— Слышите, как они его называют? — прошептала я.

Глаза Хеквет были круглыми от страха.

— Царь-еретик, — отозвалась она.

— А ты слышишь, что они кричат?

Мы прислушались к грохоту камней и молотков. Люди уродовали статуи Эхнатона и кричали, призывая разрушить саму Амарну: «Сожжем ее! Сожжем ее!»

Я прижала Бараку к груди.

В полдень, когда принесли еду, Нахтмин отворил дверь и потрясенно отступил. Еду принесла другая служанка; она дрожала и плакала.

— Что случилось? — спросил Нахтмин.

— Детская! — выдохнула девушка.

Я передала сына Хеквет и подбежала к двери.

— Что там?

— Все заболели, — заплакала она, протягивая нам корзину. — Все дети заболели!

— Кто?! Кто заболел?! — крикнула я.

— Дети. Царевны-двойняшки умерли. Царевна Мекетатон скончалась. И Небнефер, госпожа…

Служанка закрыла рот ладонью, как будто готовые сорваться слова следовало удержать любой ценой.

Нахтмин схватил девушку за руку:

— Умер?

У служанки задрожали колени.

— Нет. Но у него чума.

— Давай сюда еду и закрой дверь, — быстро произнес Нахтмин.

— Подожди! — взмолилась я. — Нефертити и мои родители. На их комнатах есть Око Гора?

— Нет, — прошептала девушка, — но наша фараон захочет умереть, когда услышит, что из шести ее царевен осталось всего три.

Я в ужасе отпрянула.

— Так ей не сказали?

Девушка сжала губы. Слезы ее полились сильнее, и она покачала головой:

— Об этом никому не сказали, кроме тебя, госпожа. Слуги боятся его.

Его. Эхнатона. Я оперлась о дверной косяк. Три царевны умерли, а вскоре и царевич Египта будет мертв. А раз чума проникла в детскую, что случилось с Тийей? С Меритатон и Анхесенпаатон? Нахтмин запер дверь на засов, а Хеквет тут же вскочила:

— Нам не следует есть эту еду.

— Чума не передается через еду, — сказал Нахтмин. — Иначе мы бы все уже поумирали.

— Кто-то должен спасти выживших, — сказала я.

Нахтмин устремил взгляд на комнату, в которой лежал наш сын.

— Кто-то должен спасти царицу и Меритатон, — повторила я. — Анхесенпаатон…

— Погибла.

Взгляд мужа был мрачен.

— Она еще жива! — запротестовала я.

— Но мы ничего не можем для нее сделать. Ни для кого из них. Раз три царевны уже умерли, детская должна быть на карантине.

— Мы можем отделить здоровых. Мы можем разместить их в отдельных покоях и дать им возможность выжить.

Нахтмин покачал головой:

— Фараон отнял у них всякую возможность выжить, когда пригласил хеттов, а потом послушался Панахеси.


Вскоре новость о том, что царевны-двойняшки, двухлетняя Неферуатон и пятилетняя Мекетатон унесены смертью, стала известна всем.

Во дворах зазвонили колокола, и во дворце послышались крики. Женщины плакали и молили Атона снять проклятие, павшее на амарнский дворец. Пришедшая служанка рассказала нам, что в детскую — спасти царицу и оставшихся принцесс — отправили нубийских стражников, но для Небнефера это оказалось слишком поздно. Я заперла дверь, и мы прислушались к крикам под стенами дворца. Никогда еще они не были такими громкими.

— Они знают, что во дворце чума, — сказал Нахтмин, — и думают, что раз умерли даже дети фараона, то это, должно быть, из-за того, что фараон сделал что-то плохое.


Крики не прекращались три дня. Нам слышно было, как разгневанные египтяне взывали к милосердию Амона и проклинали фараона-еретика, навлекшего на них чуму. Я стояла рядом с окном, прижавшись лицом к доскам, и, закрыв глаза, прислушивалась к крикам.

— Он никогда не станет известен как Эхнатон Строитель. Они всегда будут звать его Фараон-еретик.

Я подумала о Нефертити, сидящей в одиночестве в своих покоях, представила, как она узнала, что четверо из ее детей умерли, — и, когда я посмотрела на моего сына, сосущего грудь Хеквет, у меня защипало глаза. Барака такой маленький. Слишком маленький, чтобы сражаться с чем-то столь великим. На ночь я взяла его к себе и пыталась быть благодарной за то время, что провожу с ним.

Днем мы услышали у дворца грохот повозок смерти. Когда повозки приблизились, мы бросили игру в сенет. Чье тело разденут и сожгут навеки безымянным, без знака, по которому Осирис, когда вернется на землю, смог бы узнать его? Я просила служанок, приносящих нам еду, принести еще руты, но все они говорили, что ее во дворце не осталось.

— А в погребах вы смотрели? Ее могли положить среди вина. Посмотри надписи на бочках.

— Прости, госпожа, я не умею читать.

Я взяла из шкатулки тростниковое перо и чернила и написала на обороте одного из лекарских папирусов название травы. Мне пришлось преодолеть себя, чтобы порвать этот папирус. Потом я сунула обрывок женщине в коридоре.

