– Да так, ни о чем… – ответила она. Не хотелось говорить Леку, что в голову опять пришла мысль о тех же пресловутых перерождениях. Кроме трех дочерей леди Пиам у Чулалонгкорна была еще одна жена в ранге королевы, его троюродная сестра. Всех он очень любил. Ну и, наверное, любил некоторых из остальных тридцати двух жен. А в следующем перевоплощении добропорядочному буддисту, при условии взаимной любви, обещано супружество с тем же человеком, только тоже перевоплощенным. Кто же будет предназначен королю?..

– Все-таки, Катрин, народ не без оснований любит отца. Я не припомню, чтобы в России после Петра Первого какой-нибудь царь ходил по деревенским домишкам, беседовал с крестьянами. А дед мой Монгкут обошел всю страну еще до коронации, будучи монахом.

Отец же иногда одевался попроще и путешествовал инкогнито с небольшой свитой. Ты скажешь, это несерьезно, но у него был «свой» крестьянин по имени Онг, которого король навещал время от времени…

Катя представила потемневшую от ветхости хижину, слабый огонек коптилки, сделанной из скорлупки кокосового ореха, и в ее дрожащем свете старого крестьянина, лущившего зерна лотоса. С легким треском лопаются скорлупки – пхи-пхе, пхи-пхе, сыплются с заскорузлых рук в незаживших шрамах от рисовых остей – недавно собрали скудный урожай. Входит неизвестный – откуда крестьянину знать, что перед ним король? Ни газет, ни фотографий… Маленькая свайная лачужка освещается множеством настоящих свечей, а на ужин вместо соленой рыбешки с соевой подливой настоящее мясо, поджаренное на решетке над угольями. И после беседы об урожае, погоде и деревенских новостях благодетель уходит, а старик в счастливом недоумении вертит в грубых руках дорогой подарок с царской монограммой и надписью «От твоего друга».

– …Ты не подумай, что это была лишь прихоть и праздное любопытство. Он принимал крестьянское гостеприимство и даже помогал готовить пищу, но главное – смотрел, как проводятся в жизнь его реформы. Еще при деде можно было купить ребенка на рынке рабов за десять пенсов, а отец полностью отменил рабство. Тебе нелепо слышать о рабах в наше время?

– Нелепо?.. Больно!

– И ты вряд ли можешь представить, сколько трудов стоило отцу проведение в новом уголовном кодексе статьи о штрафе в тысячу тикалей за содействие продаже в рабство. Самому прогрессивному правителю невозможно в несколько лет преодолеть многовековую отсталость, летаргию, привычную нищету народа, проходящего по жизни с опущенной головой. – Лек внимательнее посмотрел на побледневшее лицо жены. – Катенька, тебе плохо? Заговорил я тебя, бедняжка… Вызвать сюда Вильсона?

– Нет, милый, я думаю, у нас еще несколько часов в запасе. Обратно, по течению, доберемся быстрее. Мне хочется быть дома. Там все готово…

Они сели в катер, и Лек, обеспокоенно поглядывая на жену, приказал матросам поторопиться.


…Но малыш появился на свет только следующей ночью, в субботу, двадцать восьмого марта тысяча девятьсот восьмого года. Роды были затяжные, схватки слабые, пока Вильсон не дал Кате какую-то горькую настойку. Он и Сайя, одна из первых обучившихся в Европе девушек, не отходили от нее. Намарона взяла на себя все хозяйственные заботы, следила, чтобы вовремя подавали еду, покрикивала на нерасторопную прислугу. Лек, не менее бледный, чем Катя, мерил шагами гостиную, каждые полчаса поднимаясь наверх в спальню, спрашивал, не надо ли чем помочь.

– Ну что вы волнуетесь, ваше высочество. Словно первый ребенок на свет появляется. Все идет как надо, а Кейти молодец.

Потом Вильсон закрывал дверь за Леком и поворачивался к Кате:

– Ну что ты губы кусаешь? Больно – кричи. Говорят, помогает!

– А мне почему-то не кричится, когда плохо. Легче молча перетерпеть. И на крик ведь тоже силы тратятся.

– Да, силу тебе поберечь надо. Ну ладно, молчи.

За окном давно стемнело. Включили свет.

Намарона принесла помеловый сок. Катя с наслаждением глотнула. Защипало потрескавшиеся, обкусанные губы. Снова схватки. Она тихонько застонала.

Вильсон осмотрел ее, погладил по голове.

– Уже скоро. Как скажу – напрягайся. – Катя кивнула. – В такой теплице младенцев выращивать одно удовольствие. Ни полсотни пеленок тебе, которые не хотят сохнуть, ни теплых одеял. Рай, да и только. Хотя все относительно в этом лучшем из миров. Ну, отдохнула? Теперь сосредоточься. Осталось чуть-чуть потерпеть. Начинаем работать! Намарона, вода готова?..

Через десять минут в мире появился еще один человечек. Он закричал, не дожидаясь, пока повитуха шлепнет его по розовой попочке. А она трижды топнула ногой, подавая знак злым духам о рождении нового члена семьи, чтобы они сразу потребовали его к себе или оставили навсегда в покое. Намарона, стараясь их умилостивить, разбросала вокруг комочки риса, окрашенные в красный, белый, серый и желтый цвета.

– Ну, богатырь, – доктор лил на вопящего младенца теплую розовую воду, – развивай легкие, развивай… Намарона, можешь сказать его высочеству, что он обзавелся очаровательным наследником.

Леку и говорить ничего не пришлось. Он давно дежурил в тревоге у дверной щелки. Вильсон вышел к нему, вытирая руки.

– Все отлично, мой друг. Но подождите немного. Сейчас Кейти сменят белье, чтобы она предстала перед вами с малышом в лучшем виде.

