Вышли на набережную и теперь он с ужасом ждал следующей просьбы. Жизнь и службу она уже препарировала. За чем же очередь? И по лицу видно, что она обдумывает что-то еще. Как испытания в детских сказках.

В какой-то миг она высмотрела кондитерскую и умоляюще взглянула. Ну хоть что-то связывает ее с типичной женщиной.

Заказали кофий и какие-то странные пирожные, увидев которые она аж взвизгнула от восторга. Правда чуть потухла лицом от вкуса, видимо раньше пробовала повкуснее. Выражения ее лица можно читать как иллюстрированную книгу на чужом языке. Вроде бы картинки понятны, но логического объяснения переходов нет. Сомнение, удовольствие, надежда, досада, озабоченность, решимость. Внезапно она уставилась в пространство пустой тарелки с таким выражением, что это единственное, и самое желанное во всей Вселенной.

— Вам понравились эти сладости?

Да он сам научится их готовить, если еще раз так посмотрит. Но она почему-то с недоумением взирала на целую тарелку лакомства и принялась поглощать их с самым мрачным выражением лица. Поблагодарила, конечно, но того вожделения больше не демонстрировала. Может, показалось?

В чужом разуме произошли еще какие-то сложные процессы, она явно готовилась к новому непростому разговору. Неужели теперь спросит про цветочек аленький?

— Михаил Борисович, а где Вы планируете жить после женитьбы?

А думал, что уже ко всему готов. Конечно, раз он умудрился прожить у нее несколько дней, то интерес к его дому объясним, но как она придет на квартиру к чужому мужчине? Непристойность же. С другой стороны, раз даже про внебрачных детей выспросила, то изучает все стороны его жизни.

До Васильевского острова оба ехали в молчании, старательно избегая случайных прикосновений. Доходный дом Гемилиан был достаточно респектабельным, огромным, в пять этажей, с роскошными вторым и третьим. Сам советник снимал квартирку на четвертом. Высота гостью не поразила, как и огромные окна. Наоборот, она принюхивалась к чему-то, косилась на рамы и тусклые светильники. Единственное, что впечатлило — колонны на лестнице. Их даже потрогала, восхитившись и громоздкостью, и ковкой балюстрад.

Видно, что сравнивает со своим домом, и пока что все не в ту пользу. Поскольку на гостей статский советник не рассчитывал, а приходящая прислуга случалась лишь пару раз в неделю, причем срок уже подходил, то избыточного порядка в квартире не найдешь. Графиня осматривала переднюю с легким скепсисом. Да, это не Климов переулок, но, тем не менее, он уже пару месяцев тут, привык. Но действительно, предположить, что она переедет сюда — глупо.

— Если Вы… Мы, конечно, снимем более просторное жилье… — пробормотал он, пытаясь собрать все папки со стульев и кресел в одно место. Как бы потом вспомнить, что куда дел. — Для одного мне здесь как раз, но Вам-то…

Попытки пристроить все на этажерку закончились громким падением всей конструкции, сопровожденным полетом более или менее незакрепленных бумаг по всей комнате. К ее ногам спланировала фотография с зимнего торжества у Татищевых. И вот надо же было именно так… Графиня удивленно приподняла одну бровь, только было посмотрела в его сторону, но милосердно отвела взгляд. Не так жестока, как пыталась показать.

— Может чаем угостите, Михаил Борисович? — и устроилась в кресле.

Пока он собирал рассыпанное, спрятав картонку в верхнем ящике стола, она осторожно вытащила из волос булавки, придерживающие шляпку с озорным пером и уложила ее на стол. Задержаться хочет или же?

Слишком серьезный взгляд для игривого тона. Слишком волнуется, чтобы сохранить невозмутимость лица.

Он только собрался к коридорному распорядиться насчет чая, как конструкция из шелка, фетра и перьев марабу спланировала на пол. Наклонился подать ее и натолкнулся на прямой, дерзкий, немного зовущий взгляд. Он повертел несчастную шляпку в руках, не глядя пристроил на стол.

И вроде бы все понятно, она не придерживается общепринятых правил, так что можно вести себя смелее. Но смущается порывов, вон вчера только мешок на голову не надела. В то же время они уже целовались, вряд ли это ее отпугнет. Коснулся губ осторожно, чтобы не спугнуть. Все же в беде люди ведут себя иначе.

Но она вновь проделала этот трюк с волосами и сразу вспомнилось все, что было пару дней назад, самоконтроль оказался необратимо утрачен.

— Безумство моё… — прошептал он, отрываясь от губ и скользя по шее.

Все же пришлось приподнять ее над креслом и унести из комнаты.

Женщин в эту квартиру Тюхтяев еще не приводил, так что раньше не рассматривал перспективы кровати, а оказалось, что она довольно узковата.

— Как-то это все неожиданно. — он торопливо сорвал мундир. — Я немного иначе планировал…

Честно говоря, планировал он мало что, просто был уверен, что если и заполучит ее, то все произойдет само собой, повинуясь его ожиданиям. Но жизнь внесла очень интересные коррективы.

Она клубком свернулась на кровати, и появилась возможность сделать все, о чем сегодня ночью видел томительные сны. В конце концов, даже если эта встреча — утешительный приз перед отказом, то кто запретит получить от нее все?

