Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская

Тут двери распахнулись, и вслед за нами вышел Пасер.

Уосерит сердито зашептала:

— Ты допустил безбожника к Нефертари!

Я положила руку на живот, стараясь справиться с неожиданно подступившей тошнотой, и сказала:

— Он больше никому не соглашался отдавать свое прошение. Его зовут Ахмос, он — хабиру.

Пасер настойчиво потребовал:

— Расскажи, чего он хотел.

Я поняла, что Пасер слышал в тронном зале больше, чем я думала.

— Просил освободить хабиру от военной службы.

— Всех? — воскликнула Уосерит.

— Да. Он называет себя их вождем. Хочет, чтобы хабиру вернулись в Ханаан и поклонялись там своему богу.

— Ханаан — египетские владения, — мрачно молвила Уосерит.

Пасер покачал головой.

— Только по названию. Там нет храмов Амона, нет храмов Исиды. Ахмос думает, что на землях Саргона хабиру смогут поклоняться своему богу.

Я вспомнила древнюю легенду, которую Пасер рассказывал нам в эддубе, — легенду о верховной жрице, которая, несмотря на обет целомудрия, тайно родила сына. Она положила новорожденного в просмоленную тростниковую корзину и пустила плыть по реке Евфрат, а потом его нашел водонос по имени Акки. Мальчика назвали Саргон, он вырос, стал могущественным царем и покорил Ханаан. А теперь Ахмос хочет возвратиться в землю, которую Саргон сделал богатой и плодородной.

Уосерит и Пасер переглянулись.

— Почему он хотел говорить с Нефертари, а не с Исет? — подозрительно спросила жрица.

— У Нефертари есть причины выполнить его просьбу, — предположил Пасер. — Он понимает, что Нефертари может привлечь народ на свою сторону, если изгонит безбожников из Фив.

Уосерит посмотрела на меня.

— Ты и вправду могла бы привлечь людей на свою сторону. И больше никто не сомневался бы, что ты чтишь Амона.

— Неужели ты это всерьез?! — воскликнула я.

— Шестая часть египетского войска — хабиру, — напомнил Пасер. — Когда-нибудь хетты…

Однако мысль крепко засела в голове Уосерит.

— Нефертари бы одержала победу.

— Я добьюсь своего другим способом, — сказала я. — Рамсес не должен ради меня рисковать благом Египта.

— Он мог бы увеличить плату воинам, — возразила жрица. — Люди охотнее шли бы на военную службу.

— За счет чего увеличить? — спросил Пасер.

— Повысить налоги на землю.

— Чтобы народ ополчился против него самого? Подумай, что ты предлагаешь, — сказал Пасер. Он ласково положил руку ей на плечо. — Нефертари и без того сможет завоевать любовь народа.

— А Рахотеп? — спросила жрица. — Он слышал разговор с Ахмосом?

— Нет. Он принимал просителей. Сегодня Мерит рассказала мне о его преступлении, — мрачно ответила я.

Уосерит тяжело вздохнула.

— Представляю, каково тебе было это слушать. Особенно про пожар…

— Значит, поджог устроил он?! — вскричала я.

— Точно никто не знает, — спокойно ответил Пасер.

— Но все так думают?

Ни Пасер, ни Уосерит не стали спорить.

— Никому ни слова, — предостерегла жрица. — Как бы ни болело твое сердце, пусть только боги слышат твой стон. Не жалуйся никому, даже Рамсесу.

Я сжала губы, а Пасер многозначительно поправил:

— Особенно Рамсесу.

— Когда-нибудь правда выйдет наружу, — заявила Уосерит. — Ветер сдувает песок, и обнажается камень. Не думай сейчас об этом. Самое важное — твое дитя. Не нужно ему переживать твой гнев и горечь. Пусть лучше Мерит принесет тебе поесть и приготовит ванну.

Я согласно кивнула, но злость сдержать не удавалось. Уосерит и Пасер перешептывались в темном коридоре, склонясь друг к другу, словно два сикомора. Мне страстно захотелось увидеть Рамсеса. Будь он сейчас в Фивах, в моей постели, я рассказала бы ему про Ахмоса, про то, как мой дядя пришел к мысли о едином боге. Но Рамсес был где-то там, во тьме, и двигался на юг, к Нубии.

Я не стала возвращаться к Мерит, а пошла бродить по дворцу. В Малькате царила тишина. Слуги — те, кто не прислуживал в Большом зале, — отправились спать. Я шла по коридору, пока не пришла к двери, которая никогда не открывалась. Давным-давно ее охраняли четыре стражника в блестящих доспехах. Здесь мои родные проходили в свои покои. А потом случился пожар. В последний раз я видела эти руины в детстве — Мерит показала. Ничего здесь не осталось, кроме сорной травы и обгоревших развалин, но мне хотелось глазами взрослой женщины взглянуть на бедствие, принесенное моей семье Рахотепом.

