В первый класс поступил, мать рано будила, чтобы помыться успел и позавтракать, ей с отцом на стройку к восьми. Боря в окно смотрел и удивлялся. Из подъездов соседних домов выходили школьники с ранцами, топали к автобусной остановке. Куда они в такую рань? Школа под боком, звонок на первый урок через час.

Как-то днем он подловил во дворе одного такого странного. Боря давно из школы вернулся, а этот только топал с ранцем.

– Ты! – перегородил Боря дорогу пацану. – Откуда? Почему в школу не ходишь?

– Хожу! – гордо ответил мальчишка. – Моя школа специальная английская в центре Москвы находится. На автобусе надо ехать, а потом на метро. И еще я на музыку хожу и в изостудию.

Что такое «изостудия», Боря не знал, уточнять не стал, набрал в рот слюны и плюнул на землю:

– За каким чертом?

Мальчишка презрительно скривился, кивнув на Борину школу (большое типовое здание на фоне вечно дымящих труб нефтеперерабатывающего завода отлично виднелось с их двора), и тоже спросил:

– Ты там учишься? У нас два первых класса «А» и «Б» по двадцать человек. Правда, что у вас пять первых? «А», «Б», «В», «Г», «Д». – Он стал загибать пальцы.

Боря как раз учился в первом «Д». И в классе было сорок учеников, сидели тесно, некоторые по трое за партами.

Мальчишка, наверное с родительских слов, принялся говорить, что в Бориной школе плохие образование и контингент (этого слова Боря тоже не знал), опять хвастался изостудией и музыкой.

«Музыканта» Боря побил. Не сильно, больше в грязи извалял, чтобы не задавался.

А вечером слышал, как мать отцу про родительское собрание рассказывала. Учительница жалуется, что дети неразвитые. Она попросила их назвать деревья, которые растут в лесу. Вспомнили только дуб, а как выглядит береза, не представляют, об осине или сосне не слышали. Бориным родителям сетования учительницы казались глупостью. Для чего школа? Чтобы учить! Мы вам привели ребенка – учите, зарплату отрабатывайте. И не морочьте нам голову всякими дубами и березами.

Боря с родителями мысленно согласился. Ему никогда не читали книг, не рассказывали сказок, игрушки покупали раз в год на день рождения. За семь лет жизни Боря один раз побывал в центре Москвы на Красной площади, когда приезжала мамина сестра со своим сыном, Борькиным двоюродным братом. Посещение Мавзолея запомнилось долгим и нудным стоянием в очереди, лысый Ленин под стеклом никакого трепета не вызвал. Поразила брусчатка на площади – надо же! Вместо асфальта приволокли кучу кирпичей и друг к дружке уложили. Зачем? Делать идиотам было нечего!

Родители считали своим долгом кормить и одевать сына. Как бывает по-другому, Боря не представлял. Единственное, чего он хотел от родителей, – чтобы меньше пили.

Пили они ежедневно: по будням просто напивались, в выходные надирались до поросячьего визга. А что еще было делать? Приходили с работы в свою-чужую постылую квартиру-общежитие. На стройке наломались физически – это не книжки в библиотеке выдавать. Садились ужинать с бутылкой. Принимали на грудь – и становилось как бы всё краше и веселее. Куда им податься? Ни огорода, ни хозяйства, ни увлечения. Стремление изменить свою жизнь тоже отсутствовало. В кино идти? По телевизору лучше посмотреть. В театр? Скукотища! На концерт эстрадный, конечно, можно иногда. Чтобы хвастаться перед знакомыми: «На Леонтьева ходили. Он такой маленький! От горшка три вершка, а по телевизору незаметно». И опять-таки по ящику концерт удобнее смотреть. Лицо артиста можно крупным планом рассмотреть, а на сцене он далеко, букашкой прыгает.

Пока ужинали-выпивали, вечер наступил. С соседями языками, а то и кулаками сцеплялись, за мировую еще принимали – пора на боковую, утром на работу рано вставать.

Соседи Горлохватовых, тетя Люба, крановщица, и дядя Вася, сварщик, тоже пили. Вместе с родителями те составляли ближайший круг Бори, и ему казалось, что живут они естественной и нормальной жизнью.

Исключения, как и родители, он ненавидел. Например, по их длинному коридору общежития в двенадцать квартир находились такие, что не пили, учились, придурки, в вечерних институтах, читали книжки и ставили в коридоре горшки с цветами для красоты. Борька эти горшки пинал, как футбольные мячи. Земля рассыпалась, ее затаптывали и выносили на подошвах до лестницы. В гробу он видел красоту! А народ перессорится, кому вне очереди коридор мыть. Мать и тетя Люба правильно кричали: «Кто горшки ставил, тот пусть и грязь убирает!»

С люмпенской злобой и завистью относились они к тем, кому быстро давали квартиры. В институтах не обязательно было учиться: для крепкого малопьющего труженика и в СМУ, и в управлении, и в тресте имелись жилищные фонды. Счастливчики не парились десятки лет в очереди. Они были хорошими работниками, ценными кадрами, которые начальство стремилось удержать на производстве. Борька этого не понимал, он видел несправедливость: кому-то дают, а нам нет; они – сволочи, а мы – обиженные.

