Он улыбнулся, льстивый, как всегда. Затем он повернулся к моей сестре.

— Моя царица, — произнес он с куда меньшим рвением. — Может быть, пройдемся и осмотрим храм?

Нефертити ликующе взглянула на Аменхотепа, как будто это был ее подарок ему, и мы, спустившись с небольшого холма, неспешно двинулись через хаос. Нефертити хотелось разглядеть каждую колонну, каждый фрагмент мозаики, каждый обтесанный камень.

Добравшись до той части строительства, где трудились художники, Аменхотеп остановился.

— Что это? — холодно вопросил он.

Работник встал и вытер пот со лба. У него было сложение колесничего: мускулистые руки и широкая грудь.

— Мы трудимся над изваянием вашего величества, — с поклоном ответил он.

Аменхотеп наклонился пониже и увидел высеченные черты фараона — такие, какими их изображали художники на протяжении столетий. Безукоризненная линия подбородка, длинная борода, глаза, подведенные сурьмой. Аменхотеп выпрямился и нахмурился.

— Это не я.

Работник растерялся. Он ведь изобразил фараона так, как изображали всех фараонов вот уже две тысячи лет.

— Это не я! — выкрикнул Аменхотеп. — Моя статуя должна воспроизводить меня! Разве не так?

Художник в ужасе уставился на него, а потом преклонил колено и склонил голову. Все вокруг прекратили работать.

— Конечно, ваше величество.

Аменхотеп резко развернулся к Панахеси.

— Я что, по-твоему, желаю, чтобы боги перепутали меня с моим отцом? Или с Тутмосом? — прошипел он.

Тут вперед выступила Нефертити.

— Пускай остальные скульптуры сделают похожими на нас, — распорядилась она.

Панахеси резко втянул воздух.

— Художники используют образцы. Им придется сменить…

— Значит, так и сделайте! — приказала Нефертити.

Она обняла Аменхотепа, и фараон согласно кивнул. Затем она повела его прочь по грязи и камням. Панахеси со злостью смотрел ей вслед. Потом он перевел взгляд на работника с фигурой колесничего:

— Исправь это!

— Но как, о святейший?

— Разыщи лучших скульпторов Мемфиса! — разъяренно крикнул Панахеси. — Немедленно!

Работник оглядел остальных присутствующих.

— Но лучшими считались мы, — ответил он.

— Значит, вы все будете уволены! — разбушевался Панахеси. — Либо вы найдете мне художника, способного изобразить фараона в соответствии с его желаниями, либо никогда больше не будете работать!

Художник запаниковал.

— В городе есть один такой скульптор, весьма известный, о святейший. У него есть свои причуды, но его работы…

— Немедленно отыщи его и приведи ко мне! — вышел из себя Панахеси. Он посмотрел на изображение Аменхотепа, ничем не отличающееся от прочих фараонов, и пнул его с размаху, да так, что барельеф полетел на землю. — Никогда больше не изображай его величество в таком виде! Подобных ему нет! Его нельзя сравнивать ни с каким другим фараоном!

Я поспешила вслед за Нефертити и Аменхотепом. Рабочие трудились над внешним двором, устанавливая колонны с высеченными на желтом камне изображениями бога солнца. Так много работы, и так много людей здесь трудятся… Я окинула двор взглядом и увидела в дальней его части военачальника Нахтмина. Он смотрел на меня. Затем в сторону военачальника двинулся Аменхотеп, и Нахтмин тут же отвел взгляд. «Что он делает в Мемфисе? Он же из Фив, из окружения Старшего». Все это не прошло мимо внимания моей матери с ее цепким взглядом.

— Этот военачальник смотрел на тебя? — поинтересовалась она.

Я быстро покачала головой.

— Нет. Не знаю.

— Царь не любит военачальника Нахтмина.

— Да, меня предупреждали.

— Не вздумай влюбляться в солдата.

Я отвела взгляд.

— Ничего я и не влюблена!

— Вот и отлично. Когда придет время, ты выйдешь замуж за знатного человека, которого одобрит фараон. Такова наша плата за близость к трону, — сказала мать.

Я обиженно посмотрела на нее, вспомнив, как она смеялась с Аменхотепом, и мне захотелось переспросить: «Наша?» — но я лишь сжала губы.


На следующее утро Аменхотеп ворвался в Зал приемов, напугав визирей и послов из Миттани, рассевшихся вокруг стола моего отца. За ним по пятам вошли Панахеси и Нефертити, и Нефертити посмотрела на отца предостерегающе. Он тут же встал:

— Ваше величество, я думал, вы ездите на Арене.

Визири и послы поспешно поднялись и поклонились.

Аменхотеп поднялся на помост и уселся на трон.

— Лошади из Вавилона не прибыли, а египетские скакуны мне надоели. Кроме того, верховный жрец Атона нашел для нас скульптора.

Он оглядел зал и остановил взгляд на иноземцах, которые поглаживали курчавые бороды.

— Это что такое? — спросил он.

Отец поклонился:

— Это послы из Миттани, ваше величество.

— Какое нам дело до Миттани? Отошли их.

Послы принялись обеспокоенно переглядываться.

— Отошли их! — громко повторил Аменхотеп.

