— Мать Хора, супруга Ра, создательница Египта, я приношу тебе животворное масло.

Жрицы снова воздели ладони, а Уосерит омыла руки в чаше с водой и скрылась в затянутом дымкой проходе.

— И это все? — спросила я.

Алоли усмехнулась.

— Утром на алтарь приносится масло, а вечером верховная жрица приносит хлеб и вино.

— Все ради того, чтобы вылить на алтарь немного масла?

Улыбка Алоли угасла.

— Таково служение Хатор, — строго ответила она. — Каждое утро и каждый вечер нужно выполнять ритуалы, дабы угодить богине. Неужели ты посмела бы выказать неповиновение и разгневать ее?

Я покачала головой.

— Нет, конечно нет.

— Обряды, быть может, и простые, но для Египта нет ничего важнее.

Неожиданная серьезность жрицы меня удивила. В молчании мы миновали большую часть храма. У самого выхода я решилась спросить:

— Что нам делать теперь?

К Алоли вернулась прежняя веселость.

— А разве верховная жрица тебе не говорила? Будем наводить чистоту.

От лица у меня отхлынула кровь.

— Умащать маслом и скрести щетками?

— И еще протирать полотном и начищать лимоном. — Алоли остановилась. — Ты что, никогда ничего не чистила?

— Сандалии. Когда пачкала их на охоте.

— А полы, или стол, или стены? — Она увидела мое выражение лица и все поняла. — Никогда в жизни ничего не отмывала?

Я покачала головой.

— Это нетрудно, — утешила мена Алоли. — Жрицы этим занимаются каждый день перед обедом.

Она перекинула через руку сброшенную накидку, под которой оказалась такая же голубая туника, как дали мне.

— Будем мыть зал, выходящий в рощи. Люди носят грязь на сандалиях, пыль на одежде. Каждая жрица моет какой-то зал, это — мой зал.

Алоли устремилась вперед, а я — за ней. Я не понимала, почему Алоли так оживлена, пока она не распахнула выходящие в рощи двери. Жрица нагнулась и начала мыть пол; работавшие в саду мускулистые слуги не сводили глаз с ее бедер, что ритмично двигались под плотно облегающей туникой. Алоли и не пыталась скрыться от взглядов работников. Я уселась на корточки в другом конце зала и прикрыла колени подолом туники. Потом окунула кусок полотна в лохань с водой, отжала и стала водить им по полу.

— Мыть удобнее, стоя на коленях, — засмеялась Алоли. — И не волнуйся, никто на тебя не смотрит. Все смотрят на меня.


Пронзительно затрубили трубы, и слуги устремились к своим хижинам, что стояли за храмом; Алоли протянула мне мою накидку. Мытье пола, длившееся целую вечность, наконец-то кончилось.

Трапезная с огромными мозаичными изображениями Хатор наполнилась запахом жареной утки в гранатовом соусе. Жрицы заняли места за обеденными столами, стоявшими в несколько рядов.

— А мы где сядем?

— Рядом с верховной жрицей.

Корона Уосерит возвышалась над головами самых высоких жриц; заметив нас, Уосерит слегка кивнула. Я уселась справа от нее, Алоли — слева. Едва я потянулась за тарелкой, верховная жрица меня одернула:

— Надеюсь, ты не станешь набрасываться на еду, как во дворце.

Я оглянулась, испугавшись, что все вокруг ее слышали, но жрицы были поглощены разговорами.

— Не хватай еду, словно обезьяна, — поучала Уосерит. — Во-первых, нужно поднять рукава.

Левой рукой она изящно приподняла правый рукав, а правой взяла чашу с супом. Поднеся ее ко рту, она отпустила рукав. Сделав глоток, Уосерит не стала держать чашу у губ, как это сделала бы я, а поставила ее на место — точно так же, как и взяла. Я повторила ее действия, и она кивнула.

— Так лучше. Теперь посмотрим, как ты станешь есть утку.

Другие жрицы, закатав рукава, усердно разрывали мясо руками. Я последовала их примеру, и у Уосерит потемнело лицо.

— Это прилично простым жрицам, но ты-то царевна.

Уосерит опять изящно подняла рукава и, взяв кусок утки кончиками большого и указательного пальцев правой руки, стала аккуратно откусывать, то и дело вытирая губы салфеткой, которую держала в левой руке.

— Удивительно! Ты семь лет просидела за столом с придворными и ничему не научилась. Видимо ни ты, ни Рамсес ничем, кроме самих себя, не интересовались.

Пытаясь скрыть смущение, я опустила голову, потом взяла в правую руку кусок утки, стараясь подражать Уосерит. Протянутую жрицей салфетку я подставила под утиную ножку, чтобы не закапать одежду соусом. Взгляд Уосерит подобрел.

— В следующий раз принесешь свою салфетку — Мерит сошьет из какой-нибудь старой туники.

Я кивнула.

— И сиди прямо, не опускай голову: ты ни в чем не виновата. Ты здесь, чтобы всему научиться, и ты учишься.


После обеда мы с Алоли пошли в восточное святилище.

— Думаю, мне здесь понравится, — солгала я.

Алоли невозмутимо шагала впереди, ее длинная накидка размеренно колыхалась.

