– Вещь аутентичная, – нетерпеливо сказала Катя. – Она есть во всех каталогах амстердамского общества ювелиров, называется «Диадема Кати».

– И свидетельство, паспорт на нее у вас имеется?

– Естественно! Но мы не продаем вещь, а закладываем, поэтому документы отдавать не обязаны.

– Вы знаете стоимость диадемы?

– В данный момент нас с вами должен интересовать размер залога, а не стоимость «Диадемы Кати», правильно? Хотя ваша процентная ставка…

Антон переводил взгляд с Кати на заведующего ломбардом, которые обменивались вопрос-ответами. Это были переговоры о сделке между дельцами, и Катя не выглядела наивной простушкой, скорее гранд-дамой, знающей себе и сдаваемой вещи цену. Катя держалась уверенно и жестко. От ста тысяч долларов залога, требование – немедленно и наличными, цена все-таки сползла до восьмидесяти тысяч, которые, клялся и божился ломбардщик, он только и мог предоставить в течение получаса.

– Милый, я устала! – повернулась Катя к Антону. – Давай согласимся на предложение Марка Израилевича?

Его, оказывается, зовут Марком Израилевичем! Антон упустил момент, когда они знакомились.

– Пожалуй! – многозначно согласился Антон.

Но внутренне он паниковал: столько деньжищ! Сейчас Марк Израилевич уйдет за дверь и вернется с киллерами, или с милицией, или с чемоданом фальшивых купюр. Словно подслушав его терзания, Катя великосветски улыбнулась Марку Израилевичу:

– Надеюсь, вы не станете делать глупостей? Мой муж, – она показала на Антона, – и мой папа, чью фамилию я не рискую озвучить, не любят…

– Кидал, – подсказал Антон.

Катя явно не знала этого слова, вскинула в удивлении брови, но быстро вернулась в образ аристократки и приказала Марку Израилевичу:

– Пока мы вас ждем, пусть нам заварят… сварят… словом, подадут кофе!

Ломбардщик выскользнул за дверь, через несколько минут им принесли на подносе чашки с дымящимся кофе.

Когда они снова остались одни, Антон вздохнул:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Пока ты со мной, ничего мне не страшно.

– Я тебя очень люблю!

– Я тебя тоже!

Им бы говорить о любви, а они пересчитывали деньги, которые принес Марк Израилевич.

– Тестер! – велела Катя и показала на фломастер в стаканчике для карандашей на столе заведующего ломбардом.

Марк Израилевич покорно вынул тестер из стаканчика и протянул Кате. Антон изумленно наблюдал, как она веером раскладывала купюры и проводила полукругом по ним фломастером, оставляя коричневый след.

– На фальшивых, – пояснила Катя Антону, – окрасится в черный.

В доказательство мазнула по какой-то бумажке, и на ней остался черный след.

– В Америке у каждого кассира в магазине такая штучка. Просто и легко! – чиркала Катя по долларам.

Опасения Антона не подтвердились – денег было не с чемодан, а несколько пухлых конвертов, которые он засунул во внутренние карманы куртки. Пусть будут при нем. Если начнут грабить-стрелять, то его, а не Катю. Да и сделку они оформили по его паспорту. Теперь от него требовалось ни много ни мало – отдать через месяц восемьдесят тысяч, или диадема навечно останется у Марка Израилевича, который разберет ее на камушки и останется в большом наваре.

– Эх, жизнь пошла! – невольно усмехнулся Антон, когда они вышли на улицу. – То сестре миллиончик требуется, то невеста, – он запнулся, впервые произнеся непривычное слово, – тысячами швыряется.

– Мерой достоинства мужчины, – хмыкнула Катя, – служат претензии женщин, его окружающих.

– Действительно так думаешь? (Тебя ждет большое разочарование!)

– Только пытаюсь грубо льстить. Неудачно?

– Рай в шалаше – это я тебе точно обещаю.

– Согласна. А пока… нам нужен телефон. Ни твой, ни мой не подходят, искать таксофоны неудобно…

Антон повел Катю к салону связи. Хорошо было снова захватить инициативу в свои руки, не чувствовать себя статистом, как при Катином разговоре с ломбардщиком.

Неподалеку от салона Антон увидел того, кто ему требовался, – пропойцу, ковырявшегося в урнах, собирателя пивных бутылок.

– Мужик, твой паспорт! – строго потребовал Антон.

– Да я что?.. Я ничего… – заюлил алкаш, но паспорт вытащил и протянул.

– Стой здесь! Охраняй мою девушку, заработаешь сто рублей.

Антон вошел в салон связи. Там была небольшая очередь, он занервничал. На несколько минут и на двадцать метров отошел от Кати и почувствовал беспокойство, будто они были намагничены и всякая разлука болезненна.

Он купил популярный тарифный план, положил деньги на счет, вытащил из своего телефона сим-карту и вставил новую. Теперь юридически номер принадлежал алкашу, который что-то, Антон видел в окно, горячо Кате рассказывал.

Подходя к ним, Антон услышал обрывок Катиной речи:

– …грамматическая категория, звательная форма.

Антон отдал мужику паспорт и сто рублей, велел гулять и спросил Катю, о чем они говорили.

