— Да, ты прав, — я медленно перевела взгляд на Германа. — Было еще кое-что, что меня смутило, — хватит с нас секретов, нужно всё решить прямо сейчас.

— Что? — темные брови Германа взметнулись вверх.

— Лариса сказала мне, что ты дал Саше денег, чтобы он больше меня не трогал. Это правда?

— Правда, — немного помолчав, ответил Зацепин.

Не могу сказать, что это причинило мне боль. Скорей всего, мне было неприятно лично убедиться в том, что Ломов оказался обычным алчным человеком. Не было у него никакой любви, просто хотел денег. Снова эти проклятые бумажки!

— А Ларисе откуда это известно? — Герман вдруг нахмурился.

— Знаешь ли, я не была настроена расспрашивать об этом, — мой ответ прозвучал скорей устало, чем ядовито или раздраженно.

— Кажется, спелись наши голубки. Аферисты. Еще раз дадут о себе знать, я применю кардинальные меры, — по серьезному голосу Германа было понятно, что он не шутит. — Ты сердишься на меня? — Зацепин поцеловал меня в коленку.

— Что? Почему я должна сердиться на тебя? — я рассеяно глянула на него, затем посмотрела на кусок яблочного пирога, что лежал на тарелке. Вдруг захотелось есть.

— Из-за денег и Ломова.

— Нет, — я взяла пирог и откусила немного. — Меня это скорей удивило. Но я рада, что ты помог мне избавиться от общества этого человека. Его навязчивость уже начинала пугать меня. Просто… Просто, когда все складывается так… Не знаю. Родителям всё равно. Сестре тоже. Ломов, который вроде бы изображал пылкую любовь, тоже оказался нехорошим человеком. Все, абсолютно все, кого я знала, являются не теми людьми, какими они пытались быть. Только ты остался прежним, — я вернула пирог обратно на тарелку и придвинулась ближе к Герману. — Прости меня за всё, что я делала раньше. Я просто была очень глупой. Ты, действительно, один остался, кто не покинул меня. Нам было трудно, иногда невыносимо, но ты не ушел, не продал меня, не выгнал. И знаешь, — я выразительно посмотрела на своего мужа, — я просто люблю тебя. Наверное, это произошло со мной намного раньше, но я почему-то гнала от себя такую очевидную правду. Может быть, боялась, а возможно не до конца понимала своих чувств.

— Я тоже тебя люблю, моя хорошая, — Герман нежно улыбнулся и провел ладонью по моим волосам. — Иногда любовь причиняет невыносимую боль и часто мы делаем больно тем, кого любим. Но это всё не со зла, просто, когда без человека уже дышать не умеешь, то немного слетаешь с катушек. Во всяком случае, так было со мной, но не теперь. Не хочу, чтобы ты плакала, — Герман поцеловал меня в губы. — Ложись и постарайся немного отдохнуть. Я закончу некоторые дела и приду к тебе, хорошо?

— Да, конечно.

Я всё-таки допила чай и съела несчастный кусочек пирога. Удобней устроившись на кровати, я прикрыла глаза и не заметила, как провалилась в сон. Мне снилась детская площадка. Она была незнакомой и вообще вряд ли я находилась в своем городе. Стоял чудесный солнечный день. Вокруг бегали маленькие дети, где-то неподалёку стояли их родители. Я держала в руках розовую панамку, украшенную мелкими цветочками. Какие-то ромашки что ли. Я понимала, что пришла сюда со своей дочерью, но ни ее имени, ни то как она выглядит, я совершенно не знала.

Мы вроде бы как давно вышли на прогулку и уже надо было возвращаться домой. Я взглядом искала свою дочь, но найти никак не получалось. Это было похоже на то чувство, когда на званом вечере, я не могла найти Германа, а ко мне еще его брат пристал и я ощущала себя не в своей тарелки.

— А вы позовите, — вдруг посоветовала мне незнакомая женщина. — Позовите-позовите и обязательно откликнется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Женщина улыбалась мне искренней добродушной улыбкой, обнажая свои гнилые почерневшие зубы. Я отшатнулась и снова посмотрела на детскую площадку. На ней уже никого не было, только маленькая девочка в розовом платьице, что как раз подходило по цвету к панамке, сидела в песочнице и лепила куличики.

Я хотела позвать девочку, осознавая, что она моя дочь, но не получилось, словно бы у меня голос пропал. Пришлось подойти, но всякий раз, когда я делала шаг вперед, девочка, будто отдалялась от меня. Я боялась, что потеряю ее, а догнать всё равно не получалось. В конце концов, дочка исчезла из поля моего зрения. Я принялась осматриваться по сторонам, судорожно сжимая в руках панамку, но всё безрезультатно. Мне вдруг так страшно и больно стало. Хотелось плакать и кричать, только вот голоса по-прежнему не было.

Глаза открылись сами собой и столкнувшись с темнотой я вздрогнула, смутно осознавая, что вернулась в реальность.

Герман сидел, полулежа на кровати рядом со мной и работал за ноутбуком. В прозрачных стеклах очков отсвечивал голубым экран.

— Прости, я тебя разбудил? Вроде бы и не шумел, — Герман глянул на меня.