— Должна быть вот такая надпись. Поищи ее на бочках. Если найдешь, возьми и себе и положи под дверь. Отнеси, сколько сможешь, моей сестре и родителям. А остальное принеси нам. Если найдется вторая бочка, раздай ее содержимое всем выжившим.

Женщина кивнула, но прежде, чем она удалилась, я спросила ее:

— Что заставляет тебя ходить по этим чертогам смерти?

Служанка обернулась. Взгляд у нее был загнанный.

— Золото. Мне платят золотом за каждый день, и я складываю кольца в своей комнате. Если я выживу, то отдам их сыну, и он сможет выучиться на писца. Если же я умру от Черной смерти, он сделает с ними что захочет.

Я подумала о Бараке, и у меня перехватило дыхание.

— А где твой сын?

Морщины вокруг глаз служанки словно бы разгладились немного.

— В Фивах. Ему всего семь лет. Мы отослали его туда, когда пришли известия о Черной смерти.

Поколебавшись, я спросила:

— А многие ли слуги отослали своих детей в Фивы?

— Да, госпожа. Мы все думали, что и вы поступите так же, и царица…

Но тут она осеклась и посмотрела на меня, проверяя, не сказала ли она лишнего.

— Спасибо, — прошептала я. — Если найдешь руту, принеси ее сразу же.

Служанка вернулась на следующий день с корзинкой трав.

— Госпожа! — Она нетерпеливо постучалась к нам. Нахтмин приотворил дверь ровно настолько, чтобы разглядеть ее лицо. — Пожалуйста, скажите госпоже, что я нашла траву и сделала все так, как она велела. Я положила понемногу под каждую дверь и отнесла корзинку визирю Эйе.

Нахтмин поманил меня, и я сменила его у двери, приотворенной лишь на самую малость.

— А царице?

Служанка заколебалась.

— Фараону Нефернеферуатон-Нефертити?

— Да. Ей ты отнесла?

Служанка потупилась, и я тут же догадалась:

— Что, к двери подошел фараон Эхнатон? Пожалуйста, вернись туда и положи руту им под дверь.

Женщина ахнула.

— А вдруг меня кто-нибудь увидит?

— Если кто спросит, скажешь, что ты выполняешь приказ моей сестры. Фараон заперт внутри. Он никогда об этом не узнает.

Служанка попятилась. Я коснулась ее руки.

— Ему никто не скажет, — пообещала я. — А если он спросит у царицы, она поймет, что это от меня, и скажет, что да, она так распорядилась.

Но служанка все медлила, и я поняла, чего она ждет.

Я нахмурилась.

— Мне нечего тебе дать.

Служанка посмотрела на мой браслет. Он не был золотым, но он был сделан из бирюзы. Мне его подарила Нефертити. Я сняла браслет и сунула служанке. И заставила ее поклясться, что она сплетет венки из руты и развесит их повсюду.

Служанка положила браслет в корзинку.

— Обязательно, госпожа.


Я не видела эту служанку семь дней, и мне оставалось лишь надеяться, что она сделает то, за что ей заплатили. А крики во дворце становились все отчаяннее. Я слышала топот женских сандалий по плитам коридора. Кто-то в исступлении бился в запертые двери, и я представляла себе ужас этих людей. Но мы не открывали никому и не покидали своих покоев. На восьмую ночь в нашу дверь стала колотить женщина, у которой умер ребенок, она отчаянно взывала к нам, умоляя отворить.

Я поняла, что она не хочет умирать одна, и прижала Бараку к груди, понимая, что нам недолго суждено быть вместе.

— Не прижимай его так сильно. Ты можешь навредить ему, — попыталась увещевать меня Хеквет.

Но мой страх все возрастал.

— Запас еды не бесконечен. Если мы не умрем от чумы, так умрем от голода. А наша гробница не закончена! А для Бараки даже не сделали саркофаг!

У Хеквет расширились глаза.

— И для моего сына тоже, — прошептала она. — Если мы умрем, то сгинем здесь безымянными.

Нахтмин яростно замотал головой:

— Я не допущу этого! Не допущу, чтобы такое случилось ни с тобой, ни с ним!

Я посмотрела на нашего сына.

— Надо помолиться Амону.

Хеквет ахнула:

— Во дворце фараона?

Я прикрыла глаза.

— Да. Во дворце фараона.


На следующее утро, когда солнце встало, во дворце не обнаружилось новых признаков чумы и не появилось больше ни одного Ока Гора. Мы подождали еще день, потом два, а когда прошло семь дней и не осталось никакой еды, кроме черствого хлеба, придворные начали понемногу выбираться из своих покоев.

Я увидела служанку, рисковавшую жизнью ради золота.

Она пережила Черную смерть. Теперь она могла отправить своего сына в школу, чтобы он стал писцом. Но многие, очень многие оказались не столь удачливы. Из комнат вышли сломленные матери и отцы, потерявшие единственных сыновей. Я увидела Майю; никогда прежде он не выглядел таким согбенным и болезненным. Глаза его потухли. Когда мы вышли, по дворцу ползли шепотки о том, что фараон Египта болен.

— Чумой?

— Нет, госпожа, — тихо произнесла женщина, положившая руту под дверь моей сестре. — Рассудком.