и не прошептал на ухо:

– Ты чего убиваешься? Может, у тебя с покойником что-то было?

– Нет! Клянусь тебе, ничего! – испуганно, голосом Любови Орловой открестилась Лиза. И перестала плакать.

Светланка вначале отказывалась участвовать в фальшивых похоронах. Ее тоска по отцу была отчаянной. Безутешной, пока за дело не взялся Василий Иванович. Он сумел внушить убежденной атеистке Свете, что ее отец превратился в ангела, что его уход из жизни – свидетельство избранности, которого удостаиваются только святые мученики, что он вознесся и душа его пребывает в блаженстве. Не надо нарушать папину нирвану, ведь печали дочери могут испортить Михаилу Александровичу весь кайф.

И Светланка поверила! Схватилась за спасительную идею и перестала убиваться, согласилась участвовать в фарсе похорон.

Василий тут же, совершенно не умно, не вовремя, потеряв свой психотерапевтический дар, сказал девушке:

– Я очень люблю твою маму. Не будешь возражать, если мы поженимся?

– Зачем? – растерялась Света. – А мама знает?

– Пока нет, хотел тебя первую спросить. – К Васе вернулись логические способности.

Светланка могла только развести руками. В их городе! Название в лупу на карте прочитаешь! Думала, что настоящая жизнь в столице, где бурлит и клокочет. А здесь – покой и тина. Ошибалась. Тут страсти – нарочно не придумаешь. Вернусь-ка я после института домой, к маме. Надо ей сказать.

О большем счастье Татьяна и не мечтала.

Шурка любит приврать и прихвастнуть. Утверждает, что помнит себя две недели назад. Наглая ложь! Две недели назад они представляли собой клеточку, различимую лишь под микроскопом. Да и сейчас каждый из них – не больше макового зёрнышка. Даже не знают – мальчики они или девочки. Хорошо бы, конечно, девочками родиться. И быть красавицами, как испанская бабушка Софья, жившая в шестнадцатом веке. Правда, мракобесы ее на костёр отправили, посчитав бабушкину красоту дьявольской. Но в двадцать первом столетии никого за чудный лик и статную фигуру не сжигают. Напротив, как говорит папочка, это дополнительный бонус для жизненных успехов.

Ни папочка, ни мамочка пока об их существовании не подозревают. Но надо же как-то себя называть? Поэтому выбрали имена, подходящие к обоим полам, – Женя и Шура. И разговаривают они, не разжимая губ. Да и губ-то у них нет, а также глаз, носиков, ручек, ножек – всё потом вырастет и прорежется. Спрашивается, как они могут общаться, если мозги отсутствуют? Кто ответит на этот вопрос, а заодно объяснит, каким образом кодируется информация о многих поколениях в микроскопической клетке, станет величайшим ученым. Но и не зная принципа работы телефона, можно разговаривать по нему сутками. Поэтому Женю с Шурой не волнует, почему они болтают, главное – болтают.

Хотя они спрятаны в глубине мамочкиного тела, всё, что происходит снаружи, отлично слышат и зрительно представляют, комментируют и обсуждают. Шурка, хвастунишка, по каждому поводу заявляет: а я бы тут лучше сделала, а я бы умнее поступила…

Вот сейчас мамочка сидит перед компьютером, раскладывает пасьянс, а Шурка возмущается:

– Зачем она пиковую даму на бубнового короля положила? Не видит в масть короля! Заново карты сдала, хотя еще три перестановки можно было сделать! Снова ведь не сойдется, я бы на ее месте не профукала!

– Ей не до карт сейчас, – выступает в защиту мамочки Женя. – Бедняжка! Накрасилась, джинсы новые надела, вчера за них ползарплаты выложила, а папочка не звонит. Мамочка уже два часа тупо пасьянсы раскладывает, а папочка ни гу-гу. Все-таки он у нас жестокосердный. Не находишь?

– Что я говорила? Не сошлось! Двадцатый раз! Просто злость берет, о чем она думает?

– О папочке. Точно жестокосердный, – продолжает свою мысль Женя. – Почти как дедушка Казимир.

Всех своих предков они договорились называть просто бабушками и дедушками, потому что нелепо и долго «пра-пра-пра…» твердить, в заику превращаешься. А самому первому дикому предку надо десять тысяч раз пра-прак-нуть. Хотя о первых родственничках вспоминать неинтересно. Полуживотное существование. Пока догадались камень к палке привязать или огонь развести, столько времени убежало. Интересное начинается за несколько тысяч лет до новой эры в Южной Америке, Месопотамии, когда цивилизация проклюнулась. А дальше пошло такое кино – засмотришься!

– Польский Казимир, который с Отрепьевым-самозванцем в Смутное время в Москве заправлял? – уточнила Шура.

– Он самый, двоюродный брат Марины Мнишек, в которую Гришка Отрепьев был влюблен без памяти, а она его использовала…

– Тот Казимир, – перебила Шура, – мучался жесточайшими головными болями. А его лечили тем, что к макушке лошадиный навоз прикладывали. Если бы мне на голову дерьмо положили, я бы тоже на людей бросалась.

– У тебя пока еще нет головы, – напомнила Женя. – И выражайся без грубостей!

– Смотри! Мамочка опять вальта зевнула!

– Не вальта, а валета! Мамочка русский язык преподает, а ты выражаешься, как дедушка Гаврила, биндюжник.

– Он, между прочим, в Одесском порту первый силач был. И папочка в мужской компании тоже иногда выражается.

– Но тебе тут не пивнушка, а тихая девичья спаленка. И мы – не мужская компания, а две сестрички. Как ты думаешь, если бы мамочка тихонько подсмотрела или подслушала, какую папочка ненормативную лексику использовал, когда на Эльбрусе в трещину провалился, она бы его полюбила? Или в ужасе бежала подальше?

– Что ты всё про любовь да про любовь? Надоела. Точно других тем нет. Вот, пожалуйста! Мамочка снова проиграла!

– Будто карты важнее любви мамочки и папочки!

– Женька, еще раз про любовь вякнешь, лягну!

– Чем, интересно? Были бы ноги или руки, я бы тебе первой врезала, чтобы не хвасталась. Еще родиться не успела, а уже самая умная. Гений в зародыше!