- Такое ощущение, будто я вообще с другим человеком разговариваю, - Аня скептически приподняла бровь. – Ау, Таня, где ты?


- Я всегда была такой. Просто мне не хочется вас обижать вместе с остальными. Это не по-христиански.


- Ну, что ж, это твой выбор, - Аня пожала плечами, все еще выглядя удивленной. – Только вот я правда не понимаю, зачем ты пытаешься выдавить из себя то, чего в тебе нет.


Она отошла и больше ни она, ни Алиса, ни даже Соколов со мной не разговаривали. Первое время я еще ловила на себе взгляд Алисы, она как будто ждала, что я подойду и поговорю с ней, скажу, что была не права, но потом, наверное, поняла, что мое решение перестать общаться окончательное, и перестала даже смотреть. Если бы она только знала, что я чувствую на самом деле, если бы вдруг увидела, что за показным безразличием прячется боль…


Как мне хотелось подойти к Алисе и рассказать о своих переживаниях! О том, что на самом деле я умираю всякий раз, когда вижу ее в компании Коли и представляю, что у них уже, возможно, все серьезно, просто пока они это не афишируют по каким-то своим соображениям. Ни о какой любви к ближнему, конечно, тут уже думать не приходилось… Мне хотелось сказать, что я была дурой, когда решила, что в Алисе есть место для всей той людской грязи, которая в большей или меньшей степени ложится на каждого. Как бы мне хотелось признаться, что я люблю… Но нет, нужно отводить взгляд, держаться на расстоянии, лгать во спасение.


Возможно, кому-то моя логика покажется странной. Если любишь, то зачем отдаляться от своей любви, зачем делать ей больной своим фальшивым безразличием, зачем врать? Но на самом деле мое поведение было продиктовано только желанием сделать, как лучше, а лучший вариант был всего один. Что было бы, дай я волю своим чувствам? Алиса снова вынуждена была бы пережить тот кошмар, который был в ее московской школе. Нет, я не могла подвергать подругу этим испытаниям снова… Пусть лучше она будет считать меня своим врагом, пусть забудет, что мы вообще были когда-то друзьями, пусть ходит под руку с Соколовым и наконец-то станет счастливой – она это заслужила. А я буду жить прежней жизнью, так, как привыкла за шестнадцать лет. Да, мое мнение о многих вещах изменилось, теперь нужно будет учиться совмещать старые убеждения с новыми, но в целом ведь все останется по-прежнему. Единственно, что точно изменится, так это длинные монологи папы о геях и лесбиянках, которые я не смогу больше выслушивать с молчаливым согласием…


И все же, осуществить задуманное оказалось делом невероятно сложным. Каждый день приходить в школу и видеть Алису было для меня настоящей пыткой, и все же я не могла не смотреть на нее, не напрягать слух, пытаясь разобрать, о чем разговаривают они с Аней, не упиваться звуками ее смеха. Теперь ее глаза были так далеко, что я могла только вспоминать их изумрудный блеск, а улыбка, хоть больше мне и не предназначалась, все равно грела мою грешную душу.


Успеваемость стала потихоньку скатываться вниз, учеба почти перестала вызвать у меня интерес. На уроках я часто думала о своем, не замечая ничего вокруг, и не всегда осознавала, что учительница уже раза три ко мне обратилась, пока я была где-то в другом мире. Разумеется, плохие оценки не могли долго оставаться тайной от родителей, поэтому меня нисколько не удивило, что однажды вечером мама предложила мне посидеть на кухне и поговорить.


Раньше подобные посиделки были у нас довольно часто. Мама хотела быть для нас с Соней вроде старшей подруги, к которой можно придти в трудную минуту и пожаловаться, но сестра была еще слишком маленькой, чтобы что-то скрывать, а я – слишком большой, чтобы делиться своими переживаниями… Так что «кухонные» разговоры устраивались скорее для удовлетворения маминого самолюбия, чем действительно из необходимости поговорить. Обычно мама выбирала тему, а я вежливо ее поддерживала, иногда всерьез увлекаясь, иногда откровенно скучая, поскольку эти темы оригинальностью не отличались. Вот и в этот раз я пришла на кухню, точно зная, что речь пойдет о моей успеваемости, тут не надо обладать пророческим даром. Мама наверняка хотела спросить, почему я так сильно съехала, и предупредить, что, если мой дневник захочет посмотреть отец, мирным разговором за чаепитием я уже не отделаюсь.


