Так Ксюха и Настена стояли, значит, обнявшись, словно бы не слыша топота уходящего, только что троекратно отсалютовавшего отделения солдат, топота – уже в отдалении – нескольких батальонов, державших оцепление. Похоронная церемония закончилась.

Похоронили Цветкова и Чижика на холме над свалкою, куда еще не дошли нескончаемые волны мусора. Глиняные отвалы от двух могил разровняли в спешке не очень-то ровно, поэтому из-под отвалов виднелся кусок пластиковой черной трубы; Ксюха пнула его в сторону от могил – тот спружинил, но остался на месте. Ксюха потянула сильнее. Обнажилась вся труба, уходящая в землю за метра два от нового захоронения – в одну сторону, и в самую глубь холма – в другую сторону. Это была стандартная десятидюймовая полиэтиленовая труба, по которым обычно подавали холодную воду.

– Бог с ним, Ксюха, – мертвым голосом сказала Настена. – Пойдем.

– Нет, – сказала Ксюха.

– Может, разрезать? – предложил за Kсюхиной спиною один из прежних обитателей норы. – Разрежем, хрен ли!

– Нет.

Ксюха подняла голову и посмотрела вслед уходящим ротам охранения. И немедленно идущий впереди рот майор оглянулся и, увидев останавливающий жест Ксюхи, крикнул:

– Сто-ой!.. Кру-у-хом! Шшагеем… арш!

Через десять минут человек триста солдат копали саперными лопатками землю вдоль трубы. Труба постепенно обнажалась, как обнажается раскапываемая археологами древняя крепостная стена. Поначалу-то принялись раскапывать трубу с противоположного конца, со стороны холма, но сразу выяснилось, что труба там изворачивается и уходит вертикально в глубь земли. Можно было бы, конечно, поставить вокруг трубы несколько служивых и, время от времени их меняя, докопаться хоть до раскаленной магмы в центре планеты, но Ксюха почему-то сказала:

– Нет. С той стороны. – И показала рукою. – Трубу не трогать, – еще распорядилась Ксюха.

– Не трогать… Трубу не трогать… Не трогать… – пошло по солдатской цепи.

Ну, вы сами знаете, дорогие мои: русский человек как ребенок. Ежли ему говорят, что чего-либо трогать нельзя, обязательно найдется кто-то вздорный, который тронет. И вот уже измазанная в глине лопатка с размаху – чуть было мы не написали «врезалась в трубу» – нет, ударила в трубу, тщетно ударила, не перерезав, а только оставив на очищенной черной поверхности слабую белесую царапину. Солдат, видимый нами со спины, вновь поднял лопатку для удара, и тут же спину его, не защищенную в этот раз бронежилетом, прошила автоматная очередь – на черной гимнастерке мгновенно возникли пять или шесть брызнувших кровью дырочек. Мы не знаем, кто стрелял, да и какая разница? Солдат лопатку выронил и упал ничком прямо на трубу, тут же его за ноги потащили прочь; невидимое нам лицо убитого оставляло полосу в рыхлом глиняном отвале.

– Не трогать, – повторила Ксюха.

Прошло еще минут двадцать безмолвного сопения, только звуки тяжело входящих в глину лезвий слышались; откопали уже, наверное, с километр. Выяснилось, что труба огибает полигон и резко сворачивает вновь к нему напротив дома Лектора. Хозяин дома, как вы сами понимаете, дорогие мои, уже сутки как отсутствовал, в дом никто не заходил.

Под терриконами мусора раскапывать было, конечно, невозможно, и солдаты полукругом встали у задней стены и начали копать под домом. Обнажилась входящая из-под ленточного фундамента в пол та же самая труба.

Ксюха взялась за дверную ручку, запертая дверь повиновалась ей и открылась. Ксюха оглянулась, и идущие за нею люди остановились. Ксюха вошла. Настена встала у двери, как на часах.

В комнате, в которой оказалась Ксюха, помещался наблюдательный пункт. Сейчас никого тут не было. Но десятка полтора мониторов, настроенных на различные участки Полигона твердых бытовых отходов Семнадцатой инспекции Чистого города, светились. И на них Ксюха увидела и свежую могилу, и Настену, стоящую у двери, в которую она только что вошла, и свою нору с неотогнанным чижиковским КАМАЗом, и, главное, странное движение войск вокруг полигона. Со всех сторон к полигону стягивались войска.

Ксюха посмотрела на огромный селектор у противоположной стены, подвинула было к себе микрофон на стальном держателе, но ничего в микрофон не произнесла.

Черная труба вертикально выходила из пола в соседней комнате, оканчиваясь изонутым патрубком, к которому присоединен был кран с вентилем, но не водопроводным в три четверти дюйма, а большим, напоминающим кран пожарного гидранта. Ксюха подошла и повернула вентиль. Хлынула мутноватая белесая чуть мы не написали – «вода», нет, мутноватая жидкость, напоминающая второй или третий смыв сухого риса. Не надо было обладать способностями дегустатора, чтобы идентифицировать ее. Pезко запахло дешевой разливною водкой. Ксюха вздохнула. Почему-то она вновь сейчас не оказалась в золотом, огненном своем, истинном своем одеянии, мы уже вам объясняли, дорогие мои: Ксюха была простая деревенская баба.

Ксюха не озаботилась подставить хоть какую емкость под неистощимую струю; за несколько мгновений водка растеклась по полу, стала разливаться из-под дома вокруг фундамента и струйками, а потом и потоками потекла вниз – дом Лектора помещался на возвышении, и теперь водка свободно затопляла полигон.

