– Pat! Cover up! Do not be afraid, I am with you![169] – закричал учитель. Все-таки он, видимо, оказался мужиком – не таким брутальным, к которым привыкли мы с вами в нашем правдивом повествовании, дорогие мои, но мужиком. Он начал спускаться по устою, тут же сорвался и проехал на животе метров десять вниз, со вскриком упал в двух шагах от воды, перевернулся. С ободранного лица учителя хлынула кровь. Пэт тоже вскрикнула и вскочила на ноги.

– Sit still Edinburgh whore, and if not we’ll fuck you in all holes right now![170] – неожиданно на прекрасном английском произнес Денис и вновь толкнул Пэт на траву. Для нас с вами, дорогие мои, это обещание прозвучало несколько самонадеянно, потому что после ночи с глухово-колпаковской травести Катериной Денис вряд ли смог бы – через столь короткое время – столь ответственное обещание выполнить. Ну, тут, впрочем, дело молодое. Может быть, и смог бы.

Да, а вот учитель ни в каких спецназах не служил, правильно падать не умел и, видимо, сломал при падении ногу, потому что он только шевелился, как перевернутый на спину жук, а подняться не мог, каждый раз со стоном падая. Кровь с его лба быстро заливала ему лицо – видимо, кроме перелома, учитель здорово поцарапался или задел за что-то головой, съезжая вниз. Теперь Коровин постоянно смахивал кровь с глаз.

– Приплыли, блин! – веско произнес секретарь, изображая Голубовича. И другим, легким тоном отнесся к Пэт, тоже демонстрируя неожиданное, признаемся, для нас самих умение изъясняться по-английски:

– Do not worry. Do what we say, and you will live.[171]

И добавил, обращаясь к Денису и все еще чувствуя себя Голубовичем: – Она из Глазго, блин… Впрочем, не один ли хрен… Давай, действительно, ее трахнем.

И засмеялся меленько: – Хи-хи-хи-хи…

Ничего не отвечая секретарю, Денис подошел к Коровину и направил на него пистолет. Чтобы вы были в курсе, дорогие мои: Денис, по всему вероятию, был отличным профессионалом и отечественным оружием, хоть бы какого прославленного советского бренда, не пользовался. Так что Коровин сейчас смотрел в дуло американской – то есть, производящейся в США по итальянской лицензии спецназовской и полицейской Beretta, самому распространенному, чтобы, повторяем, вы знали, самому распространенному оружию в кругах всех сотрудников всех негласных подразделений всего мира. А показалось Коровину дуло очень длинным, потому что, разумеется, навернут был на «Беретту» такой же никелированный глушитель.

Коровин интуитивно пополз на заднице прочь, подволакивая ногу и не отрывая взгляда от единственного глядящего в него зрачка. Секретарь Максим вновь засмеялся:

– Хи-хи-хи-хи…

Но тут же он вспомнил, что, несмотря на недавно произошедший с ним в администрации конфуз, являет он сейчас собою незабвенный образ покойного Ивана Сергеича Голубовича и посоветовал, пребывая в этом образе:

– Вали его, блин. Че ждать-то? В речку скинем, на хрен, драной письки делов.

И тут опять вскочила Пэт.

– Dоn’t! – закричала она хриплым мужским басом. – Don’t! – тут же повторила она тонким и визглявым старушечьим голоском. – I love him![172]

Нам неизвестно, точно ли Пэт поняла сейчас экспертный секретарский совет, но суть происходящего понять, разумеется, не составляло труда. – Ddd… – было собралась она закричать уже нормальным, наполненным голосом молодой женщины, но много лет не работавшие связки вновь перехватило точно так же, как тогда, когда Пэт, будучи двенадцатилетней девочкой, очень испугалась окруживших ее парней в Бишопбриггсе, пригороде Глазго, на самом конце Спингбурн-роуд. Все парни были индийцами или пакистанцами, во всяком случае – с кожею шоколадного цвета, это нам известно совершенно достоверно. Парни кратко сообщили Пэт, что сейчас все они, кто по очереди, а кто и одновременно вытрахают ее всеми возможными, а также и невозможными способами, и осуществить свое намерение они не успели не потому, что маленькая Пэт мгновенно от страха описалась, и не потому, что как раз тут на Спингбурн-роуд наконец-то появился констебль – нет, полиция пакистанцев не трогала, что бы они ни вытворяли, просто мимо с тренировки ехали в своем автобусе Scottish eagles[173] – городская футбольная команда…

Стресс, пережитый тогда Пэт, лишил ее голоса и до встречи с Коровиным начисто отбил желание интимной близости с кем бы то ни было, хоть и с законным мужем. Кстати тут сказать, во-первых, Пэт и вышла за старика, надеясь, что исполнения супружеских обязанностей в постели тот не потребует, а во-вторых, до замужества Пэт носила фамилию Визе и была одним из многочисленных потомков, представьте себе, самого настоящего россиянина, занесенного после русской революции в Шотландию. А в-третьих и в главных, в семье Пэт была седьмым ребенком, жилось ей не слишком сладко, и Патриция Визе надеялась, что муж увезет ее куда угодно из их пригородного шотландского рая. Тот и увез.

