Я должна родить где-то в начале мая. Поэтому, когда этот месяц начал стремительно подкрадываться, будто какое-то жуткое хищное животное, моя тревога продолжала увеличиваться. Я старалась ее спрятать где-то глубоко в себе и придавливать рукой всякий раз, когда она стремилась выйти наружу, но дрожь в кончиках пальцев вероломно напоминала о том, что от этого чувства не спрятаться, не скрыться.

Сегодня сад был залит мягкими тёплыми лучами майского солнца. Я сидела на скамейке под цветущей яблоней и держала на коленках развернутый альбом, на белой странице которого, были видны только контуры будущего портрета, выполненного карандашом. Я просто хотела чем-то занять свои руки, поэтому кого-то определённого не планировал изображать. Так вымышленный образ, продиктованный фантазией.

Герман был рядом. Он лежал в гамаке, свесив одну босую ногу. С приходом мая, муж старался надолго меня одну не оставлять. Переживает и наверняка боится в самый ответственный момент не оказаться рядом. Мы просто молчали. Если честно, мне уже самой надоело то, что я ни о чем другом думать не могу, кроме как о родах. Хотелось, чтобы всё уже поскорей кончилось, чтобы Виктория появилась на свет, и я прекратила себя грызть непонятно за что.

Всё началось уже следующим утром. Вернее, ранним утром. Я проснулась от ноющей боли внизу живота и сразу поняла, что время пришло. Всё вроде бы было хорошо. Осложнений у меня никаких не возникло, поэтому в больницу меня Герман отвез прямиком из дома. Ничего не предвещало беды, только вот период родов занял ровно сутки. Я-то наивная полагала, что раз уж есть схватки, то сейчас вот-вот рожу и всё.

Мне искренне казалось, что я просто умру. Доктора суетились вокруг меня, что ужасно раздражало, хоть я и понимала, они здесь, чтобы помочь. Яркий свет больничных ламп больно бил в глаза. Было больно и жарко. Всё это длилось целую бесконечность. Со мной что-то было не так, потому что мучиться от боли целые сутки — это явно ненормально. Мне кололи какие-то препараты, но я слабо уже понимала, что и к чему.

Но несмотря на всё это, страх, который столько времени мучал меня, резко куда-то исчез. Его просто не стало. Да и какой толк бояться, когда весь процесс уже запущен? Единственное, я молила высшие силы о том, чтобы с дочкой всё было хорошо. Когда всё закончилось, у меня остались силы только на то, чтобы рвано дышать и чувствовать, как этот тёплый, наполненный слабым запахом таблеток воздух, проникал в мои лёгкие.

Несколько секунд, чтобы отдышаться, еще секунда, чтобы посмотреть на свою дочь. Хотелось расплакаться, но я была даже для этого слишком слаба. Акушер забрал Вику, его вдруг обступили медсёстры. Я слабо понимала, что происходит, но вот эта непонятная тишина почему-то буквально резала слух. Ребенок не плакал. Обычно же ведь должен, правда? Легкие раскрываются, а это должно быть больно, поэтому новорождённые и плачут. Но Виктория молчала и это молчание невыносимо сильно звенело у меня в голове.

Не знаю, сколько именно продлилась удушающая тишина, мне казалось, что этот период ни в какие временные рамки уже не уместить. Но потом пронзительный детский плач, будто обрубил мои измученные натянутые нервы, и я облегченно выдохнула. Мне положили мою маленькую просто крошечную дочку на грудь и тогда, я уже расплакалась. Всё еще не верилось в то, что я стала матерью. Еще вчера я была просто Ариной, а теперь я — мать. Любые обиды на родителей, сестру, да и вообще на кого-либо перестали иметь хоть какой-нибудь вес. Всепоглощающее чувство радости заструилось у меня по венам золотистыми лучами.

Уже позже, когда меня перевели в палату, к нам пришёл Герман. В его глазах стояли слёзы счастья и безудержной нежности. Мне казалось, что всё самое страшное уже позади, но я глубоко в этом ошибалась. Впереди нас всех ожидало последнее, но самое жестокое потрясение.

22.

В больнице нам пришлось существенно задержаться, потому что и я, и Герман, и врач хотели быть полностью уверены в том, что с Викой всё в полном порядке. После рождения она закричала не сразу, что было отмечено акушером, поэтому будет лучше побыть под наблюдением, чтобы убедиться в нормальной функции всех органов.

Я, конечно, переживала по этому поводу, но старалась всячески подбадривать себя, успокаивать. В конце концов, ситуация не критическая и причин впадать в полнейшее отчаянье у меня не было, к тому же нельзя допустить, чтобы на нервной почве перегорело молоко.

Герман находился рядом с нами практически постоянно, иногда даже оставался на ночь. Он переживал и очень нервничал, я это видела и чувствовала. Герман ведь так сильно хотел ребенка и его страх мне был предельно понятен. Не знаю, может быть, если бы я не ощущала такой крепкой поддержки со стороны мужа, то наверняка не справилась со всем, что свалилось мне на голову. Но мы были вместе и подбадривали друг друга как могли.

— Знаешь, я думала, Вика будет постоянно со мной, а не только тогда, когда ее нужно кормить, — как-то вечером пожаловалась я Герману.

— Не волнуйся, это ненадолго. Больница хорошая, врачи прекрасно знают свое дело. Как только тебя и Вику можно будет забрать домой, всё тут же наладится, — Герман обнял меня и поцеловал, его отросшая за последние несколько дней щетина щекотала кожу.