- Ну, и кто он? – спросила мама, усаживаясь напротив меня.


- Кто – он? – не поняла я.


- Тот мальчик, что завладел твоими помыслами.


- Но я вовсе не…


- Не бойся, я не буду тебя ругать, - мама доброжелательно улыбнулась. – Знаю, мы с отцом всегда воспитывали тебя в строгости, но тем не менее в жизни каждой девочки наступает момент, когда она осознает, что ей нравится мальчик. Даже если девочка христианка и всегда слушает родителей.


- Но с чего ты вообще взяла, что мне кто-то нравится? – я покорно начала краснеть.


- Рассеянный взгляд, тройки в дневнике, постоянно думаешь о чем-то, - мама с видом профессионального психолога перечисляла все эти очевидные признаки влюбленности. – Меня не обманешь, я ведь и сама когда-то в первый раз осознала, что люблю. Помнится, мне тогда хотелось кричать о своих чувствах на весь мир, но я тогда была слишком застенчивой, чтобы даже просто сказать ему «привет».


- Это ты сейчас о папе?


- Нет, что ты, - мама лукаво подмигнула. – С твоим папой мы познакомились намного позже, уже в институте, а это была моя первая школьная любовь. Его звали Стас, мы учились в одном классе, но он меня не замечал и гулял с девочкой и параллельного. Я тогда очень переживала…


- И чем закончилась эта история? – честно говоря, разговор я поддерживала без особого интереса.


- Стас так и не узнал о моих чувствах, - мама грустно вздохнула. – Конечно, оно и к лучшему, но иногда я думаю, как у него сложилась жизнь, кем он стал… А еще представляю, как все могло бы быть, если бы тогда мои чувства оказались взаимными.


Странно слышать такие откровения от собственной матери. Особенно в том состоянии, в котором я находилась из-за всех недавних событий… Но мама, похоже, всерьез вознамерилась вытащить из меня подробный рассказ о «мальчике», и на своем примере показывала, что сейчас можно делиться любыми, пусть даже самыми сокровенными переживаниями.


- И что же стало с твоей любовью? – спросила я, продолжая тешить мамины иллюзии о великой дружбе между нами. – Не могла же ты просто взять и перестать любить своего Стаса просто потому, что вам не суждено быть вместе.


- Я очень страдала, - призналась мама. – Целых два года хранила свою любовь в тайне, только лучшая подруга знала о моих чувствах к Стасу. Я представляла, как на выпускном подойду к нему и отдам тетрадь со своими стихами – тогда я немного сочиняла, правда, получалось довольно примитивно. Но, разумеется, мой план не удался. Весь выпускной Стас танцевал со своей девушкой, и они не замечали ничего вокруг…


Моя мама писала стихи. Любила кого-то до папы. И сейчас пыталась доказать, что любить кого-то в шестнадцать лет вовсе не такой большой грех, как всегда утверждал папа. Интересно, что бы она сказала, выложи я ей все, как есть? Про Алису, про Катю, про мои собственные чувства?


- Ты ошиблась, мам, - сказала я, вставая из-за стола. – У меня нет никакого мальчика. И мне совершенно не знакомы все те переживания, которые ты сейчас описываешь.


- Но как же…


- А тройки у меня в дневнике потому, что нагрузка большая. Не справляемся мы совсем, задают много. Можно, я пойду? Надо на ночь еще раз физику прочитать.


- Да, конечно, - мама выглядела недоуменной, но задерживать меня не стала.


