Ближе к вечеру Потемкин попросил доложить о себе монархине.

— Что привело тебя, Григорий Александрович, ты, похоже, чем-то явно взволнован? — воскликнула при виде его царица.

— И не без оснований, ваше величество, — ответил Потемкин. — Вопреки моему совету вы сегодня утром послали-таки этого Урусова с важными депешами. Если бы не я, вы, сами того не желая, отдали бы неблагоразумного мальчишку в руки врага.

— Как так?

— С тех пор, как благодаря материнской, — Потемкин намеренно сделал очень сильное ударение на последнем слове, — заботливости вашего величества господин Урусов перестал быть простофилей, он взамен этого превратился в забияку, картежника и пьяницу.

— Он пьет водку…

— Совершенно верно, обыкновенную водку, — подхватил Потемкин, — и, таким образом, четыре часа назад он абсолютно пьяный вернулся обратно и доложил мне, что потерял депеши.

— Потерял? Вот негодяй! — вскричала Екатерина Вторая.

— Вашему величеству известно, что Россия буквально наводнена неприятельскими шпионами. Как легко эти компрометирующие нас документы могли оказаться в их руках. Недолго думая, я самолично вскочил на лошадь и проскакал вдоль дороги, которую выбрал наш курьер, от трактира к трактиру, потому что этот Урусов останавливался в каждом и пил.

— Водку? — спросила царица.

— Да, обыкновенную водку, — продолжал Потемкин, — и в конце концов я нашел-таки одного умного хозяина, который подобрал выпавший у пьяного курьера пакет и хорошенько его припрятал. Я немедленно послал в Берлин другого человека, а капитана Урусова велел отправить на гауптвахту, где он и дожидается взыскания, которое ваше величество соизволит на него наложить.

— Его следует наказать примерно, — решила императрица, гневно расхаживая взад и вперед, — я сейчас же разжалую его в рядовые и кроме того приговариваю к ста ударам кнутом.

— Ваше величество, не слишком ли это суровый приговор, — заметил Потемкин, у которого, впрочем, даже и в мыслях не было приводить наказание в исполнение и который с трудом себя сдерживал, чтобы не рассмеяться.

— Но я хочу быть суровой, — воскликнула Екатерина Вторая, — и более того, в этом случае я хочу быть даже жестокой, экзекуция состоится завтра в девять утра, и я сама буду за ней наблюдать.

Потемкин, как никто другой знавший свою повелительницу и понимавший, что в данный момент сделать ничего больше было нельзя, отвесил поклон и удалился. Но уже через час его снова вызвали к ней.

— Я тут подумала, наверно, было бы бесчеловечно заставить этого красивого молодого человека умереть под кнутом палача или навсегда остаться изуродованным, — сказала Екатерина Вторая.

— Конечно, ваше величество.

— Но разжалование сохраняется в силе.

— Как прикажет ваше величество.

На следующий день разжалование тоже было отменено, и когда Максим появился у Потемкина, тот со смехом сообщил ему, что императрица засчитывает ему в качестве наказания пережитый им страх и производит его в полковники.

Сперва Максим не поверил своим ушам и воспринял это как шутку, но увидев патент, более не мог сомневаться и в охватившем его ликовании был близок к тому, чтобы поцеловать руку Потемкину.

— Но что это за страх, который-де я испытал? — поинтересовался он затем. — О каком таком страхе все-таки идет речь?

— Ну, это долгая история, — объяснил ему Потемкин, — пока вы со своими товарищами кутили, вас успели сначала арестовать, затем разжаловать и приговорить к наказанию кнутом, а затем снова помиловать.

— Стало быть, она всерьез собиралась меня выпороть? — с некоторым содроганием спросил Максим.

— Разумеется, и вдобавок лично при этом присутствовать, — рассмеялся Потемкин, — да, женщины непредсказуемы, мой дорогой Максим Петрович, и прежде всего тогда, когда любят нас.

Вскоре после того, как новоиспеченный полковник получил свой полк, в окрестностях Москвы состоялись большие маневры под наблюдением императрицы. Часть войск под командованием Суворова представляла турок, ее должны были обойти смелым фланговым движением и вынудить к сдаче на милость императрицы, на стороне которой русскими предводительствовал Потемкин.

Однако события приняли иной оборот.

Потемкин не без умысла доверил полковнику Урусову управление войсками, которым предстояло провести сей гениальный маневр, и за день до этого обстоятельно изучил с ним карту местности.

В момент, когда русские должны были нанести по туркам неожиданный удар во фланг и с тыла, Екатерина Вторая тщетно ждала появления конницы Урусова, перед которой стояла задача смять суворовский резерв, и его орудий, которым надлежало взять неприятеля под перекрестный огонь. Прошло пятнадцать минут, прошло еще пятнадцать, никто не появлялся, тогда Суворов внезапной атакой своей кавалерии прорвал центр русских и взял в плен императрицу.

Императрица сделала хорошую мину при плохой игре, она смеясь протянула Суворову руку, но теперь весь гнев ее обрушился на голову красивого полковника.

