— Относительно вечеринки — да. — осторожно начала она. — Остальное я могу считать только домыслами.

— Остальное? — он чуть поднял взгляд, но рассмотрев необычное выражение ее лица, чуть погруженное в себя, но с какой-то обреченной решимостью, уже не отрывался.

Она пожала поникшими плечами, добрела до глобуса, достала из земных недр бутылку крепкого портвейна, разлила по бокалам, предложила один гостю, который с трудом сдержался от порыва осушить его одним залпом, перевернула карту континентов, обнажив пробковую подложку, перегнулась через стол, доставая цветные булавки и начала выкладывать уже собственные записки, соединяя некоторые из них нитками, что рисовало абсолютно безумную и ужасную паутину.

— 26 февраля состоялась та самая встреча. В ночь на первое марта возле дома графа был убит человек.

Откуда она знает и почему именно она рассказывает ему о таком подозрительном стечении обстоятельств? И отчего граф, прежде делившийся мелочами, вдруг скрыл такой огромный пласт жизни?

— …Судя по следам вокруг трупа, он долго присматривал за Усадьбой. — теперь она еще и в следах разбирается и следствие вести умеет?

Интересные журналы выписывал ее батюшка, жаль, сгорело все — Тюхтяев бы с удовольствием тоже почитал.

— …Возможно, это был грабитель, но не обязательно. Причем убили его так же, как и ранили потом Вас — ударом ножа.

Заныл бок, как и обычно, при упоминании той неприятности. Но графиня неглупа, ох как неглупа. С другой стороны, если двоих людей вокруг графского дома за полгода на перо посадили, это вряд ли совпадение. Поклон Вам земной, Николай Владимирович, за открытость и доверие. А эта жуткая дама все не закрывает рот и рассказывает, рассказывает ужасное.

— …А за моим домом с 28 февраля и практически до Вашего ранения велась слежка. Вот из этого окна — Приоткрыла штору и небрежно указала на окно напротив. — Но наблюдали Ваши сотрудники, так что я не думаю…

В комнате, оказывается так душновато… Неприлично при женщине расстегивать воротник, но эта его полуголым уже видела неоднократно, так то вряд ли оскорбится.

— А теперь Вы мне все рассказали? — голос уже не так грозен, как хотелось бы.

— Теперь все. Вот вообще все. — с легкой жалостью смотрит на своего собеседника. Хорош друг и сыщик, который столько интересного проглядел.

— А Его Сиятельство был осведомлен об этом всем? — а ну как вся эта бессмыслица зародилась только в ее хорошенькой головке?

— Да, я сразу ему обо всем рассказала. — какая умничка. Вот бы еще с ним поделилась. Хотя в марте их отношения были не то что не близкими, а вообще.

Он внимательно рассматривал опустевший наблюдательный пункт.

— Там теперь семья живет. Милейшие люди — муж служит в Адмиралтействе, жена возится с детьми. — докладывали из-за спины.

Еще один момент покоробил. Он ласково взял ее за руки и нежно, чтобы не заорать, задал следующий вопрос.

— Ксения Александровна, а почему Вы решили, что слежку ведут наши сотрудники?

— Мы подружились. — она безмятежно взирала на него и зелень глаз казалась совершенно ведьминской. — Я их жалела и подкармливала. И как-то оно само выяснилось.

— Подружились? — она когда-нибудь перестанет его изумлять?

— Не знаю, как Вы, Михаил Борисович, а я привыкаю к людям. Мальчики день за днем сидят напротив моих окон, голодают. — прямо-таки дама-благотворительница. — Естественно, мне кусок в горло не лез, когда я об этом думала. Ну и стала им к обеду немножко еды отправлять.

— Отличная тут дисциплинка! — процедил он сквозь зубы. — И что?

— Ничего. Хорошие мальчики, не хочется, чтобы у них проблемы возникли. — вот даже этих дятлов защищать пытается.

— Не переживайте за них, Ксения Александровна. Этот вопрос я сам решу. — уже столько идей возникло, покуда общался всего с одной свидетельницей. А что тогда вообще в департаменте творится, если в одном деле столько ляпов?

— Но в архивах не было бумаг о наблюдении за Вами или Их Сиятельством. — он вернулся к схеме и восхитился столь простой и удобной идеей. Где бы еще столько булавок раздобыть.

— Может быть их изъяли, когда он получил назначение? — ее клонило в сон, а вот у него только появились новые силы для расследования. — Я прикажу постелить Вам в той комнате, где Вы гостили. Сможем продолжить утром.

— Да-да…

* * *

Утром обнаружил себя полулежащим за столом, но даже после короткого сна решение не нашлось. Он рысцой спустился на второй этаж, где, как он помнил по прошлому своему гостеванию в этом доме, был умывальник. Из зеркала смотрел растрепанный, красноглазый страшный человек. Еще и дурнопахнущий, как удалось установить.

