— Хм, я знаю их обоих, — сказал Ангус. — Хорошие специалисты, но уже несколько старомодные. Их слава достаточно высоко вознесла их, чтобы они пошли на риск, если только нет крайней необходимости.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила Лидия. Ангус потянулся к сигарете.

— Вы позволите мне осмотреть вас? — небрежно спросил он.

С минуту Лидия пребывала в полном замешательстве.

Она догадалась, что этот безразличный тон и сосредоточенное раскуривание сигареты — всего лишь уловка, чтобы дать ей время.

— Зачем? — спросила она немного погодя.

— Мне любопытно, — ответил Ангус Маклауд. — Я наблюдал различные случаи, которые казались такими же безнадежными, как ваш, и тем не менее эффективно поддавались операции и лечению. Я пробуждаю в вас надежды?

— Я не позволю им проснуться, — ответила она. — Если хотите, взгляните на рентгеновские снимки. Они в верхнем ящике вон того большого комода. Сама я в них ничего не понимаю, а когда хирурги показывали их мне, они уверяли, что из снимков совершенно ясно, почему ничего нельзя сделать. Взгляните сами, и вы сразу поймете.

Ангус достал снимки и рассматривал их довольно долго. После этого он сказал:

— Все же я хотел бы осмотреть вас.

— Только не сегодня, — быстро произнесла Лидия. — Иван может вернуться домой в любую минуту. Пожалуйста, ничего ему не говорите. Он так горевал из-за моего несчастья, надеялся, вопреки всему, что я поправлюсь. Сказал врачам, что отвезет меня куда угодно — в любую страну мира, если есть шанс поставить меня на ноги. Но они сказали, что все безнадежно. Поначалу он проклинал судьбу даже больше, чем я, а сейчас смирился с этим как с неизбежным, и я бы ни за что не хотела, чтобы он вновь волновался, если потом наступит разочарование.

— Понимаю, — сочувственно произнес Ангус.

Он явился в комнату Лидии рано утром, прежде чем отправиться на похороны. Иван уехал в Лондон сразу после завтрака, и Лидия не ожидала никаких визитеров.

— Чего мы ждем? — спросил Ангус, когда увидел удивление Лидии. — Мой отпуск не вечен. Кроме того, я хочу дать вам пищу для размышления, пока вы здесь одна.

Она позволила ему сделать то, зачем он пришел, почти без всякой надежды, вполне уверенная, что после осмотра он согласится с предыдущим заключением. Осмотр длился долго, затем он ушел в ванную вымыть руки.

— Ну, — сказал он, вернувшись, — вам любопытно?

— Немного, — улыбнулась Лидия. — Я готова к самому худшему.

— Напротив. Готовьтесь к самому лучшему, — ответил он. — Я абсолютно убежден: если вы позволите мне сделать вам операцию, есть все шансы, что вы снова сможете ходить.

У Лидии перехватило дыхание:

— Вы в самом деле так думаете?

— Да, — ответил он. — Потребуется обширное лечение и процедуры, и, конечно, это займет много времени. Я не скажу вам, что вы будете обладать большой активностью — лестницы, например, могут оказаться недоступными в течение многих лет, но при большой работе и упорстве с вашей стороны вы сумеете ходить, передвигаться самостоятельно.

— Неужели, Ангус! — Она впервые назвала его по имени, и это получилось само собой.

— Да, Лидия, — ответил он с улыбкой. — Для вас это немного неожиданно, не так ли? Но низвергать заранее сложившиеся мнения — одна из моих специальностей. Так вы позволите мне сделать это?

— Как скоро я смогу ходить?

— Трудно сказать. Через три… шесть месяцев. Все зависит от того, какая там опухоль и как быстро атрофированные мышцы отреагируют на лечение. Если бы только я смог оперировать вас сразу после несчастного случая… хотя теперь уже бесполезно сожалеть о прошедшем, мы должны смотреть только в будущее.

— А когда вы захотите оперировать?

— Как можно скорее. Мне нужно возвращаться на фронт, поэтому есть все основания торопиться. Если вы дадите мне свое согласие, я подготовлю все, чтобы отправить вас в больницу завтра или на следующий день.

— А если операция пройдет неудачно?

— Всегда, разумеется, существует риск, — серьезно произнес Ангус, — но в любом случае вам не будет хуже, чем теперь. Придется вытерпеть небольшое неудобство и боль, но по крайней мере вы попытаете счастья. Попытка, безусловно, стоит того.

— Завтра или через день, — задумчиво повторила Лидия. — Вы должны дать мне время подумать. Придется рассказать Ивану.

— Послушайте, Лидия. — Ангус тронул больную за руку, словно хотел умерить ее волнение. — Вы можете подумать столько, сколько хотите. Я не собираюсь торопить вас. Но верю, я смогу помочь вам, и вы знаете не хуже меня — я сделаю все, что в моих силах, для сестры Элизабет.

Оставшись одна, Лидия подумала, уж не приснилось ли ей все это, неужели и правда есть шанс, что она снова станет сама собой, сможет ходить, быть рядом с Иваном, делать все, что она делала до несчастного случая. Это казалось слишком невероятным, слишком замечательным, и все же она знала, что Ангус никогда бы не заговорил с такой уверенностью, если бы не был убежден. Она гнала от себя мысли о том, сколько времени на это уйдет. Представила, как смешно будет ковылять, опираясь на костыли, медленно и с трудом передвигаясь из комнаты в комнату. Она потеряла фигуру, это было неизбежно, и теперь спрашивала себя, хватит ли у нее смелости продемонстрировать Ангусу всю глубину своего тщеславия, обратившись к нему с просьбой восстановить и фигуру тоже.

