– И есть. Она отличная актриса. – Летти поджала губы.

– Как ты живешь, Летти? – Майлз вдруг остановился и взял ее за руку. – Как ты живешь?

Она растерялась – как хотелось бы ответить на этот вопрос искренне, как бы хотелось сбросить с плеч этот груз. Это мучительное неведение, неверие, блуждание в потемках давней ревности. Как бы хотелось все рассказать – со всеми подробностями, особенно про то ожидание перед дверью мужа в маленькой гостиничке города Нови Сад. Летти уже приготовилась, чтобы сказать, но тут она вспомнила об Анне. Только что они говорили о ее скрытности, о ее осторожности. «Нет, я не хочу ничего рассказывать, самое тяжелое время я уже пережила. Мы пережили. И никого рядом не было. Зачем же сейчас я буду ворошить все это». – Летти встряхнула головой, словно отметая все соблазны быть слабой.

– Можешь не отвечать. У тебя все хорошо, – промолвил Майлз. Он следил за ней не отрываясь и понял, что, как бы она ни мучилась, как бы ни переживала, никогда в этом не признается. Хорошо это или плохо, Стив не знал. Но он знал, что никогда не упустит эту женщину из виду. Ведь никто не знает, сколько сил у сильных духом людей.

– Дик уже приготовил и сам съел все мясо. Мы с тобой будем жевать хлеб и салат. – Майлз подал руку Летти и повел ее через вязкий белый песок.

Стив уехал ранним утром следующего дня. Летти, сонная, сварила ему кофе, сделала омлет, посидела с ним на кухне, пока он завтракал. У Стива был хороший аппетит, и она радовалась. Она чувствовала, как будто рядом старший брат, о котором должна позаботиться.

Проводив его, Летти вернулась в спальню к Дику. Она долго смотрела на мужа, на его красивое лицо и думала, что пора забывать все истории. Пора поступить так, как это сделала Анна – в молчании оставить прошлое и жить настоящим. А настоящее было очень неплохим.

– Дик. – Летти подсунула руку под подушку мужа. – Дик, да просыпайся же ты. Жена твоя замерзшая пришла.

Дик лежал к ней спиной, но она поняла, что он уже не спит. Она поняла, что он улыбается, и вдруг так спокойно и ласково стало у нее на душе. Так внезапно мир вернул свое привычное обличье, что она громко произнесла:

– Ты бы знал, как я тебя люблю. Но если ты вздумаешь повторить нечто подобное – берегись!


Стив Майлз, отъехав от дома друзей, проехав по автостраде большую часть пути на бешеной скорости, вдруг решил, что спешить домой не хочет. Он не хочет бродить из угла в угол от нетерпения и досады. Он не хочет встречаться с людьми, от которых зависела судьба фильма, и вести с ними пустые разговоры – пустые, потому что он не был дельцом. Стив Майлз раздражался от одного только вида продюсера – вместо того чтобы заниматься переговорами, этот господин смотрел на Стива печальными и вопросительными глазами. Стив Майлз все знал о киноиндустрии, но сейчас не находил в себе сил предпринять разумные шаги. Видимо, сами съемки, длинные и тяжелые, сказались на его решительности. Как показались пригороды, Стив Майлз свернул на объездную дорогу и поехал медленнее. Такая езда успокаивала и помогала вспоминать прошедшие праздники. Летти и Дик сделали все возможное, чтобы он отдохнул и хоть немного отвлекся от невеселых мыслей. «Может, так и продержусь? А там, глядишь, и все станет ясно!» – думал Стив, а сам вспоминал разговор с Летти. «Что-то ее беспокоит. Почему она спрашивала об Анне? И неужели она так замкнуто живет, что ничего не знает? Впрочем, даже если не знает моя секретарша, то откуда что-то узнает Летти». – Стив решительно притормозил на заправке и набрал номер своего офиса.

– Голубушка, достань мне нынешний адрес Анны Гроув! Не знаю, но ты-то все можешь. Я тебе перезвоню через полчаса.

Повесив трубку, Стив сел за столик и заказал себе кофе.


В этом не самом дорогом пригороде Бостона дома не отличались большими размерами. Размерами не отличались и лужайки, вытянувшиеся перед фасадами. Зато и дома, и газоны были аккуратными – «ежик» зеленой травы, одинокий замысловатый кустарник и обязательный камень-валун в углу, у бордюра. На заднем дворе таких домов обычно валялись детские игрушки, стояли качели, песочницы и надувные бассейны. Анна Гроув жила здесь уже давно. Ее дом почти не отличался от соседских, на газоне рядом с обязательным валуном рос куст жасмина. Все как у всех. Сама улица Анне нравилась – ее украшением служили огромные старые деревья, высаженные еще тогда, когда и домов в помине не было, а была аллея, ведущая в старое поместье. С тех пор поместье раз десять перестроили, потом продали, потом аллею застроили домами, сохранив, к счастью, уже выросшие платаны. Сейчас Анне казалось, что именно из-за них она поселилась здесь. Сам дом Анну мало интересовал. Покупая его, она бегло осмотрела фасад и планировку комнат, а потом отдала распоряжение:

– Переделайте спальни, второй этаж и подвал.

Это было, пожалуй, ее последнее распоряжение, отданное тем самым тоном – тоном звезды. И это было последнее, на что она тратила деньги, не считая.