Когда Чакрабон вошел в спальню, его прежде всего поразило лицо жены. Никогда еще он не видел такого выражения умиротворенного блаженства. Белое до голубизны лицо, запекшиеся губы, синее сияние в глазах. Он осторожно поцеловал ее, едва касаясь пальцами, потрогал сопящий белый сверточек. Малыш сморщил носик и завозился.

– Шевелится… – с тихим восторгом проговорил Лек.

– А ты как думаешь? Скоро бегать будет.

– Отдыхай, Катенька, постарайся уснуть. Я поеду сообщу отцу. Махидол внизу. Он передает тебе самые горячие поздравления и счастлив, что у него появился племянник. – Лек направился к двери, потом задержался, вернулся. – Вы с малышом предугадали мое очень большое желание. Я так хотел, чтобы он появился на свет в субботу, как я! И это произошло за две минуты до воскресенья. Да еще в моем же марте. Спасибо!

Первая радость, доставленная сыном…


Аудиенция у короля была коротка. Справившись о здоровье невестки и внука, Чулалонгкорн спросил только:

– Что ты думаешь о титуле, который должен будет носить мальчик?

На что Чакрабон ответил:

– Ох, отец, меня мало заботят его титулы. Он вполне может жить просто гражданином.

Король неопределенно хмыкнул и на два года забыл о существовании малыша.

Зато королева была счастлива неописуемо. Это был первый и, как оказалось впоследствии, единственный при ее жизни внук.

На третий день после его появления на свет, как и полагается, устроили маленькое семейное торжество.

Присутствовали несколько самых близких людей, в том числе и королева. Она давно не была в Парускаване, придирчиво оглядела все изменения и одобрила их. Но это все было после обряда риег кван, на котором мальчику перевязали запястья священными нитями, чтобы преградить путь его духу, имеющему обыкновение ускользать через руки. Повитуха, не покидавшая Парускаван четвертый день, попросила духа сделать малыша сильным и здоровым. Катя, еще совсем слабая, сидела в кресле и, едва улыбаясь, глядела на серьезные лица.

В столовой стали накрывать стол к праздничному обеду.

Саовабха подошла к колыбельке.

– Маленький, хорошенький, мышонок, – тая от счастья, приговаривала она, глядя на милую мордашку с длинными темными волосиками.

Мышонок. Так и повелось. Так и звали его родственники, друзья, няньки. По-тайски это прозвище звучало «Ноу». А настоящего имени ему пока не полагалось.

«Мышонок, воробьишка, ежик…» – перебирала Катя ласковые слова. Последнее тронуло острее: «Ежик… Сережик… Сережа… почти по-русски».

– Лек, а можно, я буду малыша Ежиком звать?

– Да называй как хочется, Катюша. Был бы только здоров.

Сам Чакрабон говорил про него просто – «сын».

Счастливые родители сообщили по телеграфу Ивану Лесницкому, что он стал дядей, и получили в ответ горячие поздравления в пространном письме из Пекина, где, кроме пожелания всем счастья и здоровья, Иван писал о своей предстоящей женитьбе, приглашал в гости, сообщал об успехах на службе в посольстве, жалел, что не может навестить их сам.

Несмотря на неопределенно-выжидательное отношение короля к внуку, мальчика окружили заботой и вниманием как маленького тайского принца. Когда ему исполнился месяц, снова пригласили гостей. Теперь на брахманскую церемонию обрядовой стрижки волос – там кван.

Под песнопения монахов обрили маленькую головку, оставив хохолок на макушке, собрали волосы в коробочку из бананового листа и пустили ее по воде канала к Менаму. На домашний алтарь положили подарки родителям. Лек попросил Катю сразу примерить кольцо, присланное королевой, – она надела на палец драгоценное украшение, «тайскую шапочку», – уложенные холмиком девять камней: алмаз, рубин, гранат, изумруд, топаз, сапфир, циркон, «кошачий глаз» и жемчуг, – символизирующих пожелание всех благ на свете. Катя любовалась искусной резьбой, радужными переливами, когда услышала вопли Ежика.

Господи, что случилось? Неужели уронили? Но нет, малыш снова возмущенно закричал: над ним нагнулась, чтобы взять на руки, женщина, выбранная для него главной няней. Она растерянно оглядывалась по сторонам, чувствуя себя неловко под удивленными взглядами окружающих, пыталась оправдываться… И тут к колыбели подошла придворная дама Чом, присланная королевой, чтобы положить рядом с малышом крошечный позолоченный меч, подарок, подобающий мужчине, – и Ежик сразу успокоился. Чом взяла его на руки – по личику разлилось выражение полного удовольствия. Вот чудеса! Лек шепотом пояснил жене, что эта пожилая женщина и есть его, Лека, любимая няня. Ах, Чом!.. И придворная дама, правая рука и наперсница королевы, стала главной няней Ежика.

Не сразу удалось уговорить Саовабху отпустить первую леди дворца в Парускаван. Это создавало уйму неудобств королеве в ее отлаженном до мелочей быту. Но наконец все устроилось наилучшим образом, и Чом с двумя няньками и двумя горничными обосновалась в доме Чакрабона. Сразу стало тесно. Решили достроить третий этаж. И через полгода особняк выглядел так. На первом этаже – вестибюль с телефоном, голубая гостиная, маленькая розовая – для дружеских чаепитий, столовая с холодильной комнатой, декорированная деревянными панелями, бильярдная для гостей. На втором этаже остались без изменений только Катин зеленый кабинет со стеклянными стеллажами, пианино, секретером, алтарем и маленькая столовая для семейных обедов. Спальня вместе с ванной комнатой была перенесена на третий этаж, а освободившееся место было переоборудовано в детские – игровую и спальню, возле которых поселились няни с горничными.