— Она изучала травы в Ахмиме, — объяснила Нефертити. — Возможно, она сумеет их вылечить. Вдруг дизентерия начнет шириться?

Военачальник Хоремхеб взглянул на фараона, ожидая, что тот решит.

Фараон вскинул голову с таким видом, словно он проявляет несказанную щедрость:

— Сестра главной жены царя может идти.

Мать смотрела на меня неодобрительно. Лицо отца было непроницаемо. Но речь шла о человеческих жизнях. Позволить людям умереть, когда мы могли бы их спасти, — это против законов Маат. Что подумают боги, если по пути в Мемфис, к началу нового царствования, мы допустим смерть невинных? Я сбегала к своему тюфяку и забрала коробку с травами. Потом я накинула плащ и под покровом темноты спустилась следом за Хоремхебом на палубу.

Ветер с Нила шуршал моим плащом. Я нервничала. Мне хотелось по-быстрому принести подношения Бает, богу странствий, и попросить о благополучном путешествии. Но я шла за военачальником, а он шагал молча, не говоря ни слова. Мы поднялись на судно, где находились больные; в воздухе стояло чудовищное зловоние, которым сопровождается эта болезнь. Я прикрыла лицо плащом.

— Целитель — и брезгливый? — поинтересовался военачальник.

Назло ему я откинула плащ.

Хоремхеб провел меня в собственную каюту.

— Что тебе требуется?

— Горячая вода и чаши. Нужно замочить базилик и мяту и приготовить горячее питье.

Хоремхеб ушел собирать все, что требуется, а я оглядела его покои. Каюта была меньше той, которую делили фараон и Нефертити, и на стенах ничего не висело, хотя мы провели в плавании уже почти двадцать дней. Соломенный тюфяк был аккуратно свернут, а вокруг доски для игры в сенет стояли четыре стула. Я посмотрела на доску. Последнюю партию выиграл тот, кто играл черными. Интересно, кто это был? Хоремхеб? Или он не стал бы оставлять все как есть?

— Вода греется, — сообщил вернувшийся военачальник.

Присесть он мне не предложил. Я осталась стоять.

— Ты играешь в сенет, — заметила я.

Хоремхеб кивнул.

— Ты играл черными.

Он посмотрел на меня с интересом:

— Говорят, ты умна.

Военачальник не сказал, верит ли он этим разговорам, но зато указал на стул. Он и сам уселся, скрестив руки на груди, и мы стали ждать, пока вода закипит.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Когда мне было четырнадцать, я сражался за Старшего против нубийцев. Это было восемь лет назад, — задумчиво произнес Хоремхеб.

Значит, сейчас ему двадцать два. Как и Нахтмину.

— Четырнадцать — это важное время, — добавил он. — В этом возрасте определяются судьбы.

Хоремхеб посмотрел на меня, и под его взглядом мне стало неуютно.

— В Мемфисе ты будешь ближайшей советницей сестры.

— Я ничего ей не советую, — поспешно возразила я. — Она сама себе советник.

Хоремхеб приподнял брови, и я вдруг пожалела, что вообще стала с ним разговаривать. Затем в каюту вошел солдат с горшком кипящей воды. За ним — второй, с дюжиной чаш.

Я удивилась:

— Сколько человек больны?

— Двадцать четыре. А завтра их будет еще больше.

— Двадцать четыре?!

И Аменхотеп допустил, чтобы это произошло? Да это же половина корабля! Я принялась трудиться, быстро обрывая листки с мяты и распределяя их по чашам. Военачальник оценивающе наблюдал за моей работой, но, когда я закончила, он ничего мне не сказал. Он забрал чаши с горячим питьем и проводил меня обратно. Я уж думала, что на том мы и расстанемся, но, когда мы добрались до царской баржи, Хоремхеб вдруг низко поклонился:

— Благодарю тебя, госпожа Мутноджмет.

С этими словами он развернулся и исчез в ночи.


Корабли нашей флотилии швартовались у берега так кучно, что матрос, стоящий на носу одной баржи, мог разговаривать со своим товарищем на корме другой. Так рассказы о том, что я сделала для людей Хоремхеба, разошлись по кораблям, и теперь всякий раз, когда баржи причаливали на ночную стоянку, меня одолевали просьбами женщины, ищущие возможности смягчить боли от месячных, избавиться от тошноты или уберечься от нежелательных последствий случайного любовного свидания с матросом.

— Кто бы мог подумать, — сказала Нефертити, торчащая без дела в дверях моей каюты, — что бесконечная болтовня Ранофера о травах на что-то сгодится?

Я покопалась в своем ящичке и вручила Ипу имбирь — от тошноты при укачивании, и листья малины — от болей при месячных. Вот предотвратить нежелательную беременность было потруднее. Ранофер упоминал о сочетании акации и меда, но приготовить эту смесь оказалось непросто. Ипу аккуратно завернула травы в ткань и надписала на пакетиках имена женщин, которым это предназначалось. Ей предстояло передать эти пакетики просительницам.

Нефертити продолжала наблюдать за нами.

— Тебе следует брать за это плату. Травы сами собою не растут.

Ипу подняла голову и кивнула.

— Я тоже это предлагала, госпожа.

Я вздохнула.

— Может, если бы у меня был собственный сад…

— А что будет, когда твои запасы закончатся? — поинтересовалась Нефертити.