Сейчас Пэт закашлялась, схватилась рукою за горло и таким же, каким говорила она в первый раз, мужским басом хрипло попросила:

– Please don’t kill him… I love him… This is my man…[174]

– Patusha! – закричал Коровин и захохотал от радости. – You speak! Hurrra! You speak! – Тут на перекошенном лице девушки помимо ее собственного сознания отобразилась слабая, но счастливая улыбка. – But do not say anything yet! – продолжал хохочущий Коровин. – Shut up! You can’t talk right now! It’s necessary to roll up your throat with something warm! Returning to the hotel, we will douche your throat at once! Re…[175] – «turning» учитель не успел выговорить. Денис выстрелил, Коровин дернулся и распластался на берегу. Денис вытащил у него из кармана утреннюю записку Пэт, пихнул тело ногою. Учитель съехал в воду, медленно перевернулся на живот и поплыл, постепенно погружаясь, в сторону холодной даже в этот августовский день Балтики.

Из Пэт вышло сипение, ничего более произнести, чудесным образом, а проще сказать – промыслом Божием обретши перед смертью и любовь, и страсть, и голос, ничего более произнести она не успела. Денис еще раз выстрелил, Пэт упала ничком – прямо на свою руку, все зажимавшую саднящее, но теперь уж навсегда переставшее саднить горло. Так же навсегда перестала у нее болеть сломанная в локте и кисти рука – сейчас вот при падении возникли оба эти перелома. Пэт не успела почувствовать никакой иной боли, кроме боли в горле. Ну, это как на приеме у отоларинголога, только и всего. Пустячок…

Пэт поплыла вслед за Коровиным, погружаясь гораздо быстрее его, потому что платье, наполнившееся водою, тянуло ее на дно, словно подводный парус.

Денис засунул пистолет под пиджак – сзади за пояс.

Секретарь Максим много чего навидался на Bанькиной службе, но мгновенного двойного убийства, несмотря на недавний свой совет Денису, еще не видел, и теперь стоял соляным столбом. На брючине секретаря проявилась и быстро поползла вниз к ботинкам широкая темная полоса, тут же из секретарской штанины густо полило.

– Опять зассал, Макс, – доброжелательно констатировал Денис. – У тебя что, энурез, что ли?.. Это ничего… На живом опять обсохнет… Нервный очень…

– Я… я… я… я… – двигал челюстью областной чиновник.

– Давай полезай.

– Я?.. я?.. я? – куда как более осмысленно проблеял секретарь.

– Ну, не я же.

Максим затоптался на месте, не зная, снимать мокрые штаны или же не снимать, снимать ли пиджак с галстуком – вот пиджак с галстуком, по всему вероятию, точно надо было снять; снимать ли ботинки.

– Клифток скинь, и хорош, – поступило новое указание. – Лезь!

Секретарь аккуратно сложил пиджак, пристроил его подкладкою вверх на относительно чистом месте на берегу, столь же аккуратно положил сверху галстук – галстук у секретаря стоил 12 фунтов и 50 пенсов, чтоб вы знали, дорогие мои, в самом городе Лондоне купленный – положил, значит, сверху галстук и, поминутно оскальзываясь и срываясь, полез по устою наверх. Костюмные брючки секретарские тут же перестали, дважды за короткое время обоссанные изнутри и сейчас измазанные снаружи, прямо вам можем сказать, просто перестали существовать.

– Залез?

– Д-да… я…

– Да не ссы ты! Ссыкун колпаковский!.. Держи!

Посланные меткой и крепкой рукою, в воздух взвились одна за другой стамеска и кувалда. И тут же Максим, несмотря на дрожь в руках и ногах, оба шанцевых сих инструмента поймал у себя наверху и даже удержался на крохотном пятачке возле опоры, на котором только что сидел учитель.

– Первый камень возле катка, – спокойно сказал Денис. – Вышибай!.. Только смотри, не навернись обратно. Снова полезешь… Давай!

Начали раздаваться глухие каменные и звонкие металлические удары, которых никто в округе сейчас не услышал, как и звуки выстрелов. Про выстрелы вообще нечего и говорить – оружие с глушителем стреляет так: пук… пук… пук… Словно бы гриб-дымовик лопается под сапогом. Кто услышит, кроме праздного грибника?

Через минуту освобожденный от полуторастолетних наростов камень покатился вниз и ухнул в Нянгу, а в руках перемазанного и измученного непривычной работой Максима оказалась небольшая стальная коробка. В таких коробках сто пятьдесят лет назад продавали отборный, самый что ни на есть дорогущий китайский чай. Сейчас название чая и когда-то ярко-желтый с оранжевыми цветами колер сошли на нет, только кое-где оставались проплешины бывшего яичного цвета, давно ставшие, разумеется, черными, как чумные пятна. Под крышкою была залита и осталась по сей день невредимой, только превратившись в совершенно стальную, как и вся коробка, древесная смола. Тот, кто закладывал коробку, знал, что делал.

– Бросай.

Коробка вслед за стамеской и кувалдой полетела вниз и прикатилась прямо к ногам Дениса. На свет явился выкидной с кнопкою-ассистом швейцарский нож. Денис, сидя на корточках, завозился с крышкою, пока секретарь Максим тихонько, ступая на цырлах, подбирался к нему со спины с поднятой над головою стамеской. Денис быстро обернулся, Максим закричал от ужаса и бросился со стамескою вперед. Профессионал мгновенно выхватил пистолет, выстрелил секретарю в живот и вновь принялся возиться с крышкой – не открывалась, зараза.