— Нет, всё хорошо, — я улыбнулась. — Просто дурной сон приснился. Работай. Ты мне совсем не мешаешь, — я привстала, чтобы поцеловать мужа в плечо, но вдруг ощутила странную тянущую боль в пояснице. Она была такой ноющей и стремительно перетекающей к низу живота, что мне даже пошевелиться нормально стало трудно.

— Что такое? — Герман снял очки и включил светильник на прикроватной тумбочке.

— Что-то мне нехорошо и жарко, — я откинула одеяло и уже хотела встать, но увидев пятно крови под собой, вскрикнула. Крови, на самом деле, было немного, но испугавшись, мне показалось, что я выпачкала всю кровать. — Герман? — мой голос дрогнул. — Герман, что со мной?

— Господи, — выдохнул он и вскочив с кровати, уронил ноутбук на пол.

— Герман? — в горле пересохло и у меня только то и получалось, что открывать и закрывать рот, словно рыба, выброшенная на сушу.

— Всё будет хорошо, — одержимо прошептал Герман, хватая с тумбочки ключи от машины. — Срочно нужно в больницу, — быстро проговорил он. — «Скорую» не дождёмся.

Последующий час, может быть, даже больше или меньше, прошел для меня в каком-то густом тумане. Время, образы, вся окружающая обстановка начали размываться, терять свои привычные контуры и границы. Я плохо понимала, что со мной происходило. Очевидно, что что-то очень плохое и опасное. Из-за страха или того, что мой организм в целом дал сбой я, то теряла сознание, то приходила в себя. Мне не хотелось проваливаться в темноту, но она, словно превратилась в живое существо, которое так и стремилось поглотить меня. Это было очень страшно. Страшно оттого, что ты не можешь управлять собственным телом, сознанием.

Я просто отчаянно хотела, чтобы с моей дочерью всё было в порядке. Всякий раз, когда я на несколько секунд приходила в себя, это желание взрывалось в моей голове яркой болезненной вспышкой. Наверное, я даже бормотала о том, чтобы Герман помог, чтобы уберёг нашего ребенка. Конечно, от него не так и много зависело, но только в нем я сейчас видела свое настоящее спасение.

Если кошмар действительно может произойти наяву, то одно из его лиц — высокая вероятность потерять своего еще не родившегося ребенка. Это то, чего никогда и никому не захочется пожелать. Это страх, слёзы и крайняя грань подступающего безумия. Они ломают. Убивают.

Герман вёз меня в больницу, я лежала на заднем сидении и расфокусированным взглядом смотрела куда-то в окно, а потом на какое-то время проваливалась в темноту. Голос Германа временами выдёргивал меня из этой темноты, но у меня плохо получалось быстро реагировать на его слова.

— Арина, старайся оставаться в сознании, — напряженно говорил муж.

Хотелось бы ему что-то ответить, только вот язык будто прилип к нёбу. Я чувствовала, что кровотечение усиливалось и, наверное, мягкая кожаная обивка сидений безвозвратно теперь испорчена. Ну кто думает про обивку, когда ситуация не просто критическая, а ужасная? Я еще думала и о том, почему Герман сам ведет машину? Почему не Алексей? И где вообще этот вездесущий Алексей? Наверное, дома он, ведь уже давно ночь за окном. В общем, мой мозг в какой-то дикой попытке защититься сам собой переключался на вот такие глупые вопросы, только бы я не сошла с ума.

Идиотские размышления, перебивались судорожными мыслями насчет ребенка и того, что дочку непременно нужно назвать Викторией. Не знаю, почему я так решила. Это имя само собой буквально врезалось в мое сознание, и я про себя именно так начала обращаться к своей девочке, умоляя ее, остаться со мной, не бросать меня.

— Мы почти на месте, — напряженно проговорил Герман, а я уже опять была близка к потере сознания.

Потом неясное яркое пятно больничных ламп и белого потолка, что будто бы двигался, словно конвейерная лента у меня над головой, начали вызывать приступ тошноты. Мне стало так страшно, что хотелось просто кричать до тех пор, пока голос окончательно не сядет.

Были врачи, медсёстры, но я отчетливо ощущала только Германа, его руку, его пристальный взгляд. Я вдруг почувствовала себя такой виноватой, такой ничтожной, будто во всем мире нет более омерзительного человека, чем я сама.

Мне внезапно что-то вкололи, и тьма воронкой закружилась перед глазами, заглушая собой весь внешний шум. Я будто бы окунулась в воду и коснулась спиной холодного морского дна. Это странное «погружение» казалось, продлилось всего лишь несколько секунд, но когда я снова открыла глаза, то за окном уже был день, а я лежала в палате с подключенной капельницей.

Очень хотелось пить, но еще больше хотелось в туалет. В палате, кроме меня больше никого не было. Светлая и уютная комнатка, так сразу и не скажешь, что вообще в больнице лежишь. Голова была очень тяжелой, будто в нее поместили свинцовый сплав, но никакой температуры, кажется, не было.

Мысли медленно, но верно начинали превращаться в одну единственную картинку, но всё равно было трудно вот так сразу составить предложение, выстроить ряд обычных вопросов, которые человек привык сам себе задавать.