Послы тут же встали и гуськом потянулись к выходу.

— Встретимся позже, — негромко, спокойно произнес им вслед отец.

Аменхотеп удобно устроился на троне. Теперь, с появлением Панахеси, в Зале приемов собралась толпа, состоявшая из музыкантов и дочерей визирей. Панахеси, явившийся сюда со стройплощадки ради того, чтобы представить фараону нового скульптора, вышел к помосту.

— Привести ли скульптора, ваше величество?

— Да. Пусть войдет.

Двери Зала приемов распахнулись, и все придворные повернулись ко входу. Скульптор вошел. Он был одет словно царь: на нем был длинный парик с золотыми бусинами, и сурьмы на нем было больше, чем считалось подобающим для мужчины. Скульптор подошел к помосту и низко поклонился:

— О ваше всемилостивейшее величество! — Он был красив, как красива женщина, надевшая свои лучшие драгоценности и подкрасившаяся хной. — Верховный жрец Атона сказал, что твоему дворцу потребовался скульптор. Меня зовут Тутмос, и если на то будет воля вашего величества, я прославлю ваши лики навеки!

По залу пробежал взволнованный гомон. Нефертити, тоже восседавшая на троне, подалась вперед.

— Мы хотим, чтобы они не были подобны другим, — предостерегла она.

— Не будут, — пообещал Тутмос. — Ибо никогда еще не было царицы, равной вам по красоте, и фараона, что выказал бы подобное мужество.

Видно было, что Аменхотеп настороженно относится к этому человеку, более красивому, чем он сам. Но Нефертити была тронута его словами.

— Мы хотим, чтобы ты сегодня же изваял нас! — объявила она, и Аменхотеп холодно кивнул. — Тогда мы увидим, вправду ли ты настолько хорош, как о тебе говорят!

Придворные встали. Мы вышли в коридор, и Панахеси тут же пристроился поближе к Аменхотепу.

— Полагаю, ваше величество, вы сами убедитесь, что это — наилучший скульптор во всем Египте, — предрек он.

Для Тутмоса приготовили временную мастерскую. Панахеси отворил двери. Окна в мастерской были открыты, а столы завалены красками и глиной. Тут было все, что могло потребоваться художнику: тростниковые ручки и папирус, чаши с белым порошком и толченым лазуритом. Здесь же был устроен помост.

Тутмос предложил руку Нефертити и сопроводил ее до ее трона. При виде подобной фамильярности визири принялись перешептываться, но в движении скульптора не чувствовалось ни капли заигрывания.

— С чего начнем, ваше величество? С резьбы по камню, — скульптор взмахнул свободной рукой, — или с раскрашенного изваяния?

— С изваяния, — решила Нефертити, и Тутмос согласно кивнул.

Полсотни придворных расселись, словно приготовились наблюдать за танцовщицами или слушать певицу, подыгрывающую себе на лире. Скульптор вопросительно взглянул на царя.

— И как ваше величество желает быть изображенным?

Поколебавшись мгновение, Аменхотеп ответил:

— Как Атон на земле.

Теперь заколебался скульптор.

— Как жизнь и смерть одновременно?

— Как мужчина и женщина одновременно. Как начало и конец. Как столь великая сила, что никто не может прикоснуться к ее божественности. И я хочу, чтобы мое лицо было узнаваемо.

Тутмос помедлил.

— Чтобы оно было в точности таким, как есть, ваше высочество?

— Сильнее.

По рядам придворных поползли шепотки. Уже тысячу лет, вне зависимости от внешности фараона — был ли он толстым, низкорослым или старым — изображали в храмах и гробницах молодым и стройным, с безукоризненно подведенными глазами, с безупречно уложенными волосами. Теперь же Аменхотеп пожелал, чтобы в вечность смотрело его собственное лицо, его миндалевидные глаза и узкие скулы, его полные губы и вьющиеся волосы.

Тутмос задумчиво склонил голову.

— Я сделаю набросок на папирусе. Когда он будет готов, вы сможете решить, устраивает ли вас сходство. Если его величество будет доволен, я высеку изображение в камне.

— А я? — нетерпеливо спросила Нефертити.

— С вами мне останется лишь быть верным истине, — улыбнулся Тутмос. — Ибо никто не в силах улучшить облик ее величества.

Нефертити с довольным видом откинулась на спинку трона, приготовленного для этого дня.

Мы смотрели, как тростниковое перо летает над папирусом; две дюжины глаз придирчиво следили, как скульптор трудится у широкого бронзового мольберта, установленного в центре комнаты. Пока мы наблюдали за возникающим на папирусе изображением, Тутмос развлекал нас, рассказывая историю своей жизни. Началом ее было безотрадное детство в Фивах, полное тяжкого труда. Отец Тутмоса был пекарем, и, когда его мать умерла, Тутмос занял ее место у отцовских печей — месил тесто и закладывал хлебы в печь. Приходившие за хлебом женщины поглядывали на темноволосого, зеленоглазого мальчика — да и мужчины тоже поглядывали, в особенности молодые жрецы Амона. Затем, в один прекрасный день, в пекарню зашел известный скульптор, и, когда он увидел у печей Тутмоса, он узрел в нем свою следующую модель для изваяния Амона.