– Да, но теперь я не та Анна Гроув, которая была до этого фестиваля. И доказательством тому новое предложение. – Анна многозначительно улыбнулась.

– Я не буду спрашивать про него. Я суеверен, как и все актеры. Но взвесь – стоит ли менять работу на здоровье и нервы? То ли это предложение, чтобы жертвовать собой? – Дик был серьезен, он был заботлив, он говорил о вещах, важных для нее, но Анна уже злилась. Вместо этих здравых рассуждений, проникнутых заботой о ней, она предпочла бы услышать эгоистичные сетования на то, что свидания, встречи теперь, скорее всего, станут редкими, а то и невозможными. Анна злилась на то, что дружеское и человеское участие Дика оказалось сильнее его любовной привязанности.

– Да, но я же все-таки профессионал, я с пятнадцати лет в кино! Я умею бороться. – Анна вдруг заговорила злым голосом.

– Не сердись, я же не отговариваю тебя, я просто волнуюсь, как бы ты не сделала себе хуже. Именно потому что ты умеешь отдаваться работе так, как никто не умеет. – Дик обнял ее за плечи.

Анна поняла, что он ждет ее слов, ее жалоб, ждет ее доводы в защиту того или иного решения. Но Анна ведь разыгрывала сценку, она на ходу придумывала слова и теперь вдруг запнулась. Она не знала, что говорить дальше – врать надо было убедительно, но сейчас, рядом с Диком, ничего хитроумного в голову не приходило. Тогда она решила сыграть одну из привычных ролей – роль обиженной слабой женщины, чьи силы на пределе. Анна всхлипнула в его объятиях, уткнулась ему в плечо, обняла его, а все остальное уже происходило при задернутых шторах, в полумраке большой гостиной. Анна помнила только, что на пол попадали многочисленные подушки, а джинсы Дика, описав замысловатую траекторию, прогремев пряжкой, опустились на одно из кресел.

– Как же я соскучился, – улыбнулся он.

– Так уходить мне из кино или нет?! – лицемерно пробормотала Анна, забывая обо всем на свете.

– Если уходить, то только в театр, – откликнулся Дик, но в его голосе было столько иронии, что Анна предпочла не думать о его словах.


Закрытие фестиваля было шумным и слегка бестолковым. Все уже расслабились. Одни – от того, что победили, другие – что уже ничего не потеряют. А потому после короткой торжественной части все спустились в ресторан, где очень быстро напились. Теперь можно было высказать претензии, неудовольствия, можно было усомниться в честности победы. Над круглыми столами стоял невообразимый гомон, откуда-то слышалась музыка, на веранде толпились люди, которых окликали уличные зеваки.

– Летти, давайте хорошенько поужинаем. – Майлз оглядел столы.

– С удовольствием, – рассмеялась Летти.

Ей нравилась непосредственность Майлза. Да и сама она проголодалась. Сюда, на закрытие, они чуть опоздали, что отметили абсолютно все. Но Летти мысленно уже была в Нью-Йорке, где ее ждали курсы в мастерской одного известного скульптора.

– Вам мало занятий в академии? Вы еще где-то учитесь? – удивился Майлз.

– Да, мне очень нравится его стиль. И потом, он – классик! Но в зрелом возрасте. Мне надо спешить, чтобы поучиться у него мастерству. Хотя от души желаю ему многих лет. Я ему написала, он согласился позаниматься со мной.

– Удивительная увлеченность! – пробормотал Майлз.

– Мне же надо имя себе делать, а для этого я должна уметь все, – просто объяснила Летти.

– Ну конечно. – Стив опять схватился за свою трубку.

Он уже успел внимательным взглядом окинуть зал и пришел к выводу, что за последние сутки не только у него произошли некоторые изменения. Вот, например, Гроув почти не разговаривает с женой. Анна же, напротив, пыталась одновременно разговаривать с мужем и оживленно общаться с Диком, который, все так же спокойно и ласково улыбаясь, посматривает по сторонам. «Эге, да что-то здесь не так! Во-первых, Дик должен был улететь. Во-вторых, Анна никогда не имела такого заискивающего вида. Вот только вопрос: перед кем она больше виновата? Неужели перед Диком?! Неужели равнодушие на съемках, да и потом, не более чем игра. Если так, то она отличная актриса. Я в этом еще раз убеждаюсь!» – Майлз хмыкнул про себя.

– Так вот, я хотела поменять билеты, но не получилось. Поэтому мне надо завтра утром очень рано быть в аэропорту, – донесся до Майлза голос Летти.

– Я вас провожу, даже не волнуйтесь.

– Спасибо, но если вас что-то остановит, не переживайте, я с детских лет путешествую одна.

– Совсем одна?

– Иногда с тетей.

– А родители?

– Родители заняты собой. Они все время разводятся. А потом опять женятся. И опять разводятся. Они у меня молодые и очень эмоциональные.

– О, это такой вид спорта – разводиться?

– Это такой вид досуга, – деловито пояснила Летти.

Майлз уже оставил надежду на легкий флирт, на короткий роман, на спешную связь. На все это он был готов еще на съемках. Летти, она же Скарлетт Ломанова (о, эти чудные русские фамилии!), обращала на себя внимание сразу. Не только внешностью – Летти была хорошего роста, худенькая, но сильная, и это бросалось в глаза. Лицо у нее было не красивое, но значительное, если можно так сказать о лице двадцатидвухлетней девушки. Она была круглолица, с ямочками на щеках, с высоким лбом и синими глазами. У нее был интересный профиль – нос Летти был аккуратный, маленький, но той формы, которую имеют носы древнегреческих статуй – с высокой переносицей. Все вместе плюс мягкий овал лица делали ее внешность интересной с ярко выраженными славянскими чертами. Англосаксонского не было ничего. Майлз отметил сразу эту непохожесть на остальных и сразу же захотел попробовать снять ее на пленку. Впрочем, потом, когда уже на съемочной площадке появилась Анна и завладела всеобщим вниманием, Стиву стало не до экспериментов. Но, даже будучи погруженным в творческий процесс, он невольно следил за Летти. В ее поведении, сосредоточенности, в ее спокойном и совершенно не киношном нраве таилось очарование девицы, получившей домашнее воспитание. Майлз почему-то тогда решил, что это одна из удачливых жительниц пригородов, которую еще не успели испортить классическое образование и кампусы института и которой выпал счастливый билет поработать в кино. Привычка быстрых побед подталкивала Майлза к активности в отношении необычной девушки, но вместе с тем что-то его останавливало. К середине съемок он понял, что предвкушение флирта весьма захватывающее чувство. И он перестал торопиться и строить планы. Он теперь наблюдал, подмечал, действовал осторожно и деликатно. К концу съемок он, успевший благодаря своим неспешным маневрам как следует разглядеть и понять девушку, влюбился. Когда Майлз понял это, он слегка опешил – в его правилах роману было отведено строго съемочное время. Ни днем больше. А тут… А тут к концу съемок необходимо было только начинать. Когда Стив провожал Летти в пансион и напрашивался на чай или кофе, это было не что иное, как проверка самой Летти. Проверка самого себя. Он уже наметил для себя, что, как только закончится фестиваль, он возьмет небольшой тайм-аут и поселится там, где живет Летти, в Париже, и уже там начнет за ней ухаживать по всем правилам. Но тут выяснилось, что Летти должна лететь в Нью-Йорк, а раз так, то времени на личную жизнь, судя по ее замечаниям, у нее не будет. «Хорошо, я подожду!» – упрямо подумал про себя Майлз и рано утром был у пансиона Летти.

– Вы из-за меня опять не выспались. – Летти села в машину рядом с Майлзом.

– Ничего, вот провожу вас и сутки буду спать. Заслужил.

– Да, вы заслужили, – серьезно ответила Летти. – Вы, Анна, Ричард Чемниз. Это вы сделали такое кино, – она вздохнула, – а я даже не представляю, когда можно будет так сказать обо мне: «Она сделала это лучше всех!»

– Летти, господи, да вы еще ребенок, я это вам говорю второй раз за последние сутки. Вы еще столько успеете!

– Для этого надо торопиться, а я все время на что-то отвлекаюсь. Например, на кино.

– Но вы же получили приз! Вы отвлеклись, но сделали это высокопрофессионально!

– Моя профессия – совсем другое.

– Летти, вы привередничаете. Не гневите судьбу. – Майлз вдруг рассердился. Эта девица была еще более капризной, чем Анна Гроув.

– Думаете? – Летти совершенно серьезно посмотрела на Стива. В тесноте машины Майлз вдруг почувствовал себя неуютно – ему захотелось обнять девушку, но он не решился. А потому стушевался и не знал, куда деть руки.

– Вы очень смешной бываете. – Летти вдруг дотронулась ладонью до его щеки. – Такой смешной, что мне хочется вас пожалеть. И погладить.

Майлз закашлялся.

– Как кота? – выдавил он из себя.

– Как черепаху, – отозвалась Летти. – Вы где-то так глубоко себя прячете, что, кажется, выглядывают только толстые неуклюжие ноги.

– Ну вы даете?! – изумился Стив. – Я ведь и обидеться могу!

– На меня? – Летти округлила свои синие глаза. – На меня-то за что? На себя и обижайтесь. Но лучше приезжайте в Нью-Йорк, я, как устроюсь, так сразу напишу свой адрес. Вы же там все знаете, а я не была ни разу. Вот вы мне город и покажете. Не буду же я целыми сутками в мастерской сидеть?!

Майлз глупо улыбнулся и сжал руку Летти.

– Это вы зря, я ведь и ответить могу, – рассмеялась она и в свою очередь сжала пальцы.

– Ого! – уважительно произнес Майлз, скривившись от боли.

– А вы как думали? Я будущий скульптор!


В аэропорт они прибыли вовремя. Летти оставалось только пройти билетный контроль, сдать багаж и пройти в зону ожидания посадки.

– Ну, буду ждать от вас известий. – Стив взял Летти за локоть. – Как прилетите – отправьте мне телеграмму. Или позвоните. Телефон у вас мой есть. Он на визитке.

– Хорошо, не волнуйтесь. Я всегда звоню – тете, родителям, и вам позвоню.

– Осторожно с такси. В Нью-Йорке это бессовестные обиралы.

– Не переживайте, доеду, доберусь. Конечно, в Париже таксисты – потомки русских аристократов, но и они обдерут как липку.

– Летти, я прошу вас, будьте осторожны. И позвоните мне. И напишите адрес. Я готов вылететь прямо сейчас…