– Ксюха… Ксюха… Ксюха…

А Ксюха, поднимая улыбающееся лицо к Цветкову, ясно произнесла:

– Я сразу же приду к тебе, Костeнька… Всегда буду приходить. Вечно.

Знающий, что означает эта странная фраза, Цветков закивал головой. Слезы готовы были политься у него из глаз, но в этот миг Чижик тронул машину, и машущая рукою, словно бы морячка на краю дебаркадера, Ксюха начала быстро отъезжать назад и вскоре пропала за терриконами мусора. КАМАЗ отъехал от норы, чтобы через несколько мгновений встретить Лектора. Ну, дальше вы уже знаете.

И еще, дорогие мои, сказать ли вам, о чем думал Цветков, зная, что сегодня ему предстоит? Цветков думал, куда уходит любовь, когда умирает дорогой нам человек. Ведь не может так получиться, не должно так получаться, что любящий человек уходит и его любовь к нам уходит вместе с ним? Вот сегодня Цветков умрет, так куда попадет его любовь к Ксюхе? Вместе ли с душой станет она неприкаянно витать в безграничном космосе, беспрерывно сталкиваясь там с такими же блуждающими, потерявшими свое место душами и любовями других людей, или сама, выйдя из какой бы то ни было стесняющей ее оболочки, притаится недалеко от Ксюхи или даже в самой Ксюхе? Ведь не должно так произойти, что вот Костя умрет и больше никогда не станет знать, что делает Ксюха, как она живет, чему радуется, над чем печалится. Нет, нет, нет, наверняка у любви Кости Цветкова останется возможность хоть исподволь смотреть на Ксюху, хоть через приоткрытую дверную щелочку его любовь сможет приглядывать за Ксюхой. Мало ли! А вот если помочь придется ей? Или подсказать? Или уберечь от чего?

И вот решивши, что любовь его, Цветкова, такого свойства, что никуда деться от Ксюхи она просто не сможет, Костя стал совершенно спокоен. Да, дорогие мои.

КАМАЗ с Чижиком, Цветковым и тремя полицейскими офицерами въехал с тыльной стороны на территорию бывшего Ледового дворца, где над выстроенными побатальонно войсками ветер носил стойкий водочный запашок.

Тем временем Ксюха с Настеной молча сидели у себя в норе, пережидая отбытие сторонних собачьих коллективов, принявших участие в поедании Лектора. Сказав – сидели, мы воспользовались несколько неточною формулировкой, потому что Настена лежала ничком на их с Чижиком топчане – лежала действительно молча, даже не плакала, хотя, возможно, слезы у Настены сами собою беспрестанно лились; нам не видно в полутьме, дорогие мои. Зато мы точно знаем, что бывают минуты, в которые человек не плачет, а слезы у него льются. Такой вот парадокс.

Настена Цветкова, при всех своих амбициях и высшем, уж признаемся, гуманитарном образовании была простая баба, дорогие мои. А Ксюха Борисова, простая баба из маленькой русской деревни, оказалась очень непростой. Ну, очень. Сейчас Ксюха сидела, странно улыбаясь, на трехногой железной табуретке, положив руки перед собою на коленях. А поскольку за ее спиною на стене норы висела узкая – страшно молвить – шпалера, то есть, довольно-таки вытертый ковер с неясным рисунком, идентифицировать национальный колорит которого не представляется возможным, а свет в норе почти отсутствовал, нам показалось, что сидящая Ксюха чрезвычайно напоминает Зевса-громовержца, сидящего на черном своем троне – Зевса, точно так же сложившего мощные руки на толстых ляжках и точно так же странно улыбающегося под рыжею, львиною гривой волос, ниспадающих на лицо. Такого Зевса мы однажды видели на Крите в магазине сувениров.

За шпалерою помещался общак – огромная стеклянная бутыль, в которой обитатели норы копили, словно бы ликвидность в тайнике, по закону выдаваемую им и невыпиваемую водку, а на самой шпалере висела на булавке вырезанная Костею из Hастиного буклета репродукция «Бегства в Египет».

Огненные волосы Ксюхи, словно бы под воздействием электрического тока, поднялись и образовали широкий вокруг головы ее ореол. И совершенно нам ясно, почему изваянный Зевс на троне и почему Ксюха на трехногой табуретке сидели, странно улыбаясь. Потому что они оба понимали – их спокойная поза никого не может обмануть: каждый, видящий их, ясно осознавал – что Зевс, что Ксюха всегда может метнуть в любую точку света или тьмы неистощимой силы огненный заряд.

Ксюха, продолжая улыбаться, шумно вздохнула, улыбнулась широко, насколько это возможно. Конопатые Kсюхины щеки разошлись по обе стороны ее лица, и обнажила ее улыбка крупные, как кукурузные зерна, зубы.

– Пора, – произнесла улыбающаяся Ксюха и встала с табуретки.

Настена повернула к ней мокрое лицо. Насколько нам видно в полутьме, в блестящих от слез глазах Настены отобразилось удивление.

– Пора, – повторила Ксюха. Она отцепила от шпалеры булавку и сунула репродукцию туда, куда тысячи лет все женщины мира прятали самое свое дорогое – под груди.