— Уборка, обряды — ко всему скоро привыкнешь, — пообещала она и лукаво добавила: — Другие жрицы принимают паломников, а мы будем заниматься игрой на арфе.

Я остановилась.

— Учить будут только меня?

— Нельзя же научить всех жриц, правда? Не у всех есть способности. У меня, например, есть.

Мы вошли в восточное святилище. На стенах, выложенных голубой и золотой плиткой, изображалась богиня Хатор, обучавшая смертных пению и игре на музыкальных инструментах.

— Красиво, правда? — спросила Алоли, подойдя к небольшому возвышению, на котором стояли две арфы и два табурета. — Что же ты, начинай!

Я села и отрицательно покачала головой.

— Нет, пожалуй. Лучше я сначала тебя послушаю.

Алоли уселась на деревянное сиденье, прислонила к плечу раму арфы. Сидела она прямо, точно тростинка, так, как всегда учили сидеть меня, локти слегка развела, словно обирающийся взлететь ибис[36]. Жрица коснулась пальцами струн, и по комнате полилась пленительная мелодия. Алоли закрыла глаза; окруженная чарующими звуками, она казалась самой прекрасной женщиной Египта. По пустой комнате эхом разносилась музыка, сначала медленно, затем быстро и страстно. Так играть не умели даже Исет и Хенуттауи. Наконец пальцы Алоли замерли. Я перевела дух и благоговейно произнесла:

— Никогда так не научусь.

— Не забывай, что тебе только четырнадцать, а мне уже семнадцать. Со временем научишься.

— Я и так в эддубе каждый день занималась.

— Одна или со всеми?

Я вспомнила наши уроки музыки — с Ашой и Рамсесом — и вспыхнула: как же мало мы преуспели!

— Со всеми.

— Здесь тебе никто не будет мешать, — пообещала Алоли. — Пусть в завтрашней процессии тебе играть не придется, но…

Я так быстро вскочила, что табурет упал.

— Ты о чем? Какая еще процессия?

— Египет готовится к войне. Завтра войско пройдет шествием через Фивы. Об этом нам сообщили вчера вечером. — Алоли нахмурилась. — А в чем дело, госпожа?

— Пасер ничего не говорил! Мне же нужно попрощаться с Рамсесом! Нужно поговорить с Ашой!

— Но ты уже в храме. Жрицам, которые находятся в обучении, не разрешается отсюда уходить, пока не пройдет год.

— Я не нахожусь в обучении!

Алоли встала рядом с арфой.

— А я думала, ты готовишься занять место верховной жрицы.

— Нет. Я здесь для того, чтобы быть подальше от Рамсеса. Уосерит думает, что, если я научусь вести себя, как положено царице, Рамсес сделает меня главной женой.

Глаза Алоли распахнулись, точно цветы лотоса.

— Так вот для чего я тебя учу! — прошептала она. — На лирах или на лютнях играют обычно несколько человек. А арфа играет одна, и музыкант покоряет слушателей в одиночку. И если ты сможешь покорить Большой зал, то отсюда уже недалеко до тронного зала и фараона.

Я сразу поняла, что Алоли права. Именно для этого Уосерит нас и познакомила. Однако, не желая уступать, я заявила:

— Все равно я буду в процессии.

— Вряд ли верховная жрица разрешит, — озабоченно заметила Алоли.

Я об этом больше не упоминала. Мы начали заниматься, но думала я только о войне. Когда урок закончился, я спросила у Алоли, где найти Уосерит.

— Могу тебя проводить, — предложила та, — но верховная жрица не любит, чтобы ее отвлекали. Она по вечерам пишет письма.

По залам и длинным коридорам мы с Алоли дошли до тяжелых деревянных дверей.

— Здесь у нас пер-меджат[37], — сообщила она.

— Уосерит пишет в библиотеке?

— Каждый вечер, перед тем как отплыть во дворец.

Перед дверью я замешкалась. Алоли потихоньку отступила назад и посоветовала:

— Попробуй постучать, только она может не ответить.

Я легонько постучала. В ответ — тишина. Я постучала погромче. Одна из дверей распахнулась.

— Что ты здесь делаешь? — сурово спросила Уосерит.

Она уже сняла свою корону; пальцы у нее были в чернильных пятнах.

— Я пришла по очень важному делу.

Верховная жрица перевела взгляд на Алоли, но приглашать нас внутрь не спешила.

— Видимо, Алоли рассказала тебе о предстоящем шествии?

— Да! — в отчаянии призналась я. — И я пришла спросить: можно ли мне участвовать?

— Разумеется, нет.

— Но…

— Помнишь, я говорила тебе, что придется меня слушаться, даже если не понимаешь зачем? Ты согласилась.

— Да, — пробормотала я.

— Тогда смирись и повинуйся.

Уосерит закрыла дверь. Я повернулась к Алоли, не в силах удержать слезы.

— А если бы я была его женой, поехала бы вместе с ним!

— На войну?! — изумилась Алоли. — Ты ведь не мужчина.

— Ну так что ж? Я могла бы для него переводить.

Алоли обняла меня за плечи.

— Через год, госпожа, ты сможешь видеться с ним сколько угодно. Время пролетит быстро.