Итак, нагло врать в глаза оказалось вовсе не таким уж и сложным делом. Да и Господь, наверное, уже давно махнул на меня рукой – больше никаких знаков в виде разбитых игрушек, призывающих меня одуматься, я не замечала. Или Он был согласен закрыть глаза на более мелкие грехи, чтобы не случилось одного большого? Я лгала всем – Алисе, родителям, даже Соне. Особенно стыдно было перед сестрой, ведь она, невинная душа, искренне верила, что я сижу над учебниками, и старалась вести себя потише, а я в это время просто сидела и смотрела в одну точку. Ложь опутала меня толстыми нитями, и я увязала в ней все больше, скрывая ото всех свои истинные мысли и чувства. Вот только пряча все это от других, я делала их еще ближе к себе, а душе не соврешь, она все видит, и у нее к тебе все новые и новые вопросы…


Но тот «кухонный» разговор с мамой подкинул мне небольшую идею насчет того, как мне можно хотя бы немного облегчить свои страдания. Если я не могу сказать Алисе о том, что на самом деле думаю, то кто мешает мне об этом написать? И пусть я никогда не решусь отдать это письмо адресату, пусть Алиса его никогда не прочитает и будет вечно меня ненавидеть, я поговорю с ней, скажу все то, о чем с каждым днем все трудней молчать.


Выскользнуть на кухню ночью было проще простого – Соня, уморившись за день, спала без задних ног, и не проснулась бы, наверное, даже начнись Страшный Суд. Свет включать я не стала на тот случай, если кому-то из домочадцев вдруг приспичит в туалет, а позаимствовала из красного угла пару восковых свечей. Буду как летописец Нестор…


Сначала у меня никак не получалось начать, но потом слова будто полились прямо из сердца и рука стала не поспевать за мыслью. Лишь поставив последнюю точку, я поняла, что плачу, слезы текли по щекам и кое-где попали на бумагу, от чего чернила слегка расплылись. Но тем ценнее были эти листы, покрытые моим торопливым почерком… Они останутся со мной навсегда и будут хранить тайну, пока я сама не захочу с ней расстаться – так я думала, перелистывая свои откровения.


"Друг мой Алиса, - так начиналось письмо, - ты никогда не прочтешь этих слов, а, значит, никогда не узнаешь правду. Впрочем, ложь не только мое нынешнее к тебе отношение, из лжи состоит вся моя жизнь. Родители врут окружающим, нам с сестрой и друг другу, что у них идеальный православный брак, хотя на деле мама уже дет пять как недовольно хмурится, когда отец начинает читать свои проповеди о христианской морали. Мы с Соней тоже постоянно недоговариваем или откровенно обманываем, и даже в храме, казалось бы, единственном месте, где не должно быть лжи, даже там сталкиваешься с темными делами, которые, разумеется, тщательно скрываются от глаз простых прихожан. И все постоянно закрывают глаза на чужую ложь, пока она их не касается, пока еще можно жить, думая, что знаешь об этой жизни все. А ведь это не так, совсем не так! Я сама заблуждалась, думая, что существуют только праведники и грешники, что ты либо ведешь праведную жизнь, либо погряз во грехе и нуждаешься в помощи. Сейчас я сама совершаю грех за грехом, сознательно, но не прошу помощи у Господа, потому что верю в правильность своих действий. Я ведь люблю тебя, Алиса, люблю всей душой и, наверное, полюбила с первого же дня твоего появления в нашем классе. Это самая невозможная любовь, которую только можно себе представить, потому что мои чувства были изначально обречены. Нет, не подумай, я больше не считаю, что они оскорбляют Господа, хоть осознание этого и далось мне нелегко. Бог показал наглядно, почему всякая любовь – это Его дар, и теперь я точно знаю, что долгие годы ошибалась, повторяя за родителями и священниками слова, которых Иисус никогда не говорил своим ученикам. Грех однополых отношений придумали люди. И пусть я буду одна во всем приходе, во всем городе, во всей стране или даже во всем мире, кто так считает. Главное, что я больше не в стаде и сама отвечаю за себя. Конечно, не стоит ожидать от меня, что я пойду на улицы и буду проповедовать, подобно апостолам – я и с одним собеседником не способна отстоять свою позицию, - но я правда буду стараться, обещаю.