Да-с… А из борисовского покосившегося дома вышли несколько человек во главе с довольно пожилым подполковником – это был доверенный овсянниковский аналитик и главный глухово-колпаковский спец по обыскам и сыскам подполковник Никодимов.

– Ну, что, Володя? – доверительно спросил у него Овсянников.

Никодимов только отрицательно покрутил головой. Ничего интересного не нашли.

– Подписали, мать вашу, помощничка, – проворчал Овсянников. – Это Ежова был прикрепленный? Где этот… Где Ежов?

– Я! Я здесь, товарищ полковник!

Пред ясными очами начальника предстал только вчера сменившийся с дежурства Ежов – тот самый мужик, который прежде время от времени встречался Валентину Борисову на дороге, а в последний день пребывания Валентина на Божией земле так бездушно и грубо погубил – разумеется, по мнению Валентина – единственную его любовь – козу. Теперь на еврашкинских полупогончиках борисовского куратора едва заметно мерцали по четыре звездочки.

– Капитан Ежов по вашему…

Овсянников махнул на Ежова рукою, тот осекся. Овсяников вновь вспомнил, что капитан Ежов в родстве с Наркомом не состоял и не состоит.

– Как зовут? – сурово спросил Овсянников.

– Виктором, товарищ полковник!

– Да не тебя… – досадливо поморщился Овсянников. – Тебя знаю… Козу как зовут? Звали как?

Куратор Валентина Борисова затруднился с ответом. Овсянников оглянулся на Никодимова.

– Ма-ашкою, – негромко сказал тот.

– Видал, как старики работают? – в голосе Овсянникова прозвучала отеческая укоризна.

Ежов попервоначалу вольнодумно промолчал, что было вызвано вовсе не отсутствием чинопочитания, а просто-напросто тем, что капитан Ежов вторые сутки почти не спал. Tолько после некоторой паузы, словно бы у него в горле сработало замедляющее реле, ответствовал:

– Так точно.

Это промедление с ответом Освянникову, обычно лояльному к подчиненным, за что его, кстати тут вам сказать, подчиненные искренне любили, это Овсянникову, находящемуся в крайней степени раздражения и даже раздрая – да ведь и не мудрено – сейчас не понравилось.

– Не знаете собственного контингента! Отстраняю вас от… – на счастье капитана, полковник не успел договорить и, скажем мы, несколько забегая вперед, так и в последствии не успел в самом негативном, признаться, плане решить дальнейшую судьбу капитана Ежова. Капитан сам решил свою судьбу. Но об этом чуть позже.

А сейчас тяжело, как морской противотуманный ревун, загудел где-то внутри полковника зуммер, и всем показалось, будто бы начальник, не найдя от возмущения слов, животом чревовещал вполне заслуженный разнос раздолбаю-подчиненному. Овсянников от неожиданности вздрогнул, потом вытащил из себя спутниковый телефон – с виду точно такой же, как и наши с вами сотовые, дорогие мои, только что с толстой, как сосиска, черной антенной – посмотрел на него, вытянулся «смирно», в этом положении приложил телефон к уху:

– Слушаю, товарищ Директор.

В телефоне, по всей вероятности, что-то спросили, потому что Овсянников доложил:

– Нахожусь возле трупа… Никак нет, не губернатора… Возле трупа Машки…

Тут у Овсянникова, по всей видимости, спросили, кто такая Машка, потому что он, желая точно доложить обстоятельства расследования, не подумавши, выпалил в спутниковый телефон:

– Коза, товарищ Директор!

А надо было подумать! Информацию-то… Дозировать ее надо, не доводить в неприглаженном виде… Даже начальству… Но слово вылетело – чай, не воробей…

Следом за сим ответом Овсянникову еще что-то сказали, потому что он, вытянувшусь еще более по стойке «смирно» – и окружающие тоже вытянулись «смирно» перед невидимым, а там Бог весть, может, и видимым, то есть, может, полковник собеседнику сейчас был виден, а собеседник полковнику – нет, техника в наше время, она, сами знаете, дорогие мои… может, кто и просто писал сейчас полковника… вытянувшись, значит, еще смирнее, по струне, Овсянников ответил на очередной прозвучавший в телефоне вопрос:

– Так я и докладываю по существу, товарищ Директор! Я… Так точно, понимаю, что вам не нужны мои оценочные суждения… Но это не оценочное суждение! Это натурально коза!

И тут Овсянников сделал то, что делал в жизни чрезвычайно редко, а в разговоре с начальством – так вообще никогда не делал. Ну, нервы сдали… Бывает… Словом, прокололся наш Овсянников, не потянул момента. Потому что добавил в свой телефонный аппарат вопиющую для ответственного сотрудника глупость, а потом и правду:

– Машка покончила с собой при задержании… – это была глупость, поясняем мы вам. – Никак нет, террористическая сеть пока не обнаружена… – а это была правда, которая куда хуже глупости, дорогие мои.

Тут Овсянников получил новое указание, потому что выпалил:

– Так точно, чисто натовская провокация! Англичане!.. Понял! Есть!.. Есть обеспечить прикрытие любыми средствами! Есть принять выгрузку вертолетами! Слушаюсь!

