28 пайни


— Боюсь, она так и будет до конца жизни ухаживать за своим садиком с травами. Без мужа, без детей… — донеслись до меня в саду слова моей служанки.

Три месяца назад, в тот день, когда я обнаружила, что кто-то отравил меня, чтобы убить ребенка Нахтмина, я сама отыскала этот особняк, новый, пустой, стоящий на золотистом склоне над городом. Никакая семья еще не заняла его, потому я въехала сюда и объявила дом своим. Никто не посмел оспорить мой выбор.

Три месяца ушло на высадку растений, но теперь я могла, наклонившись, коснуться листьев молодого сикомора, теплых и мягких. Голос служанки приблизился.

— Она за домом, там же, где и всегда, — произнесла Ипу. В голосе ее прозвучало беспокойство. — Ухаживает за своими травами, чтобы потом продать их женщинам.

Ее присутствие за спиной ощущалось словно каменная колонна. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это. Кроме того, я услышала запах ее благовоний — лилию и кардамон.

— Мутноджмет!

Я повернулась и прикрыла глаза ладонью от солнца. С тех пор как я покинула дворец, я больше не носила парик. Мои длинные волосы растрепались. Ипу говорила, что на солнце мои глаза напоминают изумруды, твердые и неподатливые.

Я низко поклонилась:

— Ваше величество.

Царица Тийя удивленно моргнула.

— Ты изменилась.

Я подождала, пока она не уточнит, что именно изменилось.

— Ты стала выше и, пожалуй, смуглее.

— Да. Я провожу много времени на солнце, здесь, у себя.

Я поставила лопату. Пока мы шли к дому, Тийя оглядела сад.

— Очень впечатляющий сад.

Это она заметила финиковые пальмы и цветущую глицинию.

Я улыбнулась:

— Спасибо.

Мы вошли на веранду, и тетя села. Я изменилась, а вот она осталась все той же: маленькой, проницательной, с поджатыми губами и расчетливым взглядом. Я уселась напротив тети на небольшую пуховую подушку. Тийя приехала в Амарну с моим отцом, оставив по его просьбе Фивы, и теперь каждое утро работала с ним в Пер-Меджат, занимаясь изучением свитков, написанием писем и обсуждением условий договоров.

Ипу принесла горячий чай. Царица взяла чашу.

— Я пришла не затем, чтобы уговаривать тебя вернуться, — сказала она.

— Я знаю. Для этого ты слишком разумна. Ты понимаешь, что я покончила с дворцом. С Нефертити, с ее статуями и ее бесконечными интригами.

Царица Тийя слабо улыбнулась.

— Мне уже приходила в голову мысль, что я выбрала не ту сестру.

Я поразилась: неужто кто-то мог предпочесть меня Нефертити? Потом я решительно покачала головой:

— Нет. Я никогда не хотела бы быть царицей.

— Вот именно поэтому из тебя получилась бы хорошая царица. — Тийя поставила чашку. — Но скажи мне, Мутноджмет, что ты предложила бы старой женщине, у которой болят суставы?

Я вопросительно взглянула на нее.

— Ты пришла ко мне за травами?

— Как я уже сказала, я пришла не за тем, чтобы уговаривать тебя вернуться во дворец. Ты верно говоришь — для этого я слишком разумна. Да и кроме того, зачем тебе покидать этот особняк? — Тийя взглянула на вьющиеся лозы и высокие раскрашенные колонны. — Это тихий приют, вдали от города и дурацкой политики моего сына.

Она наклонила голову. Ее драгоценное ожерелье из золота и лазурита мелодично зазвенело. Потом она с доверительным видом подалась вперед.

— Ну так скажи, Мутноджмет, чем бы мне воспользоваться?

— Но придворные лекари…

— Сильно уступают тебе в знании трав.

Тийя посмотрела на мой ухоженный сад, на растущие ровными рядами сенну и хризантемы, на их освещенную солнцем ярко-зеленую и желтую листву. Там был можжевельник — от головной боли, и полынь — от кашля. Для женщин, которые отчаянно в этом нуждались, я все-таки посадила акацию. Даже помня, что это мои же травы убили моего ребенка, я не могла им отказать.

— Женщины говорят, что ты стала настоящей целительницей. Они называют тебя Секем-Мив, Могущественная Кошка, — сказала она.

Я тут же вспомнила Нахтмина, и взгляд мой затуманился. Тетя критически посмотрела на меня, потом дотянулась и погладила по руке.

— Пойдем. Покажешь мне травы.

Сад был пестрым от игры теплых солнечных лучей и тени. Скоро станет жарко, и роса высохнет. Я вдохнула пьянящий запах земли, наклонилась и сорвала зеленую ягоду с куста можжевельника.

— Неплохо бы попить можжевельник. — Я вручила ягоду тете. — Я могу сделать тебе чай, но его нужно будет пить дважды в день.

Тийя раздавила ягоду и понюхала пальцы.

— Она пахнет, как письма из Миттани! — удивилась она.

Я посмотрела на нее. Ей уже сорок лет, а она все еще заключает союзы с другими народами и втайне договаривается с моим отцом, как лучше править царством.

— Почему ты до сих пор занимаешься этим? — спросила я, и Тийя мгновенно поняла, что я имею в виду.

— Ради Египта. — Солнце отражалось в ее золотисто-каштановых глазах и на золотых браслетах. — Я когда-то была духовным и физическим главою этой страны. И что изменилось? Что на престоле теперь сидит мой глупый сын? Конечно, если бы фараоном стал Тутмос…

Тийя вздохнула, а я тихо спросила:

— Каким он был?

Тетя посмотрела на свои кольца.

— Умным. Терпеливым. Страстным охотником. — Она покачала головой, охваченная сожалением, понятным до конца только ей одной. — Тутмос был солдатом и жрецом Амона.

— А Эхнатон терпеть не может ни того ни другого.

— Когда твоя сестра вышла за него замуж, я опасалась, что она слишком слабая. — У тети вырвался отрывистый смешок. — Кто бы мог подумать, что Нефертити, маленькая Нефертити окажется такой…

Она умолкла, пытаясь подобрать подходящее слово. Взгляд ее упал на лежащий внизу город — белую жемчужину на фоне песка.

— Страстной, — подсказала я.

Тетя с сожалением кивнула:

— Этого я не предполагала.

— И я тоже.

У меня задрожали губы, и тетя, заметив мои слезы, взяла меня за руку.

— Ипу думает, что ты одинока.

— У меня есть мои травы. А по утрам ко мне приходит мать, приносит мне хлеб. Кунжутные лепешки и хороший шедех из дворца.

Царица медленно кивнула.

— А твой отец?

— Он тоже приходит, и мы с ним обсуждаем новости.

Тийя приподняла брови:

— И что он тебе рассказывал в последнее время?

— Что Катна умоляет о помощи в защите от хеттов, — сказала я.

Лицо Тийи посуровело.

— Катна вот уже сто лет зависит от нас. Если мы потеряем ее, то прямо скажем хеттам, что сражаться мы не хотим. Это уже второе из наших зависимых государств просит о помощи. Я пишу успокаивающие письма, а мой сын у меня за спиной требует прислать побольше цветного стекла. Им нужны солдаты, — Тийя повысила голос, — а он требует стекло! Что мы будем делать, когда все наши союзники падут и между нами и хеттами не останется никого?

— Тогда они вторгнутся в Египет.

Тийя прикрыла глаза.

— По крайней мере, у нас есть войско в Кадеше.

Я пришла в ужас:

— Но там же всего сто человек!

— Да, но хетты-то этого не знают. А я не стала бы недооценивать силу Хоремхеба или Нахтмина.


Я не позволяла себе думать, что Нахтмин может вернуться. Я сидела в саду под навесом и думала: «Чтобы он мог вернуться, им нужно будет одержать в Кадеше победу, а этого не случится никогда». Я бросила себе в утренний чай ромашку. Даже сейчас, через несколько месяцев, я плохо спала, а стоило мне подумать о Нахтмине, как у меня начинали дрожать руки.

— Госпожа! — на веранде появилась Ипу. — Тебе доставили подарок из дворца.

— Ну так отошли его обратно, как и все остальные.

Пусть не думает, что меня можно купить. Мы больше не дети. Это в детстве она могла сломать мою любимую игрушку, а потом отдать взамен свою. Нефертити по-прежнему думала, что ничего особенного не произошло, что Нахтмин — просто один из мужчин и что будут еще другие. Но я не такая, как она. Я не смогла бы сегодня целовать Ранофера, а завтра бросить его.

Но Ипу продолжала стоять и смотреть на меня.

— Возможно, этот подарок ты захочешь оставить.

Я нахмурилась, но все-таки поставила чай и прошла в дом. На столе стояла корзинка.

— Великий Осирис, что там?! — вырвалось у меня. — Оно шевелится!

Ипу улыбнулась.

— А ты посмотри.

По настоянию Ипу я подняла крышку корзины. Внутри сидела сжавшаяся, крохотная, перепуганная пятнистая кошечка, из той породы, какую могли позволить себе лишь самые знатные семейства Египта.

— Мив?!

Кошечка посмотрела на меня и жалобно замяукала, и я, позабыв обо всех своих намерениях, подхватила ее на руки. Она была такая маленькая, что помещалась у меня на ладони. А когда я прижала ее к груди, она замурлыкала.

— Вот видишь! — произнесла гордая собою Ипу.

Я опустила кошечку.

— Мы ее не оставим.

— Это он. А почему нет?

— Потому что это — подарок от моей сестры, а она думает, что котенок может заменить ребенка.

Ипу вскинула руки:

— Но ты одинока.

— Я не одинока. Ко мне целый день идут пациенты. И приходят родители.

Я посадила котенка обратно в корзину и осторожно закрыла крышку. Котенок тут же замяукал, и Ипу холодно посмотрела на меня.

— И нечего на меня так смотреть. Я его не убиваю. Просто отсылаю обратно.

Ипу безмолвствовала. Слышно было лишь жалобное мяуканье котенка.

Я возвела глаза к небу.

— Ну ладно. Но заботиться о нем будешь ты.

Когда ко мне пришли отец с матерью, их служанка принесла корзину с ненужными мне предметами роскоши из дворца. Отец нахмурился, увидев Ипу: она сидела, пригнувшись, у дивана, болтала веревочкой и тихо напевала.