Лидия вспомнила, какой была до несчастного случая — стройной, гибкой, быстрой; вспомнила, как Иван обнимал ее и она едва доставала ему до плеча. Как часто она сама приподнималась на пальцах, чтобы коснуться его губ — голодных и властных. В такие минуты они походили на двух богов, великолепных в своей красоте и силе. Она не уступала ему ни в совершенстве тела, ни в уме, и все же из них двоих он всегда был главным — он повелевал, а она повиновалась.

Неужели все это вновь вернется к ней? Неужели она вновь разожжет в Иване пламя желания, тот восторг и экстаз, который они знали до несчастья? Он до сих пор любит ее, но теперь это приятная и мягкая любовь, очень не похожая на то необузданное, пламенное, языческое чувство, которое покоряло ее тело, ее сознание и, казалось, требовало ее душу. Все ее существо жаждало того, что, как она думала, ушло навеки. Кровь сильнее начинала стучать в висках, когда она думала о том, что опять будет принадлежать им двоим.

«Вновь ходить!» — чуть не сказала она вслух, когда услышала шаги на веранде, оглянулась и увидела, что к ней приближается Иван.

— Иван! Как я рада, что ты вернулся, — воскликнула она и услышала, как взволнован ее голос.

— Я тоже.

— Концерт удачно прошел?

— Да, с большим успехом, — ответил он, но по его тону она поняла, что он думает о чем-то другом. Она удивилась, что могло его встревожить, и с радостью потянулась к нему, когда он подошел. Подставила ему губы, но он поцеловал ее в щеку. — Здесь немного дует, — сказал Иван. — Пойдем в дом.

— Как хочешь, — ответила Лидия, зная, что даже в самый теплый день Ивану бывает зябко после концерта.

Он не стал ждать, пока она развернет кресло, а сам взялся отвезти ее в гостиную. Сквозь полуопущенные жалюзи в комнату проникал сумрачный, полупрозрачный свет. Их встретил опьяняющий аромат цветов в больших вазах. Взглянув на Ивана снизу вверх, Лидия подумала, как он красив с этой рыжей головой, ярким пятном выделявшейся на фоне приглушенных тонов комнаты. Он доминировал над всем, невозможно было не почувствовать, что обычные одежды, обычное окружение сковывают его. Он хмурился, беспокойно шевелил пальцами.

— Что тебя тревожит, дорогой? — спросила она.

Иван опустился рядом с ней в низкое кресло, обтянутое ситцем.

— Я должен тебе что-то сказать.

— Хорошая новость или плохая?

— Даже не знаю, как ответить. Немного того и другого.

— Рассказывай, — взмолилась Лидия. Иван вынул из кармана письмо.

— Нет, — сказал он, когда Лидия протянула к письму руку, — не хочу, чтобы ты читала его. Я сам расскажу. Меня попросили — и уверен, нам следует это считать за честь — по личному указанию маршала Сталина привезти мой оркестр в Россию.

У Лидии вырвался возглас изумления.

— Да, знаю, — сказал Иван, — я тоже удивился. Меня приглашают дать небольшие гастроли в трех самых важных городах, начав выступления с Москвы. Это означает, конечно, что я буду в отъезде по крайней мере три месяца.

— Но, Иван! Россия! — воскликнула Лидия.

— Да, знаю, — повторил Иван. — Я почувствовал то же самое, а потом взглянул на это с другой стороны. Сейчас я британский подданный, и хотя всегда считал себя белоэмигрантом, мои предки были убиты не за какие-то свои грехи, а потому что, в какой бы степени мы ни осуждали это событие, русская революция явилась результатом многого из того, что было неправильным и порочным в старом режиме. Сегодня мы в поисках новой демократии, нового уровня цивилизации, не только в России, но и повсюду, во всем мире. Возвращаясь в страну, где убили моих родных, я еду туда не как индивидуум, а для того, чтобы продемонстрировать высочайшее искусство, которого все человечество пока не достигло. Я еду говорить с молодой нацией, но не языком стариков, а языком всех свободных, цивилизованных людей и всего прогресса. Существует только один всеобщий язык, только один эсперанто, который трогает не умы, а сердца, и это — музыка! Ты понимаешь?

— Конечно понимаю, — воскликнула Лидия, протягивая к нему руки. — Дорогой, я рада за тебя, очень рада. Это огромная честь, и я знаю, что ты почувствуешь, вернувшись, пусть и ненадолго, на свою родину.

— Возможно, я разочаруюсь, — сказал Иван. — Трудно не идеализировать родину, если находишься в ссылке. И все же как часто я мечтал о своем народе! Как часто я мечтал о глубоком снеге на улицах, о солнце, мерцающем на золотых куполах Кремля! Как часто я жаждал магии, которую можно найти только в воздухе России! Но разве англичанину такое понять?

— Ты должен ехать, конечно, ты должен ехать, — сказала Лидия, обращаясь отчасти к себе, словно опровергая собственные аргументы.