Мы вам скажем, чтоб вы знали, дорогие мои: обнаружение и ликвидация сети – какой угодно, хоть электрической – есть главное в работе специальных организаций. Два человека – уже сеть. Так вот оно идет с одна тысяча девятьсот восемнадцатого года через тридцать седьмой. Хотя, впрочем, нет… Гораздо раньше началось… С египетских, мы думаем, пирамид… Или еще раньше… Как только возникло общество, стая, а вместе с ним службы безопасности своей стаи…

Да-с! А вслед за обнаружением и ликвидацией сетей идет следующая задача: прикрытие от возможного возникновения оных сетей в будущем. Так что доложивши об отсутствии на подведомственной ему территории террористической сети, Овсянников совершил непоправимую профессиональную ошибку. Сеть, она должна быть… Никак нельзя без сети… Вот полковник и получил новое указание – обнаружить сеть и ликвидировать ее любыми средствами. И понял, что более с ним, как с перспективным подчиненным, Директор не желает разговаривать. Потому что ликвидировать любыми средствами может самый заурядный командир мотопехотного полка, обладающий хотя бы штатным боекомплектом.

Несколько опережая события, мы вам сообщаем, дорогие мои, что вынужденный доклад про обнаружение Машки вместо обнаружения террористической сети – а куда деться? не докладывать? себе дороже – доклад про Машку действительно – помимо прочих прегрешений предстоящего дня, стоил Овсянникову нашему генеральских погон. На лицах присутствующих, слышавших доклад начальника наверх, не отразилось ровным счетом ничего, каменными оставались лица, но глаза заблестели у многих, а несколько офицеров мысленно уже начали строчить рапорты. А Овсянников продолжал разговаривать по спутниковому телефону.

– Слушаюсь… Понял… Обеспечу, товарищ Директор… Есть!.. Есть!.. Есть!..

Полковник разъединился, с видимым облегчением встал «вольно», устроил в глубине еврашкинского своего кителя персональную спутниковую мобилу, выдохнул из себя воздух трубочкою и прислушался. По всему Кутье-Борисову, словно бы отпевая несчастную Машку, выли собаки. Овсянников прокашлялся, открытое доброжелательное лицо его посуровело. Неожиданно он с размаху пнул труп козы ногою, что свидетельствовало о полной потере самоконроля. Тут же, немедленно вслед за пинком, все собаки в деревне согласно взвизгнули, словно бы каждую из них пнули по ребрам железным кантом армейского берца. И вой возобновился на прежней ноте.

– Что это они, Никодимов? – нервно и напряженно спросил полковник.

– Воют… – неопределенно доложил Никодимов. По овсянниковским подчиненым, а собралось их на дворе Валентина Борисова человек двадцать пять, – невидимо прошелестел ветерок молчания.

– Ежов! – вновь позвал полковник. Отошедши с капитаном чуть в сторонку, полковник что-то ему конфиденциально приказал, после чего Ежов козырнул, сел в свою 24-ю «Bолгу», в которой обычно встречал на сельских дорогах трактор погибшего террориста Борисова, и немедленно отбыл прочь. Какое задание там ему Овсянников назначил, какое послушание, словно бы батюшка – проштафившемуся семинаристу, мы знать не знаем, а врать не станем. Единственное услышанное нами слово, произнесенное Ежовым, было почему-то слово «квартира». На которое слово полковник Овсянников выставил пред подчиненным успокаивающую и обещающую ладонь в такого же мерзотного цвета, как и вся форма, перчатке. И нам показалось, что вместе с выставленною рукой Овсянников ответствовал: «обеспечу». Ну, точнее не расслышали, говорим же – собаки выли.

Единственное, о чем, несколько забегая вперед, мы можем вам сообщить, так только о том, что подруга Ежова Наташа Калиткина действительно в скором времени получила квартиру – правда, всего-лишь однокомнатную. И поскольку, выслушав овсянниковское задание, Ежов попросил лишь о квартире для Наташи, это неопровержимо свидетельствует: настоящая любовь посещает любые сердца. Любые.

Ежов, значит, отбыл, и тут внутри Овсянникова по-собачьему завыл другой телефон. Его полковник доставать не стал, а просто вытянул из воротника наушную петличку и динамичек вдел себе в ухо. В ухе Овсянникова раздался один из многочисленных глухово-колпаковских голосов:

– Разливают, товарищ первый. Ждем указаний.

Полковник поперхал горлом и произнес как бы в воздух перед собой:

– Наблюдать. Фиксировать. В случае волнений расчленить массу и оттеснить. К вам выехал капитан Ежов. Обеспечить содействие.

– Слушаюсь, – сказал голос у Овсянникова в ухе и отключился.

И тут же вновь запел телефон в кармане полковника – тот, говоривший женским голосом. Теперь женский голос, явно волнующийся, произнес:

– Разливают, Вадюша! Разливают! Народ…

И голос пропал в телефоне.

Коровин и Пэт в это время, еще живые, беззаветно трахались – чуть мы не написали «как дети», да ведь они и были, и навсегда остались детьми – трахались на зеленой траве в березовой роще; Денис с еще живым секретарем Максимом, облизывая губы, наблюдали за голой, прыгающей между тощих и бледных, воздетых к голубому небосводу ног Пэт тоже довольно-таки тощей задницей учителя, а Голубович – он тоже, как и был, голый, словно целлулоидный малыш нашего детства, разве что голыш обходился без некоторых подробностей телосложения, каковые присутствовали у Голубовича в полном объеме, – с телекамерой на плече Ванечка как раз вошел в собственную приемную.