В общежитии задерживались семьи вроде Горлохватовых, да еще новенькие подселялись, среди которых также происходил естественный отбор. Постепенно общежитие превращалось в клоаку, к началу девяностых годов процесс закончился: общежитие стало девятиэтажным рассадником пьянства и хулиганства.

Комната у тети Любы и дяди Васи была на четыре квадратных метра больше – восемнадцать против четырнадцати у Горлохватовых. Эти четыре метра, якобы незаконно отхваченные, служили вечным поводом для ссор. Впрочем, и другие находились в изобилии: кто воду в туалете не спустил, кто мимо горшка надул, кто кран должен чинить или окна на кухне на зиму заклеивать, чья очередь лампочку покупать или общий коврик в прихожую стелить – было бы желание, а повод для ругани отыщется.

Начинались сражения всегда одинаково. Как правило – женщинами. Разморенные после выпивки, они выходили за чем-нибудь на кухню в благодушном настроении. Но слово за слово, упрек на упрек – и пошла писать губерния. На шум выскакивали мужики с целью утихомирить скандальных баб. Но вскоре тоже оказывались по разные стороны баррикад.

Иногда дальше взаимных оскорблений дело не заходило. Чаще – заканчивалось дракой, прибегал комендант, вызывали милицию. Случалось, после мордобоя примирялись и закрепляли мир водкой. Бывало – на недели и месяцы устанавливалась лютая вражда. Но когда их хотели расселить по разным квартирам, и та и другая семья решительно воспротивились.

Лора, дочь соседей, на год младше Бори, очень боялась скандалов. Он тоже боялся, но свой страх перед Лорой прятал, хорохорился. Боря был коренастым и крепким, как табуретка. Справиться с ним, даже с малышом, было непросто. Скрутит отец его по рукам и ногам, Борька извернется – зубами вцепится. Зубы у Борьки – редкие, короткие и острые, хватка – как у злого волчонка, не оторвешь.

Когда начинались драки, Боря и Лора прятались в ванной. Маленькими были – забьются под раковину, обнимутся и дрожат. Потом Борька придумал: одеяло захватить. Постелют его в ванну, заберутся, сверху накроются и шепчутся.

– Рассказывай про мечты, – просит Боря.

Он давно заметил, что, когда Лора говорит, перестает дрожать и расслабляется. Сам он мечтать не умел и поражался ее фантазии. Какие-то замки, принцы и принцессы на конях скачут, исключительно мороженым и лимонадом питаются.

– Я пельмени люблю! – вставляет он.

– Хорошо, – соглашается Лора и продолжает: – Тут слуги им принесли на пир огромное блюдо пельменей. Столько, что съесть невозможно и за три дня.

– Я бы съел! – не соглашается Боря.

– Еще повара приготовили много эклеров, жареных баранов и гусей, – уставляет Лора воображаемый стол яствами. – Оркестр играл музыку, кружились в длинных платьях дамы и кавалеры…

За дверью слышались брань, звуки драки, а у них – в сырой ванной, под одеялом – свой сказочный мир, с поголовно благородными рыцарями, добрыми феями, счастливыми детьми, вкусной едой и множеством веселых желанных игрушек.

Когда Лора уставала говорить, она просила:

– Теперь ты мне посчитай.

– К двум прибавить семь – будет девять, – говорил Боря, – а к девяти пять – четырнадцать…

Он не помнил, когда научился считать. Цифры накапливались в его голове, собирались, как горох в мешок, а потом в какой-то момент обнаружилась между ними связь – они состояли друг из друга, могли складываться, отниматься и даже поедать друг друга партиями – называется умножение, и обратное возможно, когда одно число расстреливается на части другим – это деление.

Он считал, Лора засыпала под его бормотание. Потом и он отключался. Если после драки никому не требовалась ванная, они могли проспать до утра. На рассвете у Лоры в голове точно будильник включался – надо уходить по своим комнатам. Она предчувствовала родительский похмельный гнев, если их обнаружат в обнимку.

Ванная навсегда осталась для Бориса Горлохватова любимым местом в человеческом жилище. Как бы удивились все, узнай, что он, обладатель миллионов, поместий и роскошных квартир, иногда стелет в ванную плед, ложится в одежде, сворачивается клубочком и дремлет. Запах, конечно, не тот. Освежителями воздуха, парфюмерией дорогой несет. А прежде воняло замоченным бельем, хронической сыростью, невыветриваемым перегаром и дешевым отцовским одеколоном. Навороченное джакузи тоже не имеет ничего общего с чугунным корытом, ржавым и треснутым. Нет и Лоры. Нет и никогда не будет.

Она – лучшее в его жизни. Если бы не она, появляться на свет вообще не стоило.

Лора всегда была очень хрупкой и тоненькой. Родители: тетя Люба – сарделька упитанная на ножках, дядя Вася – жирный боров. А их дочь – тщедушное тельце. Если взять Лору за руку, поднести ладошку к лампе, то пальчики просвечивают, видны маленькие розовые косточки. Она часто болеет: то кашляет, то глотать не может, то сопли из маленького покрасневшего носика в три ручья.