Джек прошел мимо Уилберфорса в холл клуба. Толпившиеся там люди пытались не давить на него, но он видел, что им не терпится узнать, что произошло. Его друг Эйдан с привычным непроницаемым видом стоял несколько поодаль, но Джек слишком хорошо его знал, чтобы понять — чувствительной душе, пожалуй, грозит наибольшая опасность огорчиться. Ведь Эйдан был первым, кто принял на себя отцовство Мелоди, и первым полюбил ее.

Жена Эйдана, Мэдлин, стояла рядом с ним, поддерживая его и сама получая его поддержку, как всегда, молчаливая и тонко чувствующая настроение и переживания мужа. Он отвечал ей тем же. Джек наблюдал за этим, толком не понимая, как такое возможно. Он не мог себе представить женщину, которая сумеет заглянуть ему в душу и не только не ужаснуться тому, что увидит, но и полюбить его.

Он заметил Колина, самого старого своего друга, спутника детства. Тот с видимой небрежностью опирался на стену, украшенную деревянной панелью с изысканной резьбой. Но его небрежное равнодушие было только маской, ведь Джек уже понял, что Колин просто обожал Мелоди и с радостью признал бы себя ее отцом. А еще Джек обратил внимание; что пальцы Колина были переплетены с пальцами его жены, Прю. Она даже не притворялась невозмутимой, а сосредоточенно кусала губы, и костяшки ее переплетенных с Колином пальцев побелели от усилия сдержать эмоции.

Джек продолжал молчать, и с каждой минутой этого молчания гримаса на лице Эвана становилась все напряженнее. Даже гигант привратник, Бейливик, ощутил царившую в холле тревогу. За ним Джек увидел толпившихся остальных членов клуба, седовласых и морщинистых, вроде бы исполненных терпения, но явно ожидающих, чем разрешится ситуация.

Но тут Мелоди протанцевала в дом, цепляясь за руку Уилберфорса, и напряженная тишина разрядилась улыбками и приветственными возгласами. Хотя они отсутствовали недолго, Джек с изумлением видел, как крохотная девчушка одарила всех до единого сердечным приветом, таким искренним и прочувствованным, словно не видела их целую неделю.

Эван, отлично понимавший, что его бессовестно используют, как няню, не стал дожидаться просьб. Окинув взрослых настороженным взглядом, он взял Мелоди за руку:

— Пошли, Мелли. Повар сегодня настряпал к чаю лимонных пирожных. Я знаю, что одно он приберег для тебя.

Мелоди, словно весенним дождем окатив всех присутствовавших потоком приветов и улыбок, не смогла устоять перед таким соблазном и, уцепившись за руку Эвана, проследовала за ним на кухню. Едва ее неумолчное щебетание затихло в дали длинного коридора, глаза всех устремились к Джеку, пришпилив его к месту, как бабочку на булавке.

Однако Джек, которым вновь овладела тяжкая немота, смог только резко помотать головой. Он увидел, как Мэдлин прижала ладонь ко рту. Эйдан не промолвил ни слова, но Джек заметил глубокое огорчение в его глазах. Колин обнял Прю, которая откровенно понурилась.

Неуклюжий великан Бейливик оказался единственным, у кого хватило храбрости задать Джеку прямой вопрос:

— Но, милорд, вы ведь сказали, что она ваша! Вы так сказали! Вы сказали, что она выглядит в точности как ее мать!

Джек поднял глаза на молодого человека:

— Эта леди все отрицает. Вот так-то.

Мэдлин шагнула вперед:

— Но возможно, она просто боится! Она знает, что мы просто хотим, чтобы Мелоди была счастлива? Неужели она думает, что мы ее осуждаем?

Джек повернул голову к стройной черноволосой красавице. Грусть в ее карих глазах пронзила мертвящий душу туман, в котором он пребывал, но слов у него все равно не находилось. Произносить их с каждой минутой становилось все труднее. И когда Колин приблизился к нему, продолжая прижимать к себе огненноволосую Прю, Джек только тупо воззрился на него. Слова Колина долетели до него словно с огромного расстояния, крик через пустыню, ветер которой уносит прочь все звуки.

Один за другим все начали принимать правду. Джек наблюдал, как упрямое недоверие в их глазах сменялось свинцовой, грустью. Они осознали, что это означало: он не является отцом Мелоди. И еще они поняли, что если никто из джентльменов «Браунса» не отец их драгоценной девочки, им остается единственный достойный и благородный выход: разыскать ее настоящую семью и вернуть туда Мелоди.

«Но эта семья ее не любит! — хотел крикнуть Джек. — Они оставили ее и никогда за ней не вернулись!»

Где-то в самой глубине пленный зверь страдания бился о прутья железной клетки горечи. Даже если бы Джек захотел выпустить его на волю и завыть, он не знал, как это сделать. Все, что он чувствовал, все, что хотел сказать, оставалось в капкане, внутри его. Трещина в этой твердой оболочке, которую Мелоди так легко открыла, быстро закрывалась рубцом на незажившей ране. Остальные грустно потянулись по коридору вслед за Эйданом и Мэдлин. Даже Уилберфорс двигался так, словно ноги его налились свинцом, хотя спина дворецкого оставалась идеально прямой.