Был послан адъютант, чтобы вызвать его к царице.

Тот вернулся один с неподобающим грозности событий веселым выражением лица.

— Где полковник? — в нескрываемой запальчивости спросила Екатерина Вторая.

— Господин полковник приносит свои извинения, но сейчас он прибыть никак не может, — доложил адъютант, опасавшийся сболтнуть лишнее.

— Не может, когда я приказываю? — крикнула красивая деспотиня.

— Господин полковник со своими пушками, солдатами и лошадями по горло увяз в огромном болоте, — сказал адъютант.

Императрица секунду оторопело смотрела на него, потом разразилась звонким смехом, который сперва подхватили офицеры генерального штаба и, в конце концов, вся армия.

— Вы не находите, ваше величество, что было бы самое время отправить этого господина полковника на пенсию? — спросил Потемкин, на обратном пути покачиваясь в седле рядом с нею.

— О! Совершенно не время, — воскликнула Екатерина Вторая, сверкнув на него смелыми и умными глазами, — этот полковник, как я вижу, в состоянии заставить вас ревновать, дорогой Потемкин, а это обстоятельство доставляет мне такое несказанное удовольствие, что я теперь и подавно намерена ему протежировать.

Императрица с доверенным другом Потемкиным работала в своем кабинете. Она приняла решение отменить ряд обременительных налогов и ввести абсолютно новую систему внутреннего управления, при которой впервые должны были найти практическое применение фундаментальные принципы французских философов. Она быстро и с исключительной проницательностью, вообще характеризующей стиль ее работы, вникала в суть проектов, лежавших перед ней на столе, и тут же, обнаружив слабые места их, диктовала Потемкину те исправления, которые, на ее взгляд, необходимо было внести. Потом она устало вытянулась на мягких бархатных подушках, и ее глаза со спокойной насмешливостью остановились на единственном мужчине, который действительно был близок ее сердцу; желая скоротать время и немного его помучить, она спросила:

— Ты все еще ревнуешь, Григорий Александрович?

— К кому?

— К Урусову.

— Больше не ревную.

— Больше не ревнуешь? И что же тебя так быстро вылечило?

— Убеждение, что моя ревность не имела под собой никаких оснований, — ответил Потемкин.

— Ты, стало быть, не веришь, что я люблю его? — выжидающе спросила Екатерина Вторая.

— Я лишь не верю тому, что полковник любит тебя.

— Как это?

— Или, точнее говоря, я верю, что он любит другую.

Потемкин с торжествующей убежденностью посмотрел на императрицу, которую эта убежденность привела в замешательство.

— Другой? Ты лжешь.

Потемкин пожал плечами.

— Сама убедись.

— Когда я могу это сделать?

— Да хоть сегодня же вечером, коли есть охота.

— Хорошо, сегодня же вечером, а если ты окажешься прав? — промолвила, вставая, Екатерина.

— Обещаешь мне, что тогда он попадет в немилость и будет вынужден покинуть двор? — быстро нашелся Потемкин.

— Ха! Мой друг, значит, ты все-таки ревнуешь, — заметила Екатерина, приятно удивленная, — ну, а если правой окажусь я, Потемкин, что тогда?

— Тогда сошли меня в Сибирь, — предложил Потемкин.

— Это я и без того могу сделать, — со злорадной поспешностью возразила Екатерина Вторая, ибо не могла упустить удобного случая унизить мужчину, власть которого всегда чувствовала над собой.

— Ты, разумеется, можешь все, что тебе заблагорассудится, — нисколько не изменившись в лице проговорил Потемкин, — я твой подданный, твой раб.

Екатерина, не проронив ни слова, взглянула на него и затем протянула ему руку.

— Я поостерегусь ссылать тебя в Сибирь, — сердечно сказала она, — ты мне здесь гораздо нужнее. Итак, сегодня вечером.


Когда совершенно стемнело, Максим, по уговору со своим покровителем, отправился в императорский сад, по главной аллее окаймленной стенами подстриженного тиса прошел вверх до водомета, который выбрасывал высоко в воздух серебристую струю и, рассыпавшись на тысячи алмазных брызг, снова ронял ее в удерживаемую обнаженной нимфой большую раковину. Он уселся на скамейку из дерна, которая была ему указана; она выделялась статуей Амура, собирающегося выпустить стрелу, и помещалась в образованной тисовой стеной зеленой нише позади него. Здесь он остался сидеть, рассматривая чудесный звездный узор на безоблачном небе и воскрешая в памяти Анжелу.

Внезапно перед ним появилась фигура в белом. Не императрица ли это? Он поднялся и почтительно снял шляпу.

— Это я, Максим, — произнес до боли знакомый голос, сладкого звучания которого он так давно был лишен, и две нежные руки обняли его. После долгого поцелуя Анжела высвободилась.

— Это еще не все, — сказала она, — я присяду на скамейку, а ты должен опуститься на колени и клясться мне в любви.