Я шагнула в дверь. Мне открылось зрелище, больше всего напоминавшее обломки корабля, выброшенного на пустынный берег. Кругом валялись обугленные куски дерева, камни, обвитые лианами. Я прошла через внутренний двор, отмахиваясь от множества насекомых, живущих среди этого запустения. В одном месте раньше стояла кровать, от которой сохранился только остов. Быть может, здесь спали мои родители, хотя, конечно, теперь этого не узнать. Ножки ее стояли на разбитых плитках; краешком сандалии я подцепила край плитки — под ней оказался слой грязи, прикрывающий другие плитки. Никто не подумал навести здесь порядок. Разрушения оказались столь велики, что Хоремхеб предоставил распоряжаться в бывших царских покоях самой природе.

Я подняла кусок разбитой плитки и ладонью стряхнула с нее пепел. Рискуя навлечь на себя гнев Мерит, я вытерла плитку рукавом и подняла повыше к лунному свету, чтобы разглядеть рисунок. Конечно, тут не найдется портретов, подобных тому, что привез из Амарны Аша, — только голубая плитка с обгоревшей краской, но возможно, по этим плитам ступали ноги моей матери. Я прижала ладонь к прохладной поверхности. Рахотеп лишил меня очень многого, а теперь в его силах поднять в городе мятеж. При мысли о том, что тайну нужно скрывать даже от Рамсеса, у меня сжалось сердце — хотелось рассказать о преступлении жреца всему Египту, хотелось заставить Рахотепа страдать, как страдаю я, хотелось обречь его на одиночество, страх, отчаяние. Кроме Мерит и Рамсеса — кому я нужна в Малькате? Я посмотрела на свой растущий живот. Во всяком случае, у меня будут дети… Какая ирония: я стою здесь, среди руин, где витает смерть, в то время как во мне зарождается новая жизнь. Завернув кусок плитки в полу туники, я бросила прощальный взгляд на остатки бедствия, что поглотило мою семью и оставило меня одну в бурном море придворной жизни. Мерит сказала бы, что мои акху смотрят сейчас на меня, что они покидают нас только телесно. Мне так хотелось в это верить!

Я представила себе, как матушка смотрит на меня сверху, со звездного неба, разделяющего мир живых и мир мертвых. Наверное, в загробном мире она сидит за столом вместе с Маат и может поведать богине о тех страшных вещах, что происходят на земле и должны быть наказаны.

В самый лютый зной месяца месоре прибыл гонец и принес весть: Рамсес возвращается с победой.

«Мятеж предотвращен, бунтовщики разбиты! — кричали глашатаи. — Войско фараона приближается к Фивам!»

В тронном зале царило ликование. Стараясь перекричать шум, я спросила:

— А погибшие? Много погибших?

— Никого! — Посланец так и сиял, понимая, что за эту новость ему перепадет десяток-другой дебенов. — Фараон Рамсес одержал полную победу!

Я пробиралась через толпу придворных, спешивших наружу, и в галерее столкнулась с Мерит.

— Торопись, госпожа, а то опоздаешь! Корабль уже ждет!

— Ты слышала? У нас нет потерь!

— Фараону хватило одного месяца! Ему помогали боги.

Мерит коснулась анка, висевшего у нее на шее, и пробормотала благодарственную молитву. Потом взяла меня за руку, и мы стали пробираться вперед.

— Дорогу царевне Нефертари! — кричала няня. — Разойдитесь!

Придворные расступались, и мы наконец вышли на пристань; Исет уже ждала на корабле «Благословение Амона», спрятавшись от солнца под льняным пологом.

Я села в кресло рядом с Мерит и в волнении прижала ладонь к губам.

— Ты уже не ребенок, — одернула меня няня.

— А чувствую себя, как малое дитя, — засмеялась я. — Так же как тогда, когда я впервые увидела Рамсеса после года, проведенного в храме Хатор.

Корабль причалил у восточного берега, и стражники проводили нас по Аллее сфинксов — мы собирались встретить фараона у недавно возведенных колонн луксорского храма. Фиванцы толпились на улицах и на радостях приветствовали даже меня. Потом все начали выкрикивать имя Рамсеса и ломать пальмовые ветви, чтобы махать ими победителям. На подернутых маревом пыльных улицах колыхалась жара; на рыночной площади терпко пахло тмином. Мы дошли до ворот храма, и я в очередной раз поразилась высоте статуи Рамсеса. Уосерит подвела меня к ступеням храма, где уже стояла Исет, в короне и лучшей тунике. Моя соперница ослепляла своей красотой — беременность только округлила ее бедра и груди. Вдруг Рамсес отдаст меч ей?

В конце аллеи появилось войско во главе с Рамсесом — об этом нам возвестили трубы. Из-под боевой короны фараона выбивались волосы цвета пламени. Он был выше всех и сильно загорел. В набедренной повязке, в золотом ожерелье богини Сехмет, Рамсес казался самым красивым мужчиной в Египте. Встретившись со мной взглядом, фараон медленно потянул меч из ножен. Кровь застучала у меня в висках. Тут Исет выступила вперед, и Рамсес задвинул клинок в ножны. С криком «Рамсес!» она поспешила вниз по ступеням храма и изящно бросилась в его объятия. Толпа разразилась оглушительными радостными воплями, а Исет положила руку Рамсеса себе на живот, чтобы все видели, как фараон благословит свое будущее дитя.

Мерит больно толкнула меня локтем в бок.

— Вперед! Не дай ей тебя обойти!

Я осторожно спустилась по ступенькам, и Рамсес выпустил Исет из объятий. Приветственные крики тут же умолкли.