Дом удался на славу – недаром трудилась известная компания. Когда было все готово, Анна въехала, устроила новоселье для соседей и зажила тихой провинциальной жизнью. Ее узнавали на улице, брали автографы, пытались задавать вопросы, она улыбалась, расписывалась и отмалчивалась. Когда совсем стало невмоготу, она уехала в Аспен. Там в горах она побыла в одиночестве – только кто-то из родственников ее навещал, а потом вернулась на эту тихую улочку со старыми деревьями. Ее расчет оказался верным – за время ее отсутствия соседи свыклись с мыслью, что рядом с ними живет известная актриса, за время ее отсутствия у соседей случилось много других событий, и на ее возвращение почти никто не обратил внимания. К тому же теперь к Анне наведывалась ее сестра со своим многочисленным семейством, теперь у Анны по выходным на заднем дворе сушилось белье, жарились колбаски и кричали дети. Одним словом, из одинокой затворницы с громким именем Анна превратилась в обычную соседку с ворохом родни. Интерес к ней был окончательно потерян.

Через некоторое время Анна решила принять участие в общественной жизни. Она приходила на собрания, активно голосовала за сохранение части ограды поместья, пекла благотворительное печенье и вообще занималась всем тем, чем занимались ее неработающие соседки.

Предложение организовать студию и ставить любительские спектакли поступило неожиданно. Перед Рождеством и Пасхой устраивались детские концерты, но ничего похожего на студию здесь не было. Анна сначала отказалась, потом все-таки согласилась. И так ее жизнь на этой тихой бостонской улице приняла привычный для этих мест ход.

Стив Майлз въехал на улицу со старыми деревьями почти ночью. Телефон и адрес нашли правдами и неправдами – Анна очень постаралась замести следы.

– Анна, это Майлз. Тебе удобно сейчас говорить? – Стив без колебаний набрал ее номер.

– Стив, меньше всего я хотела услышать тебя, – рассмеялась Анна.

– Интересно почему? Объяснишь?

– Долго.

– У меня есть время. Как тебя найти?

– Если ты знаешь телефон, значит, ты знаешь и адрес, – парировала она и добавила: – А если ты знаешь адрес, то мне от тебя не отделаться, верно?

– Я еду. – Стив бросил трубку, сел в машину, развернулся и помчался в сторону Бостона.

Глава 7

Одиночество вдвоем

В тысяча девятьсот девяносто седьмом году Летти исполнилось сорок два года. Ее день рождения отмечали в Париже. Так было запланировано – родители Летти, окончательно примирившиеся и проводившие все время в доставшейся им по наследству квартире тети Аглаи, давно мечтали увидеть дочь. Летти в Европе бывала, но нечасто – теперь у нее, помимо заказов, были еще и ученики. Мистер Лерой, умерший три года назад, передал ей своих студентов.

– Я доволен тобой. Ты имеешь право учить, – сказал он ей незадолго до смерти. С ним неотлучно находилась жена – та самая красавица, бывшая его модель.

К сорока годам Летти твердо знала, что в жизни должно быть два уровня. Первый уровень занимали те дела, которые приносят деньги. И этот уровень обеспечивает второй – само творчество, которому отдаешь душу, но которое вполне может быть бесприбыльным.

– Ну, деточка, плох тот художник, который не хочет продать свою картину, – заметил мистер Лерой, когда Летти поделилась с ним своим соображением.

– Речь идет о другом. О возможности для творчества. Как ни крути, но вдохновение требует средств.

Лерой тогда засмеялся:

– Это полная ерунда! Если ты чувствуешь, что можешь творить, ты будешь это делать и голодным, и босым.

Летти отчасти согласилась, но все же предпочла разделить свою жизнь на две части. Она зарабатывала хорошие деньги, особенно любила частные заказы – скульптуры для парков и поместий. И одновременно работала для себя. Однажды, увидев одну из ее работ, Дик воскликнул:

– Летти, это просто шедевр! Ты ничего подобного не делала!

Летти пожала плечами – сама она результатом довольна не была. Тогда Дик предложил:

– Выстави на продажу. Попробуй оценить это. Не искусственно, не показывай никому из скульпторов или искусствоведов. Ты просто попытайся продать. За высокую цену. И ты увидишь, насколько работа успешная. Понимаешь, скульптура – не живопись. Это картину можно купить сгоряча, не разглядев. Скульптура – в силу своей формы – приобретается после долгих раздумий.

Летти послушалась Дика, выставила в одной из галерей работу.

– Дорогая Скарлетт, – через месяц хозяин вручал чек, – работа ушла так быстро, как уходят творения мастеров. Не хотите ли еще что-нибудь нам дать?

– Я подумаю, – любезно ответила Летти, но больше ничего не предлагала. Она провела этот небольшой эксперимент и убедилась в том, что знала – она неплохой скульптор.

– Небольшая фигурка ушла за приличную сумму.

– Значит, все нормально, – удовлетворенно заметил Дик. – Это не творчество ради творчества.

Иногда Летти жалела, что не занимается каким-нибудь менее масштабным ремеслом. Например, живописью. «Боже, как легко написать картину. На это требуется всего несколько дней. Мне же нужны сила, сноровка, физические усилия и… опять же время», – думала она, но это было скорее кокетство. Она ценила свои успехи и свое положение в мире искусства – женщина-скульптор, достигшая определенного мастерства, чьи работы стояли на главных площадях городов и в парках. Она гордилась памятниками, которые делала, и, безусловно, гордилась тем, что один из музеев купил несколько ее работ для постоянной экспозиции. Летти вообще могла гордиться собой – она достигла тех высот, которые некогда сама и наметила. И это свидетельствовало и о ее упорстве, и о трудолюбии, и о таланте.