К этой минуте относятся и первые автоматные очереди. Ксюха подошла к мониторам и успела увидеть, как Настена падает возле двери, больше ей не нужно стало исживать в себе муку. Золотой Настенин браслет слетел с ее руки после падения и оказался в стороне от убитой. К безглазой змейке обратились сразу несколько десятков живых глаз.

Тотчас же посыпались автоматные очереди в ответ. Батальон, только что охраняющий похоронную церемонию, вступил в бой.

– Пррекратить огонь! – услышала Ксюха отдаленную команду. Стрельба прекратилась. Ксюха еще ждала, прислушиваясь. Раздался характерный звук, который издает мегафон, когда говорящий в него, прежде, чем начать говорить, рефлекторно дует в пуговку микрофона, словно бы продувая курительную трубку.

– Я полковник Нежданов, – раздался мегафонный голос. – Слушать меня!.. Имею приказ при сопротивлении открывать огонь на поражение! – это уведовление было излишним, поскольку огонь на поражение подчиненные Нежданова уже открыли. – Всем сложить оружие!.. Женщина! Женщина, вы слышите меня?

В пустоте дома Лектора Ксюха, стоящая уже по щиколотку в водке, молча кивнула головой.

– Женщина! Выходите с поднятыми руками!.. То есть, нет… – голос в мегафоне на мгновение запнулся. – Всем сложить оружие и вынести женщину со связанными руками и ногами! Сами свяжите и вынесите! Вынести, блин, свою рыжую суку сюда, ко мне! – вдруг заистерил полковник. – Вынести, блин! Даю минуту! Через минуту открываю огонь! Открываю огонь!

– Я войду туда, в дом, – совсем рядом, за стеною, раздалось в ответ. – Не стреляйте! Я ее уговорю! Не стреляйте!

– Добро! – сказал Нежданов. – Минута, блин!

Когда майор, командир оцепления, оттащил от двери тело Настены, открыл дверь и вошел внутрь, Ксюхи там уже не оказалось. Через порог, лишь только дверь отворилась, потоком хлынула водка. Майор, заливая сапоги, обошел обе комнаты, заглянул под офисные столы, на которых стояли мониторы – вокруг ножек столов уже образовались водоворотики, подвигал кресла на колесиках, пооткрывал дверцы тумбы, на которой помещался селектор, в соседней комнате попытался завернуть вентиль – тщетно, вентиль более не крутился ни в какую сторону – и вышел наружу.

– Никого нет! – закричал он, разводя руками. Пули бессчетно ударили в него, майор упал почему-то вбок, в сторону, как раз поперек оттащенной им в сторону Настены.

– По рыжей тетке огонь без предупреждения! – раздался мегафонный приказ. – Тетку урыть, на хрен! Огонь! Огонь! Всех теток урыть! Всех теток!

Мы не станем описывать, дорогие мои, как армия занимала нашу свалку и искала Ксюху. Ничего тут нет интересного, солдаты всех времен и всех армий мира ведут себя с женщинами в сходных обстоятельствах совершенно одинаково, а Ксюху они не нашли, потому что Ксюха давно уже шла домой, на родину.

А потом свалку всю сожгли. На всякий случай. Вместе с людьми, и крысами, и собаками, и кошками, и домиком Лектора. Ну, что ж тут горевать: и Костя пожег людей, и Ксюха, странно было бы ожидать, что ответные меры прольются здесь молоком и медом. Но Ксюха, как мы вам уже сообщали, к этому времени давно шла домой, стараясь не вдыхать чудовищный запах догоняющего ее дыма – дышала через мокрую тряпочку. А потом и дым отстал, или просто ветер переменился, подул в другую сторону. А свалка продолжала гореть еще несколько дней, потому что никто ее и не собирался тушить. И тлела потом, распространяя диоксин, кажется, вечно – уж несколько месяцев точно.

Шла Ксюха очень долго. Если по пути попадался настоящий лес, а не сквозной перелесок, она уходила в самую чащу, навзничь ложилась на сухую траву, уже начинающую приобретать желто-серый оттенок позднего северного августа, разбрасывала руки, поворачивала их ладонями вверх, словно бы желая большими своими ладонями уловить сквозь ветви некие посылаемые ей с неба сигналы – знаки одобрения и поддержки. И ладони Kсюхины тут же начинали теплеть, и ноги Kсюхины в обрезанных кирзачах, так же, как и руки, разбросанные на стороны, тоже сами по себе начинали теплеть, и Ксюха, благодарно улыбаясь небу, посылала это тепло сначала в сердце, а потом осторожно и медленно опускала тепло в живот, где уже начинал созревать маленький-маленький Константин Константинович Цветков Второй. Ксюхе казалось, что она сквозь собственные кожу и стенку матки видит, какие у маленького Кости ручки и ножки, попочка и маленький-маленький писюнчик над крохотною мошоночкой, и главное, такой же, как у Кости-старшего, остренький буратиновский носик, нежные красные волосики на головке. Ксюхе казалось, будто бы и усы Kостиковы видит она на мальчике, и, понимая, конечно, что никаких усов на Константине Константиновиче Втором быть никак не может, Ксюха сама с собою начинала тихонько смеяться. Потом она садилась, доставала из сумки хлеб и ела, откусывая от батона куски боковыми резцами, как волчица, и запивала хлеб водою из старой пластиковой бутылки.