Сидящий рядом с Морозовым человек издал неопределенный горловой звук, и Морозов повернулся теперь к нему:

– Деньги разделим, как договорёно, не сомневайтеся.

Тот вновь крякнул и кивнул шляпою.

– А что с княжною-то похочешь сделать? – с невидимой во тьме улыбкой спросил исправник. – Зарежешь?

Харитон облегченно засмеялся.

– Не-ет… Не-ет, на хрен… Я сначала затрахаю ее, шоб глаза на лоб у ней полезли, у суки… Я сы с детства самого, почитай, сы с детства ейного я ее любил… – Тут лицо у Харитона остановилось. – Сы с детства ейного… – повторил он, не добавляя теперь никаких матерных слов. – Сы с детства… И Сидор… Мы с Сидором полтину бросали, кому ее первым вытрахать… Замануть хотели на гумно… Дык Сидору свезло… Орел ему выпал… Сидору-то… Свезло… А не мне… – Он вновь начал заводиться. – Не мне! Вновях не мне! А теперя вишь, как оно склалось… Теперя уж мне! А Сидор так ее и не ссильничал! Сидор-то! Нету! Не заманул! Не обломилося ему! Потому – хитрожопая она, стервь… А жопа у нее… Жопа… у нее…

Харитон замолчал и несколько раз сглотнул слюну.

Исправник и сидящий рядом человек вновь добродушно засмеялись.

– Зарезать, на хрен… Зарезать дело нехитрое, Николай Петрович… Не-ет… Я ее в жопу затрахаю, всю жопу у нее раздеру, блин, чтоб сидеть, блин ей стало неможно… А потом в один кабак… Я знаю тот кабак… В Питере в грузовом порту, на хрен… В порту продам сучку… Пущай сама, мать ее спереди и сзади, руки на себя наложит, сука рыжая… Ну, может, уж ладноть, спервоначалу здеся ребятам, мать их, тоже отдам… Конёво дело… Только чтобы здеся не померла, на хрен, под ними… А потом, мать ее стоймя, в Питер ее… В порт…

Исправник больше ничего не сказал, только ткнул ножнами в спину кучера, который все это время совершенно неподвижно сидел на облучке, как изваяние. Коляска покатила прочь. Харитон поскакал в другую сторону, куда-то в глубь черных деревенских домов. Красин неподвижно лежал в овражке, сжимая кулаки и первый раз в своей жизни скрипя зубами. Однако оставаться долго тут было нельзя хотя бы потому, что в любой момент могли налететь собаки, даже удивительно, что до сей поры ни один пес не учуял стороннего человека. Уж Красин-то наверняка обладал совершенно иным запахом, нежели чем Катины крестьяне. Первая же выпущенная за калитку собака Красина немедля учуяла бы.

Красин осторожно приподнялся на руках и огляделся. Стояла странная тишина.

Ночью деревня живет своей жизнью, дорогие мои, той ли, иною ли, но – несомненно живет, и теперь полная тишина в деревне, да еще и возмущенной, только что бузившей и готовой идти грабить, теперь, значит, тишина удивляла. И собаки действительно не брехали, что уж совершенно было странно. Нигде не теплился ни один огонек. Хотя нет – вдали, это, определил Красин, на противоположном конце улицы, вдали один огонек мерцал. Красин тихонько поднялся и прислушался. Теперь ему показалось, что именно там, где виделся огонек, слышались и голоса. Вот и короткое ржание там раздалось, и Красин вообразил, что это бежанидзевский гнедой подает голос и словно бы призывает его, Красина, хотя лошадиное ржанье в деревне, вы сами понимаете, дорогие мои, никак нельзя признать чем-то особо выдающимся из ряда вон. Лошадей тогда держали на каждом справном дворе.

Красин мышиной побежкой, пригибаясь, выбрался вновь на пустой сейчас выгон и тихонько, постоянно останавливаясь и прислушиваясь, обогнул деревню и вышел прямо к нужному дому. Это было полуразвалившееся покосившееся строение в два окна, больше похожее на старую заброшенную баню, нежели чем на дом, в котором постоянно живут люди. Крытая дранкою крыша принялась сверкать антрацитовым светом под выглянувшей вдруг луной, по двору легли длинные тени. Оградка отсутствовала, но между двором и улицей стояла накренившаяся калитка на двух тяжелых столбах, словно бы символически обозначая границу хозяйских владений, от калитки тоже легла тень прямо Красину под ноги. Он не успел подумать, что все это напоминает какое-то, прости Господи, ведьмино обиталище, как луна вновь скрылась за тучей и только мерцающий огонек в окошке вновь в одиночку принялся посылать на землю свет – ничего толком не освещающий и не дающий теней. Красин еще помимо себя успел отметить, что одно небольшое окошко закрыто не бычьим пузырем или досками, как у всех в деревне, а грязным, в разводах, но самым настоящим стеклом, и что криво висящие ставни, вопреки ночному обыкновению, не притворены в нем.

Гнедого тут, конечно, не было, двор лежал в темноте перед Красиным совершенно пустым. Мы сказали сейчас – совершенно пустым, но это не совсем так, дорогие мои, потому что прямо посреди двора рос огромный дуб. Собственно, развалюха помещалась прямо под дубом, так что если бы луна светила не справа, а слева от дуба, его тень накрыла бы и дом, и весь двор, и половину улицы, но луна вновь выглянула справа, тень от дуба упала назад, на невидимые отсюда задворки, и теперь Красин разглядел низенькую кривую дверь – вход. Но, собственно говоря, делать тут Красину было нечего и незачем было заходить в неизвестный ему крестьянский дом, почему-то светящий своим огоньком в ночи.