Я заглянула в ящичек. Мята почти закончилась, да и листьев малины хватит не больше чем на день.

— Я пополню их в Мемфисе.


Когда мы наконец-то добрались до столицы Нижнего Египта, женщины выбежали на палубы, а мужчины столпились рядом с ними, спеша взглянуть на Мемфис. Мемфис был прекрасен. Город многолюдных рынков блистал под утренним солнцем. Воды Нила плескались о ступени храма Амона. До нас доносилась перекличка торговцев, разгружающих свои суда у причала. Храмы Аписа и Птаха поднимались выше самых высоких зданий; их золотые крыши сверкали в солнечных лучах. Нефертити смотрела на него круглыми глазами.

— Он великолепен!

Аменхотеп содрогнулся.

— Я вырос здесь, — сказал он. — Среди отвергнутых сокровищ и нежеланных жен моего деда.

Слуги принялись разгружать наши барки, а фараону и придворным подали колесницы, чтобы доехать до дворца, хоть тот был и совсем близко. Тысячи людей столпились на улицах. Они осыпали наш кортеж лепестками цветов, размахивали ветвями и выкрикивали имена царя и царицы, да так громко, что их голоса заглушали ржание лошадей и грохот колесниц.

Аменхотеп просто-таки таял при виде этой новообретенной народной любви.

— Они тебя обожают, — сказала ему на ухо Нефертити.

— Принесите два сундука с золотом! — приказал Аменхотеп, но визири не слышали его из-за шума, поднятого кортежем, и кличей толпы. Фараон дал знак Панахеси, и тот остановил колесницы. Аменхотеп выкрикнул во второй раз: — Два сундука с золотом!

Панахеси соскочил с колесницы и побежал обратно к барже. Вернулся он с семью стражниками и двумя сундуками, и, когда люди поняли, что сейчас произойдет, они просто обезумели.

— Во славу Египта!

Аменхотеп ухватил полные горсти дебенов и швырнул в толпу. На миг воцарилась тишина, а потом толпа забурлила, и ее скандирование сделалось почти звериным. Нефертити запрокинула голову и расхохоталась. Она и сама набрала полные пригоршни колец и принялась швырять их простолюдинам.

Люди пытались бежать за колесницей фараона, и солдаты Хоремхеба перекрывали им путь копьями. Когда мы въехали в ворота дворца, толпа сделалась неуправляемой. Там собрались тысячи людей — а сундуки уже опустели.

— Они хотят еще! — воскликнула Нефертити, увидев, как женщины бросаются на ворота.

— Ну так дайте им! — выкрикнул Аменхотеп.

Принесли третий сундук, но мой отец поднял руку.

— Разумно ли это, ваше высочество? — обратился он к Нефертити, глядя на нее в упор. — Люди поубивают друг друга.

Вперед вышел Панахеси:

— Я прикажу принести четвертый сундук, ваше величество. Они будут любить вас.

Аменхотеп ликующе рассмеялся.

— Четвертый! — приказал он.

Принесли и четвертый сундук, и золотые кольца полетели через ворота. Хоремхеб скомандовал своим людям хватать любого простолюдина или раба, который попытается перелезть через дворцовую стену.

Я в ужасе ухватилась за мать.

— Они дерутся!

— Да! — Аменхотеп улыбнулся. — Но они будут знать, что я люблю их!

Он зашагал через сад ко дворцу, слуги кинулись за ним.

— Купить народную любовь нельзя! — гневно произнес отец. — Они будут презирать тебя!

Аменхотеп остановился. Нефертити примирительно коснулась его руки:

— Мой отец прав. Это уже чересчур.

Панахеси бочком пробрался поближе к молодому царю.

— Но люди много месяцев будут говорить о великом фараоне Аменхотепе.

Аменхотеп проигнорировал беспокойство отца.

— Проведите нас в наши покои! — приказал он, и нас повели в наши новые комнаты.


Как всегда, покои фараона располагались в центре дворца. Одежды Нефертити отнесли в его комнаты, и, хотя мемфисские слуги смотрели на это, вытаращив глаза, слуги, прибывшие из Мальгатты, знали, что делают. Визиря Панахеси и моих родителей разместили в дворике слева от царя, а меня поселили в отдельной комнате справа от Нефертити — нас разделял лишь короткий коридор. Через десять дней сюда должно было прибыть войско почти в три тысячи человек; их должны были разместить в казармах под стенами дворца. Из солдат, которые плыли вместе с нами, за время пути умерло почти две сотни.

Когда я вошла в свою новую комнату, расположенную в одном дворике с царскими покоями, первым делом мне бросилась в глаза позолоченная кровать с вырезанными изображениями Беса, бога, отгоняющего демонов. Комната была большой, с пышными пуховыми подушками в каждом углу и с яркими глазурованными сосудами, расставленными на низких кедровых сундуках. Потолок поддерживали колонны в форме бутонов лотоса, а в углу Ипу уже принялась распаковывать мое имущество. Она видела, что в Мальгатте я поставила свой ящик с травами в прохладном углу, и теперь сделала то же самое и даже, как я, развесила янтарного цвета листья мирта, чтобы освежить комнату. Работая, она негромко напевала. В дверях появилась улыбающаяся Нефертити.