Еще летом эти пальцы сводили его с ума. Длинные, тонкие, пусть и не идеально гладкие, но так даже лучше. Освободив их от кружевных перчаток, провел по губам каждым, запоминая вкус и форму. Она продолжала смотреть с тем же бесстыдно-испытующим взглядом, в котором порой мелькала искринка веселья, но чаще что-то совсем другое, темное, как расширившиеся зрачки. Грудь вздымается над корсетом, это даже одеждой не скрыть.

Следующей точкой в плане были треклятые ботиночки. Одна нога как раз находится повыше. Можно чуть отодвинуть ткань юбок и по одной расстегнуть это бусинки вдоль щиколотки. Стянуть кожаную преграду и увидеть, как напряглись под чулками пальцы ног, тоже удлиненные под стать тем, что на руках. Так, успокаиваемся, ведь мы же целый статский советник, взрослый мужчина, а не юнец семнадцатилетний, продолжаем.

Застежка жакета сдалась без боя, и сукно летит вслед за сюртуком. Вместо жеманного смущения она обнимает его шею и проводит горячими губами по всей ее длине. Это же невозможно выдерживать!

Он рывком поднимает ее, ставит на пол, стягивая юбки. Раньше хотелось забраться в них, но сегодня он с нетерпением подростка высвобождал ее тело из плена тканей. Вот она осталась в чулочках, корсете и рубашке, открывающей взору кружевное нечто, едва прикрывающее ягодицы. Какие там штанишки до колена, которые он рассмотрел на Большой Морской! Это же хуже, чем если бы вышла голой. Уже теряя самообладание, он все же попытался так же плавно, как и все остальное, расстегнуть корсет, но расхваленная вчерашним продавцом новомодная застежка намертво сцепила пластинки китового уса. Вот лучше бы его порвал в подвале. Он поднял глаза на нее и тут тишина рассыпалась радостным смехом, а это чудо в чулочках чуть надавив ему на плечи усадило на кровать, село верхом на его колени и приступило к тому же. Не очень умело расстегнула жилет, еще менее аккуратно развязала галстук. Видимо в мужской одежде не разбирается, и это прекрасно. Пока умилялся ее неопытности, добралась до сорочки, стянула ее, пальчиками скользнула по груди.

— Ангел мой. — она так близко, такая тонкая, хрупкая. Обнял, ощущая биение ее сердца, боясь раздавить ненароком. А она нежно улыбнулась и вновь прикусила его ухо.

Дальше все происходило само собой. Не как в его фантазиях, проще и естественнее. Он не запомнил, как утратил остатки собственной одежды, но момент, когда ее зрачки расширились в момент единения тел, словно остановил время. И все события после слились в водоворот рук, ног, пальцев, губ. А поверх всего — эти сияющие восторгом глаза, понимающие и принимающие его целиком и полностью.

Ее тело оказалось идеальным, податливым на любые его желания, дарящим казавшиеся невозможными ощущения, восторг и безмятежность одновременно. И приносящим удивительно светлые сны, словно удерживая их паутинкой своих волос.

* * *

Легкое прикосновение прохладных пальцев к его обнаженному плечу заставило вздрогнуть. Он же со времени ранения так не спал. Открыл глаза и увидел ее — собравшуюся, одетую и слегка причесанную, с невозмутимым, чуть печальным лицом.

— Мне пора. — тихо сказала она.

Значит, не сон. Это все было наяву, так почему же она такая грустная? Все плохо? Он оскорбил ее?

Он машинально оделся, перебирая все события дня, пытаясь отыскать ошибку, но вместо ошибок находил только возбуждающие воспоминания. Неловко признаваться, какую реакцию они вызывают в организме. Но можно сосредоточиться, вызвать извозчика, помочь ей присесть и тягостно молчать всю дорогу, сожалея о том, что все испортил. Непонятно чем, но она же так радовалась весь день, а сейчас даже глаз не поднимает.

Вот лошадь поравнялась с каменными трилистниками. Он обходит экипаж, помогает ей спуститься. Каждый шаг — словно свинцовые вериги тащит вслед. Холодная ладонь в черном кружеве безвольно лежит в его руке, Шесть шагов до крыльца, тяжелая дверь. Она замирает на пороге и издает странный звук, значение которого он точно перепутал. «Да».

Он хочет понять, что же она на этот раз от него хочет, натыкается на ожидающий реакции взгляд.

— Вы согласны?

Кивает и, наконец, озорно улыбается.

— Только поселимся здесь. — и исчезает за дверью.

И вот как поверить, что все это было на самом деле?

* * *

Утром посыльный доставил конверт со знакомой подписью.

«Буду очень рада, если Вы присоединитесь ко мнѣ за обѣдомъ. Ксенія».

Очень странное пожелание. С нее станется и в лоб заявить, что хочет увидеть его за столом, так и вырваться в любой ресторан. Вспомнил «Кюба» с ди Больо, только рукой махнул.

Но к часу пополудни уже стоял у дверей. Лакей проводил его в столовую, где хозяйка гостеприимно встретила его, как обычно, словно ничего и не произошло.