Постоявши несколько мгновений, Красин было повернулся, чтобы уйти, но тут дверца в доме со скрипом отворилась. Выглянула Стеша. Красин тут же поспешно лег на землю. В звенящей тишине Стеша внимательно оглядела полные луною двор, улицу, ближние и дальние дома, даже к небу подняла глаза Стеша, желая углядеть, не сидит ли там, на небе, какой недруг или неприятель; где уж было ей заметить вжавшегося в землю неподвижного Красина. Стеша скрылась в доме и тут же на пороге – Красин даже глаза протер – появились два крохотных, совершенно голых младенца. Похожие друг на друга, словно близнецы, да они наверняка и были близнецами, оба стояли на кривоватых, как у всех младенцев, ножках босиком – голы были, говорим мы вам, голы были они совершенно, оба голышом. Им было, вероятно, по году, если уж они могли ходить. Держась за руки, груднички переступили через порог и направились, спотыкаясь, раскачиваясь на ходу, но не падая, молча направились вдоль по улице. Тут же луна вновь скрылась, и оба малыша пропали, словно бы и не существовало их. Красин перекрестился. Может быть, следовало немедленно сейчас побежать вдогонку за детьми, вернуть их или направить, или хотя бы отыскать им какую-никакую одежонку да обувку, но пока Красин – мы говорим «пока», но это «пока» продолжалось лишь несколько мгновений, Красин уже соображал с привычною для себя быстротой – пока, значит, Красин думал, как поступить, из темноты послышался лошадиный топот, и Харитон верхом на бежанидзевском – на красинском! – гнедом подскакал к странному дому, спрыгнул, бросил повод на калитку, словно бы на коновязь, и, пригнувшись, вошел в дверцу, из которой только что вышли дети. И вновь все стихло. И в доме, кажется, не раздавалось ни единого звука. Красин вновь, как полчаса назад, поднялся на руках и прислушался.

Тихо светили звезды.

Теперь никакого выбора у Красина не оставалось, следовало действовать. Он, дождавшись, когда вышла новая туча, пригибаясь, тихонько подошел к коню. Тот, слава Богу, не заржал, а только потянулся мордой к Красину и ткнулся губами в руку – вновь просил угощенья. И Красин машинально – можете себе представить, дорогие мои? – улыбнувшийся Красин машинально сунул руку в карман бриджей, словно бы у него там сейчас яблоко лежало, или кусочек рафинаду, или печенье какое – сунул, значит, руку в карман, чтобы достать угощенье для коня. Все-таки, дорогие мои, не совсем в себе пребывал сейчас Красин. Ну, и не мудрено.

Гнедой с довольно громким чмоканьем начал лизать пустую красинскую ладонь. Красин отстранил его, осторожно, расстегнув шлейку, вытянул из чехла под седлом винтовку, тихо-тихо оттянул затвор, придерживая пружину, чтоб не клацнула – патрон лежал в стволе. Он чуть не по локоть засунул руку в правую подседельную сумку, нашаривая там. Вытащил завернутый в тряпицу бутерброд с ливером – тряпицу бросил, обе ржаные лепешки отдал коню, а ливер целым куском, не жуя, как удав, проглотил сам; тут же ком встал в желудке у Красина. Гнедой зачавкал хлебом – опять очень громко. Далее Красин вытащил бумагу с каким-то списком – в темноте было не разобрать, сунул, не читая, бумагу в другой карман. И наконец нащупал россыпь патронов – штук двадцать уж точно. Быстро переложил все их в правый карман и сразу же правильно устроил там, в кармане – в порядке, словно в патроннике, чтобы удобно было сразу схватить капсюлем к себе. В армии, напоминаем вам, Красин никогда не служил, но охотником считался знатным, да и вообще был настоящим мужчиной. А настоящие мужчины все такие штуки с оружием должны проделывать мгновенно и однозначно, на раз. Да-с! Сразу!

С пальцем на спусковом крючке тихонько Красин приблизился к дверце, еще раз прислушался и тихонько же потянул дверцу на себя. Скрип, показалось ему, долетал до самых звезд. Он вошел. В темных сенях, как и в каждом крестьянском доме, висели по стенам ссохшиеся хомуты и старая упряжь, а в раскрытой еще одной двери колыхался свет. Готовый в любой момент выстрелить, Красин вошел и в следующую дверь. За нею оказалась комната, где посередине стоял круглый стол – Красин помимо себя даже успел удивиться, круглые столы в крестьянских домах обычно не водились, круглый, значит, стоял стол, на котором, мерцая и потрескивая, сильно горела керосиновая лампа. Углы комнаты скрывались в тени, и Красин сторожко переводил дуло со стены на стену, с угла на угол, на дверцу подпола и обратно к порогу, через который только что переступил – ни Харитона, ни Стеши в комнате не оказалось, и не было более ни одной двери. Красин рывком отодвинул старую тканую шпалеру со стены – нет, никого. Такая же шпалера, выполняя роль покрывала, лежала на большой деревянной кровати, неясным абрисом вырисовывающейся во тьме. Красин собрался было сорвать с кровати покрывало, когда из-под него раздался тяжкий вздох:

– Хааааааааа…

Красин отскочил. Прямо у него под дулом покрывало зашевелилось и само соскользнуло на пол. На кровати лежала маленькая, очень худенькая женщина с изможденным сухим лицом и с неестественно огромными, свисающими по обе стороны тела грудями. Не удивительно, что Красин сразу ее не разглядел – все ее плоское тельце почти не выделялось под шпалерой, а груди Красин в темноте принял за подушки. Можете себе представить, дорогие мои? Все именно так и произошло, вот ей-Богу.