Джек остался у двери. Каждое движение отзывалось в нем как царапины скребком по ободранной коже. Обращенные к нему взгляды, казалось, выпили весь воздух из его легких. И теперь холл остался пустым. Как его душа.

Он так радовался тому, что у него есть ребенок. А теперь года снова протянулись перед ним бесконечной серой мглой, полные ненужного беспокойства. Он может снова вернуться на свой корабль и уплыть…

Или он может остаться и снова встретиться лицом к лицу с лондонским светом… «Нет уж, лучше я вернусь в море. По крайней мере, там акулы улыбаются искренне».

Он беспомощно обвел глазами холл и заметил на столике у двери тяжелый пакет. Еще издали он заметил на восковой печати герб Стриклендов.

После долгой минуты раздумья до него дошло, что там дурные новости. Печать была черной. Маркиз Стрикленд умер.

Да здравствует новый маркиз. Одинокий.

Глава 3


Конверт тяжким грузом лежал на ладони Джека. Толстая веленевая бумага была столь же тяжелой, как новости, которые она сообщала.

Он медленно сломал печать и прочел письмо. Оно было от дядиного управляющего, человека доброго, но немногословного.

«Милорд,

его сиятельство шестой маркиз Стрикленд скончался в восемь часов пятнадцать минут этого вечера, 20 июня 1816 года. Приношу Вам мои глубочайшие соболезнования и приветствую Вас, лорд Джон Редгрейв, седьмой маркиз Стрикленд».

Джек судорожно сжал письмо в кулаке, и хруст бумаги громко прозвучал в тишине холла. Кто-нибудь другой думал бы о своем новом титуле и богатстве, а у Джека в голове стучало одно-единственное: «У меня больше никого нет».

Его родители умерли давно. Кузен погиб. Теперь ушел и дядя, человек, который все его годы, с детства, заменял ему отца.

Этот удар, пришедший сразу после того, как Джек распростился со своим кратким отцовством, почти сбил его с ног.

«У меня никого нет».

Его мир, как этот мраморный холл, гулко звучал пустотой.

И вдруг раздался стук в дверь.

От силы ударов у Лорел заныли пальцы. Всю долгую поездку в город она была напряжена до дрожи. Теперь она ощущала себя пружиной. Если сейчас, немедленно, ей не отзовутся, она, наверное, снесет эту дверь с петель.

Лорел чувствовала, что порвет в клочья любую преграду, отделявшую ее от ребенка.

Когда дверь, наконец, отворилась и на пороге оказался сам Джек, встречая ее, как какой-нибудь дурак дворецкий, Лорел показалось, что она шагнула на лестницу, а той не оказалось на месте.

Боже, какой же он худой! Хотя он все равно Джек. Такой же красивый… будь он проклят!

Встреча с ним лицом к лицу вернула ее в прошлое, которое она, старалась забыть. Все те часы, когда она смотрела на него, обожала, ждала с гораздо большей тоской, чем Амариллис… А потом сладостные жаркие часы той ночи…

За которыми, конечно, последовало гнусное предательство, а затем адская боль и утрата. При виде него все эти чувства смешались, сплелись в колючий клубок ярости. Однако этот порыв продлился недолго. После потрясенного взгляда на лицо Джека она протолкнулась мимо него в священный приют клуба джентльменов, заповедное место высоких персон, ароматных сигар и виски.

Возникшая на пороге леди была вся одета в черное — от острых носков ботинок до черной сетчатой вуалетки, спускавшейся с ее шляпки. Это траурное видение, явившееся сразу после черной печати на письме, ошарашило Джека. Если бы он был суеверным, то принял бы это за какое-то мрачное предзнаменование насчет своего ближайшего будущего.

Прежде чем он успел прийти в себя от изумления и по приветствовать эту вестницу-смерти, она ворвалась в парадный холл «Браунса». Что ж, так получилось. Никогда ему не справиться с ролью швейцара джентльменского клуба. Он всегда спешил уступить дорогу даме.

Все же ему следовало помочь Уилберфорсу и выяснить, чего хочет эта фурия. Закрыв дверь и тем, отрезав уличный шум, Джек повернулся к леди.

— Мадам? — обратился он к ней и даже слегка поклонился. Впрочем, лишь слегка, ведь он теперь был маркизом, и это остальным скоро придется кланяться ему.

Его недоумевающий вид, казалось, оскорбил, ее. Она резко выпрямилась и вздернула подбородок:

— Где она?

Джек нахмурился. До сих пор он недооценивал трудности, с которыми приходилось сталкиваться Уилберфорсу. Возможно, сумасшедшие леди в черном являлись сюда ежедневно, а Джек-то полагал, что Уилберфорсу нечего делать, кроме как стоять с торжественным и суровым видом у дверей.

Джек попытался принять суровый вид и с высоты своего немалого роста, нахмурясь, посмотрел на леди:

— Кто?

Если Джек правильно понял, его суровость оскорбила ее еще больше, чем растерянность. Леди буквально сорвала с рук перчатки, словно намереваясь вступить в кулачный бой, затем сняла соломенную шляпку и швырнула ее за спину, на пол. Затянутые назад ото лба темные волосы засверкали под светом, а синие глаза на бледном лице метали ледяные молнии. Эта незнакомка была очень похожа на Амариллис, она с бешеной яростью во взоре стала наступать на него: