— Разве он не хочет, чтобы народ увидел его? — удивилась я.

— Нет, сенит. — Так отец называл меня: «сенит», малышка. — До тех пор, пока он не получит то, что было обещано его брату.

Я недоуменно нахмурилась:

— А что?

Отец стиснул зубы.

— Соправление, — ответил он.

Когда церемония окончилась, солдаты растянулись цепочкой, чтобы никто из простолюдинов не последовал за нами в долину; предполагалось, что туда никто не пойдет, кроме небольшой группы, в которую входила и я. Позади тяжело дышали быки, влекущие свой золотой груз по песку. Со всех сторон нас окружали скалы, высящиеся на фоне темнеющего неба.

— Мы будем подниматься наверх, — предупредил отец, и моя мать слегка побледнела.

Мы с ней были кошками — мы боялись мест, которых не могли понять, долин, в которых спящие фараоны смотрели из своих тайных покоев. Нефертити — та вошла бы в эту долину, не замешкавшись ни на миг; она бесстрашием была подобна соколу, как и наш отец.

Мы шли под жутковатый грохот систрумов; я смотрела, как на моих позолоченных сандалиях отражается угасающий свет. Когда мы поднялись на скалы, я остановилась, чтобы взглянуть на землю сверху вниз.

— Не останавливайся, — предостерег меня отец. — Иди дальше.

Мы продолжали с трудом идти через холмы, а быки с пыхтением прокладывали себе путь по камням. Теперь жрецы шли впереди нас и несли факелы, освещавшие нам путь. Затем верховный жрец заколебался, и я испугалась, что он заблудился в темноте.

— Отвяжите саркофаг и распрягите быков, — распорядился жрец, и я увидела высеченный в скале вход в гробницу.

Дети заерзали, зашумев четками, а женщины, позвякивая браслетами, принялись переглядываться. Потом я увидела узкую лестницу, ведущую под землю, и поняла их страхи.

— Мне это не нравится, — прошептала мать.

Жрецы освободили быков от ноши и взвалили позолоченный саркофаг на плечи. Потом отец крепче сжал мне руку, чтобы подбодрить меня, и мы последовали за нашим мертвым царевичем в его покои, от света заходящего солнца в непроглядную тьму.

Осторожно, чтобы не оступиться на камнях, мы спустились в скользкие внутренности земли, стараясь держаться поближе к жрецам с их факелами. Внутри гробницы их свет отбрасывал тени на стены, на которых было изображено двадцать лет жизни Тутмоса в Египте. Женщины танцевали, знатные вельможи охотились, царица Тийя подносила своему старшему сыну лотос с медом и вино. В поисках поддержки я прижалась к руке матери, и, когда она не откликнулась, я поняла, что она мысленно возносит молитвы Амону.

Внизу спертый воздух сделался сырым и к запаху гробницы добавился запах земли. В свете факелов появлялись и исчезали изображения: раскрашенные желтым женщины и смеющиеся мужчины, дети, опускающие цветы лотоса в воды Нила. Но самым страшным был синеликий бог подземного мира, с посохом и цепом Египта в руках.

— Осирис, — прошептала я, но меня никто не услышал.

Мы продолжали спускаться в самые потаенные глубины земли, а затем вошли в комнату с высоким сводом, и я ахнула. Здесь были собраны все сокровища, принадлежавшие царевичу: раскрашенные баржи, позолоченные колесницы, сандалии, отделанные мехом леопарда. Мы прошли через эту комнату и вступили в самую отдаленную погребальную камеру. Отец наклонился ко мне и прошептал:

— Не забывай, что я тебе говорил.

В пустой комнате бок о бок стояли фараон и его царица. В свете факелов нельзя было разглядеть ничего, кроме их силуэтов и длинных саркофагов усопшего царевича. Я почтительно поклонилась, и моя тетя сдержанно кивнула мне; она запомнила меня во время ее нечастых визитов в Ахмим. Отец никогда не брал ни Нефертити, ни меня в Фивы. Он держал нас подальше от дворца с его интригами и похвальбой придворных. Сейчас, в дрожащем свете факелов, я заметила, что царица не изменилась за те шесть лет, что я ее не видела. Она по-прежнему была маленькой и бледной. Ее светлые глаза оценивающе взглянули на меня, когда я протянула руки в приветствии. Интересно, что она думает о моей темной коже и необычно высоком росте? Я выпрямилась. Верховный жрец Амона открыл «Книгу мертвых» и принялся читать нараспев слова умирающих смертных, обращенные к богам.

— Позвольте душе моей прийти ко мне оттуда, где она есть. Придите за моей душой, о вы, Стражи небес. Пусть душа моя узрит мое тело, пусть она опочиет в моем мумифицированном теле, пусть оно никогда не будет уничтожено и не пострадает…

Я оглядела зал в поисках Аменхотепа Младшего. Он стоял в стороне от саркофага и каноп, сосудов, в которых внутренние органы Тутмоса должны были отправиться в загробную жизнь. Царевич был высок, выше меня, и красив, несмотря на светлые вьющиеся волосы. Я задумалась: можем ли мы ожидать от него великих свершений, если всегда предполагалось, что царствовать будет его брат? Аменхотеп передвинулся к изваянию богини Мут, и я вспомнила, что при жизни Тутмос очень любил кошек. С ним должны были похоронить его любимицу, Та-Мив, чье мумифицированное тельце лежало в отдельном золотом саркофаге. Я осторожно коснулась руки матери, и мать обернулась.

— Ее убили? — шепотом спросила я.

Мать, проследив за направлением моего взгляда, посмотрела на крохотный гробик рядом с саркофагом принца.

— Говорят, будто после смерти царевича она отказалась от пищи.

Верховный жрец затянул Песнь души, плач, обращенный к Осирису и богу с головой шакала, Анубису. Затем он закрыл «Книгу мертвых» и объявил:

— Благословение внутренних органов!

Царица Тийя сделала шаг вперед. Она опустилась на колени, встав прямо на землю, и по очереди поцеловала все канопы. Затем то же самое проделал фараон. Я увидела, как он резко обернулся, взглядом отыскивая в темноте младшего сына.

— Теперь ты, — приказал фараон.

Его младший сын не шелохнулся.

— Теперь ты! — прикрикнул фараон, и эхо многократно усилило его голос.

Все затаили дыхание. Я посмотрела на отца; он угрюмо покачал головой.

— Почему я должен склоняться перед ним? — с негодованием произнес Аменхотеп. — Он отдал бы Египет жрецам Амона, как и все цари до него!

Я в испуге прикрыла рот ладонью. На мгновение мне показалось, что сейчас Старший кинется через погребальную камеру, чтобы убить его. Но Аменхотеп был его единственным оставшимся в живых сыном, единственным законным наследником египетского трона, и народ ожидал, что его сделают соправителем отца, как всегда делалось с наследным царевичем, достигшим семнадцатилетия. Старший будет фараоном Верхнего Египта и Фив, а Аменхотепу предстоит править Нижним Египтом из Мемфиса. Если и этот его сын умрет, род Старшего пресечется. Царица быстро подошла к младшему сыну.

— Ты благословить внутренности твоего брата! — приказала она.

— Почему?

— Потому что он — царевич Египта!

— И я тоже! — яростно произнес Аменхотеп.

Царица Тийя сощурилась.

— Твой брат служил нашему царству, вступив в войско. Он был верховным жрецом Амона, посвященным богам.

Аменхотеп расхохотался.

— Так ты любила его сильнее потому, что он мог убивать то, что благословлял?

Царица Тийя гневно втянула воздух.

— Иди к своему отцу. Попроси его, чтобы он сделал тебя солдатом. А потом посмотрим, какой из тебя выйдет фараон.

Аменхотеп развернулся и порывисто склонился перед фараоном.

— Я стану воином, как мой брат, — поклялся он.

Подол его белого плаща скользнул по земле, и визири покачали головами.

— Мы с тобой вместе сможем возвысить Атона над Амоном, — пообещал царевич. — Мы сможем править так, как некогда представлял себе твой отец.

Фараон вцепился в свой посох, как будто тот мог поддержать его клонящуюся к концу жизнь.

— Это было ошибкой — растить тебя в Мемфисе, — заявил он. — Нужно было растить тебя вместе с твоим братом. Здесь, в Фивах.

Аменхотеп быстро поднялся и распрямил плечи.

— У тебя остался только я, отец. — Он протянул руку старику, завоевавшему дюжину стран. — Вот, возьми. Возможно, я не воин, но я построю царство, которое будет стоять вечно.

Когда стало понятно, что фараон не возьмет руку Аменхотепа, мой отец шагнул вперед, чтобы выручить принца из неловкого положения.

— Позволь твоему брату упокоиться с миром, — негромко попросил он.

Аменхотеп наградил своего отца взглядом, от которого даже Анубису стало бы не по себе.


До той поры, когда мы вернулись к баржам и поплыли через Нил и плеск воды заглушил наши голоса, никто не осмеливался заговорить.

— Он ненадежен, — сказал мой отец, когда мы уже плыли обратно в Ахмим. — На протяжении трех поколений наша семья давала женщин фараонам Египта. Но я не отдам свою дочь этому человеку.

Я завернулась поплотнее в шерстяной плащ. Отец говорил не обо мне. Он имел в виду мою сестру, Нефертити.

— Если Аменхотеп станет соправителем своего отца, ему потребуется главная жена, — сказала мать. — Ею станет либо Нефертити, либо Кийя. А если это будет Кийя…

Она не договорила, но все мы понимали, что она имеет в виду. Если это будет Кийя, то визирь Панахеси получит власть над Египтом. Это будет легко и логично — сделать его дочь царицей: Кийя уже замужем за Аменхотепом и почти три месяца как беременна его ребенком. Но если она станет главной женой, нашей семье придется склониться перед Панахеси, а это немыслимо.

Отец поерзал на подушках и задумался; слуги гребли на север.

— Нефертити было обещано, что она станет женой царя, — добавила моя мать. — Ты сам ей это говорил.

— Когда был жив Тутмос! Тогда все было спокойно и считалось, что Египтом будет править…

Отец закрыл глаза.

Я смотрела, как над баркой восходит луна. Когда времени прошло достаточно, я решила, что уже безопасно будет задать вопрос.