– Дяденьке объяснила, что его лексический запас в основном состоит из сакральных и профанных инвективных вокатив.

– Чего-чего?

– Я тебе говорила, что хочу заниматься лингвистикой? Слово «сакральная» понятно? «Профанная» от латинского «профатио» – осквернение святынь, инвектива – разновидность сатиры, инвектива оратио – бранная речь.

– Он матерился, что ли?

– Да.

– Гад! – возмутился Антон, обернулся, сделал шаг назад. – Сейчас я этому вокативу глаз на ивективу натяну!

– Не надо! – остановила его Катя. – Не связывайся, у нас много дел.

– Между тем главным делом мы почти не занимаемся!

Антон увлек Катю в подворотню и стал целовать.

Влюбленным, особенно свежеиспеченным влюбленным, целоваться хочется всегда, везде и постоянно. Катя не была исключением. Но она первая, со вздохом сожаления, отстранилась – надо спешить.

Такси привезло их к Казанскому вокзалу. У прохожего Катя спросила дорогу к троллейбусному парку. Они колесили по задворкам и что-то искали. На вопрос Антона: «Что именно?» – Катя отвечала: «Сейчас, где-то здесь…»

Вышли к трущобам – собранным из деревянных и картонных коробок хибарам, укрытым обрывками целлофана. По сравнению с этими жилищами декорации пьесы Горького «На дне» выглядят барской усадьбой. Отсюда по прямой до площади трех вокзалов метров сто. Там сверкают витрины магазинов, проносятся импортные авто, ходят благополучные люди. А здесь – клоака, вонища, мрак. Обитатели – чернявые, женщины в платках и широких юбках, мужчины бородатые. С десяток ребятишек, есть совсем маленькие, даже груднички, Антон видел, как их кормят: маленькие черные обезьянки сосут сизую и тощую грудь. На улице градусов десять мороза, а над крышами хибар труб не видно. Как они не померзли? К теплотрассе прилипли, сообразил Антон. Каждая из халуп задней стеной имела большую трубу теплоцентрали.

Их окружили детишки, стали клянчить деньги. Подошел мужчина:

– Ищете кого?

– Кто вы? – невольно вырвалось у Антона.

– Мы цыгане люли, приехали летом из Узбекистана, – охотно ответил мужчина.

И он, и детишки, и женщины – все странно подрагивали, поводили плечами. Антон решил – из-за мороза, потом увидел, что они чешутся, и с ужасом сообразил – вши!

Цыган без вопросов рассказывал о том, как тяжело им живется, милиция оброк не получит – прогнать может или поджечь. Один раз подожгли, всё сгорело… Он не просил денег, но по его молчаливому указу ребятня усилила просительный вой, подошли женщины и тоже стали просить милостыню.

«Что мы тут делаем? – думал Антон. – Сюрреализм какой-то! Зачем это нужно Кате? Ладно, в метро ей понравилось – первый раз простительно. Потом ужинать затащила в пивнушку, сегодня с матерщинником беседы вела. Не многовато ли острых ощущений для изнеженной девушки? Эта клоака – точно перебор. Голова у моей Кати забита массой академических знаний, но хлеб резать и чай заваривать она не умеет. И на грязненькое ее тянет?..»

Но, присмотревшись к Кате (он отбивался от ребятишек, осмелевших, дергающих его за куртку, шипел на них, как на настырных зверят), Антон увидел, что она держится с трудом, борется с отвращением и ужасом, близка к слезам. Катя о чем-то расспрашивала цыгана, о какой-то бабушке.

– Тут она, пойдемте! – Цыган подвел их к одной из хибар.

Набрав в легкие воздух, задержав дыхание, Катя нагнула голову и мужественно нырнула внутрь. Антону ничего не оставалось, как последовать за ней. Внутри смрад усилился, в нос ударил залп помойно-туалетной вонищи. Выпрямиться в полный рост было нельзя, стояли согнувшись. Когда глаза привыкли к сумраку, в конуре три на два метра они увидели у трубы теплоцентрали груду тряпья. Катя подошла к ней и стала разгребать. Под тряпками оказалась старуха.

– Бабушка, это ты? Бабушка Люба? – давилась слезами Катя.

– Уйди! Не пойду! Я вам деньги отдала, забрали, сволочи! – бормотала старуха.

– Врет про деньги. – Цыган вошел вслед за ними и присел на корточки. – Пожалели бабушку, приютили. А если помрет? Нам неприятности не нужны. По чистоте сердца помогли…

– Катя! Что происходит? – строго спросил Антон.

– Не понимаешь? – повернулась к нему дрожащим, заплаканным лицом. – Это моя бабушка, мать моей мамы, бабушка Люба.

«Ну и семейка, – оторопел Антон. – Горлохватов, – злился он молча, – ты редкая сволочь! Сам в золоте купаешься, а теща в бомжатнике подыхает. Скотина!»

– Антон, мы должны забрать ее отсюда.

– Конечно.

«А куда? Ко мне домой – опасно. Если Горлохватов не полный кретин, он уже вычислил, с кем убежала дочь. ББГ подлец, но не кретин, и на него работает служба ищеек. На дачу? Там нас обнаружить проще простого».