Он воровато покинул ее дом, чтобы успеть еще заехать домой переодеться, и посетить множество мест, где его так же разочаровали. К обеду вновь стучался в резную дверь, лишь краем сознания отмечая, насколько непристойно все происходящее. Все же так и придется жениться.

Она грустно посмотрела и очевидное переспрашивать не стала. Но предложила не лучшее.

— Может быть больницы объехать?

— Нет его нигде. Ни его, ни Репина. — он в сердцах стукнул по столу. — И на что была эта скрытность?

Она оглядела схему и глухо спросила.

— Как думаете, они живы?

Вероятность смерти сразу двоих невелика. Даже если бы они запутались в чем-то, то убирали бы их по очереди, а ежели вместе — то прикрыли бы несчастным случаем, но о пожарах и кораблекрушениях донесений не поступало.

— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — только ее истерики сейчас не хватает.

Он нервно прошелся по комнате, встал у окна, чтобы окинуть стену взглядом и вновь не нащупал догадку, которая звала, кричала.

— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?

Все же насчет Ходынки она подсказала хорошо, а сам граф искренне верил в благоволение Господне при гиблых делах, если Ксения рядом.

— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.

— Кого? — он ослышался же, верно?

— Поклонников той козочки.

* * *

Место встречи с итальянским посланником обсуждали дольше, чем готовились к нему.

— Я бы и дома справилась. — ворчала Ксения, проходя сквозь хрустально-дубовые двери Кюба.

Тюхтяев устроился в шести столиках от парочки и на всякий случай загородился газетой. Хотя кто бы на него смотрел! Итальянец привычно обнял молодую графиню, облобызал ручку и принялся обхаживать.

Ксения тоже не замирала мраморной статуей, строила глазки, целый спектакль устроила из поедания яблока, успокаивающе гладила по руке возмущенного средиземноморца. Негромко что-то сказала, от чего ее собеседник сразу сник. И тут госпожа графиня включила полный поток драматизма, то прижимая руки в груди, то опуская скорбный взгляд. Переигрывает, сам Тюхтяев в такое бы не поверил. А этому хоть бы что — придвинулся поближе и нарушил границы деликатности, обнимая ее за… Да даже не за плечи! Отчего-то статский советник почувствовал раздражение. Ксения осторожно сменила позу, чтобы хоть слегка высвободиться из недопустимых объятий. Руки бы сломать макароннику.

Графиня покосилась на Тюхтяева, подмигнула и продолжила спектакль. Эх, если бы зимой согласилась сотрудничать, устраивали бы такие вылазки чаще. Но отчего-то эта мысль уже не казалась столь привлекательной. Мерзавец, да он же ее облапывает!

А та только кротко вздыхает и о чем-то воркует. Тут незадачливый поклонник (чтоб ему одни козы в постели попадались!) обыскал карманы уже не столь уверенными движениями — они же оба напились вдрызг — подобрал салфетку, что-то нацарапал и передал спутнице.

Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке. Та расцвела в улыбке и поднялась уйти. Напоследок склонилась к нему лицом и грудью — да это уже соблазнение — чмокнула в лысеющее темечко и упорхнула. Тюхтяев положил на поднос деньги, отсчитал положенные четверть минуты и неспешно устремился на выход. Графиня нашлась в нише за колоннадой холла и сияла, как агент-первогодка после первой успешной операции. Вот как такую отчитывать, когда она смотрит с восторгом и азартом?

— А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. — покосился на соседний зал. — Вы же созданы для приключений.

— Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. — она забралась в экипаж и из складок одежды не стесняясь извлекла лоскут белоснежного крахмального полотна с корявым «08/18 Paese Chepetovka».

— И? — с неудовольствием вопрошала женщина. Небось рассчитывала, что тут карта окажется с крестиком и надписью «Граф Татищев здесь».

— Шепетовка? — переспросил Тюхтяев. — Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.

Она с непониманием смотрела. Неужели настолько невежественна? При ее-то кругозоре?

— Покойный министр иностранных дел. — его же все, абсолютно все знали.

Раздраженно дернула плечом. Вот и правильно, нечего женщинам в политических играх делать.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — продолжала рассуждать графиня, распространяя аромат крепкого вина. Они же почти наравне пили, так отчего же эта женщина сохраняет иллюзию трезвости, а итальянца небось спящим в посольство доставят?

— А вот это теперь может рассказать только господин граф. — теперь нужно все обдумать, при этом не вспоминая, что это, может быть, уже поздно.

— Хорошо, а где покойник жил здесь? — она не унималась.

Тюхтяев на минутку задумался, вспоминая свою картотеку.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Добрались до странного домика в Климовом переулке. Тюхтяев уже привык к его необычной архитектуре, да и прожитые здесь дни вспоминал с теплым чувством. Тогда злился на собственную беспомощность, смущался, не оценил прелести совместного проживания. А теперь бы иначе провел время.