— Вроде бы никаких осложнений нет, — задумчиво проговорила я, пряча лицо на груди у Германа. — Просто легкие раскрылись не так быстро, как нужно. Но знаешь, всё равно невольно начинаю себя накручивать.

— Не нужно, — строгим тоном заявил Герман, подняв мое лицо за подбородок. — Я запрещаю тебе себя изматывать. Всё будет хорошо и никак иначе, ясно? Ты мне веришь? — он обхватил мое лицо двумя руками и выразительно посмотрел прямо в глаза.

— Конечно, верю, — ни секунды не задумываясь, ответила я.

— Вот и хорошо. Ты должна восстановиться и прийти в себя, ведь роды — это дело трудное и очень изматывающее. Я не хочу, чтобы ты страдала, понимаешь? И я всё делаю для этого, но и ты должна мне помочь. Я регулярно общаюсь с докторами и поверь, серьезных причин, чтобы ты изматывала себя плохими мыслями — нет.

— Да-да, конечно, — торопливо ответила я. — Просто за те пять дней, что я нахожусь здесь, считай, Вику даже толком на руках нормально не подержала. Принесли, покормила, забрали. Это сильно меня угнетает.

— Понимаю, моя хорошая, понимаю, — Герман нежно погладил меня по спине и поцеловал в макушку. — Мне тоже нелегко, но это ведь временное. И потом, мы вместе уже через столько всего прошли, нам ли теперь сдаваться.

— Да, ты абсолютно прав, — твердо заявила я. — Развела здесь целую драму. Всё хорошо, — я глубоко вздохнула, стараясь мысленно себя хоть как-то отвлечь.

— Мне тут на днях твои родители звонили, — осторожно начал Герман после того, как пауза между нами неприлично затянулась. — Говорят, что хотели бы тебя и внучку увидеть.

— Нет, не хочу, — я поджала губы и нахмурилась, вспоминая маму и папу, а вместе с ними еще и Алину. — Не сейчас, — чуть мягче добавила я в конце.

— Понимаю, просто хотел тебе сказать об этом.

— Спасибо, но вряд ли я захочу с ними увидеться в ближайшее время, — я немного помолчала. — Наверное, это ужасно с моей стороны, да?

— Нет. Ты имеешь полное право поступать так, как считаешь нужным. Я тебя за это ругать или осуждать не стану. У тебя с родителями немного натянутые отношения и, наверное, лучше пока свести ваше общение к минимуму. Как захочешь с ними увидеться, так и сделаешь это.

— Может быть, после выписки.

— Вот и хорошо, — Герман улыбнулся. — Прости, но сегодня мне нужно уйти пораньше. Я уже и так скопил столько работы, что теперь с ней еще попробуй разобраться. А ты ложись и отдыхай. Я, как обычно, завтра утром приеду. Может быть, тебе что-нибудь привезти?

— Если можно, я бы очень хотела булочек с апельсиновой начинкой, которые Евгения печет.

— Хорошо, организуем, — Герман на прощание поцеловал меня и ушел.

Твердо решив не мучать себя напрасными страхами, я еще немного пободрствовала, проверила на телефоне почту, убила время в какой-то дурацкой игре с разноцветными шариками и легла спать.

Конечно, то состояние, в котором я находилась, трудно было назвать нормальным сном. Мало того, что любое резкое и неосторожное движение отдавалось тянущей болью внизу живота и пояснице, так еще в голову лезли всякие неприятные мысли. Вроде бы и получалось задремать на несколько минут, но различные неясные кошмары, связанные с дочерью, заставляли меня тут же проснуться.

Я понимала, что нельзя себя так изводить, но разве можно приказать страху отступить? У меня не получалось хладнокровно принимать всю эту ситуацию и просто тихо ожидать, когда всё закончится. Но именно в этом и заключалась вся моя проблема, я ничего не могла сделать, кроме того, что ждать.

Позже, уже когда давно перевалило за полночь, кто-то ходил туда-сюда по коридору, из-за чего я тоже в конце концов так и не смогла нормально заснуть. Домой хотелось просто невероятно, но приходилось убеждать себя, практически ломать, чтобы быть сильной.

Ближе к утру я всё-таки сумела немного поспать, но всё равно умудрилась встать пораньше, так как скоро должна была прийти медсестра с Викой для кормления. Время шло, но никто не спешил приходить. Я старалась мысленно считать до десяти и на каждый раз делать вдох, а затем медленный выдох. Что-то было не так, я это сердцем почувствовала. Дело здесь не в беспочвенных страхах, нет. Эту гадость я могла хорошо отличить от настоящего ощущения неестественности, что вдруг окружила меня, окутала, будто ядовитые пары опиума. Но по какой-то неизвестной причине, все молчали и не желали ставить в известность.

Превозмогая несущественную, но всё же ощутимую боль внизу живота и пояснице, я обула тапки и осторожно вышла из палаты. В коридоре ощущалась какое-то непонятное лихорадочное оживление. Я никого здесь не знала, кроме моей медсестры и акушера. У меня была отдельная палата, что автоматически исключало любое соседство с новоиспеченными матерями. Если честно, то я сейчас жутко пожалела о том, что нахожусь одна. Видимо, ощущение моей отдаленности от всеобщего мира еще долго будет меня преследовать.