Только что Ксюха была в обрезках сапог, в косой серой юбочке на необъятных своих бедрах и блузке неизвестного покроя с наброшенной поверх нее старой вязанной шалью – во всяком случае, еще короткое время назад именно в этом прикиде прощалась она с Костею. А теперь на Ксюхе само собою оказалось надето свадебное ее голубое платье, а вместо разбитых обрезанных кирзачей Kсюхины ластообразные ступни облегали Бог весть откуда взявшиеся черные лаковые туфли на небольшом каблуке. Это невозможно даже вообразить, что во всей Вселенной найдутся модельные туфли для Kсюхиной ножки, это куда как необычнее, чем отыскать крохотную туфельку для Золушки и саму Золушку отыскать для ее туфельки, но вот поди ж ты!

В лаковых туфлях и голубом платье Ксюха вышла из норы и пошла сквозь полигон, где ее никто не остановил и никто ни о чем не спросил. Ни единой пылинки, ни единой грязинки на облачении своем не собрав, Ксюха прошла под оказавшимся поднятым шлагбаумом и двинулась, все так же улыбаясь и улыбаясь, по дороге, где не так давно проехал чижиковский КАМАЗ. Ксюху словно бы никто не видел, и она как будто никого и ничего не видела вокруг. Постепенно число людей и машин вокруг Ксюхи увеличивалось, неисчислимые войска и всякие другие силы двигались, маршировали, ехали и, кажется, даже летели мимо нее, не причиняя ей ни малейшего вреда, потому что это не они, войска и силы, двигались мимо Ксюхи, а Ксюха шла мимо них, сквозь них со своей двусмысленной Зевесовой улыбочкой, не замечая и не признавая их, войска и силы, существующими. И в самое короткое время Ксюха так вот, пешим порядком, в считанные секунды преодолевая километры, подошла к бывшему Ледовому дворцу – почти сразу же, как на его территорию с тыльной стороны въехал чижиковский КАМАЗ.

… Когда КАМАЗ с Чижиком, Цветковым и тремя полицейскими офицерами въехал с тыльной стороны на территорию бывшего Ледового дворца, выставленные через каждые пятьдесят метров вдоль трассы баннеры «Единодушно и горячо приветствуем Ежегодное Историческое Собрание МХПР» перестали лезть в глаза. Тут, с тыльной стороны здания, обстановка напоминала скорее безграничный дивизионный плац или аэродром перед началом репетиции парада, разве что только сейчас, вот сию минуту была отдана команда «Вольно!» – «Вооо… льнооо…», команда, многократно усиленная и размноженная невидимыми динамиками. Все пространство с тыльной стороны Дворца, везде, куда хватал глаз, оказалось покрытым шпалерами выстроенных рот. В касках и бронежилетах, с короткоствольными автоматами «Тюльпан» и пластиковыми щитами, солдаты сливались в одно черно-серо-зеленое море, и если бы не крохотные промежутки между ротными и батальонными рядами и шеренгами, сходство с грозовым морем стало бы совершенно явным. Над строями висел неясный, порожденный тихим, безгласным, но тысячеротым дыханием шум. Легкий ветерок носил над солдатскими касками запах водки, как мы уже сообщали вам, дорогие мои, – двухсотграммовую спецдозу получил каждый.

Зачем они были тут собраны? Кто и чего боялся? Нам неизвестно. От того, что произошло в самом скором времени, никакие войска спасти не могут, хоть ты всех служивых земного шара выстави в караул. Это знает каждый, кто хоть однажды открыл хоть какую-нибудь книгу по истории. Но вот поди ж ты… Все равно строятся и строятся уже не одну тысячу лет. И каждый раз напрасно…

КАМАЗ подрулил к одному из подъездов, в сопровождении полковника, майора и капитана Цветков прошел внутрь, Чижик остался за рулем. Никто не остановил их, никто не спросил ни пропуска, ни – вы станете смеяться, дорогие мои, – пароля, например. Никто не проверил удостоверения. Тут, с тыльной строны Дворца, могли оказаться только свои. Правда, все трое полицейских – полковник, майор и капитан, сдали автоматы – входить в зал Собрания МХПР с оружием не разрешалось, раумеется, никому. Никому, кроме особо доверенных и допущенных сотрудников охраны.

Полковник, майор и капитан сдали автоматы – сами, показывая приглядывающим за входом доверенным сотрудникам свое знание порядков, поставили их в пирамиду в коридоре у стены, словно бы в пирамиду у стены казармы. Но никто из доверенных нашу великолепную троицу и не попытался обыскать.

Полковник, майор и капитан вслед за Цветковым прошли внутрь, Чижик остался за рулем. На Цветкове теперь отражал световые сполохи защитный костюм ярчайшего яичного колера – с гермошлемом и выходящей из него гофрированной мягкой трубкою, оканчивающейся на красном кислородном баллоне за его спиной. Рядом с кислородным баллоном укреплены были две маленькие стеклянные ампулы, похожие на заправки к сифону с газированной водою – были популярны такие сифоны лет шестьдесят назад, дорогие мои, во времена детства автора, который тогда ни о каких романах совершенно не помышлял. Такие вот маленькие бомбочки; мы о них уже упоминали, когда рассказывали о проникновении Цветкова в бывшую свою лабораторию. В общем, облачение Цветкова напоминало нечто среднее между скафандром космонавта – те, правда, гуляют по Вселенной в прикиде белого цвета во избежаниe излишнего впитывания солнечных лучей – и снаряжением борцов с привидениями из популярного голливудского – клятый Голливуд! – мультика. Ну-с, Цветкову отражать солнечную энергию не было необходимости, вот он и, отражая свет ламп и прожекторов, шел желтым, как цыпленок, как сердцевина свежайшего куриного яйца, а с привидениями борьба еще только ему предстояла.