— Я рада, что вы довольны, — просто сказала Элизабет. Слова, которые она произнесла даже приблизительно не могли выразить ее радость от похвалы.

— В то же самое время вам приходится делать не слишком многое, — добавил Ангус.

В тот момент Элизабет почувствовала, что легко справилась бы с любым делом.

— Когда заглянете к нам? — поинтересовалась она, чтобы скрыть внезапное смущение.

— Завтра, — ответил он. — Утром или днем. Мне нужно будет управиться с делами здесь.

— Будем с нетерпением ждать вас.

Элизабет произнесла эти слова с легким замешательством. Она поднялась и протянула руку, чувствуя, что наступила минута, когда нужно уйти. Ангус медлил.

— Вы поедете назад прямо сейчас?

— Скорее всего. В Лондоне осталось мало заманчивого.

— Я просто подумал, каким негостеприимным я должен был показаться, — сказал Ангус и взглянул на часы: — Уже немного поздно предлагать вам чай. Наверное, вы не захотите остаться на ранний обед?

У Элизабет подпрыгнуло сердце, но ответила она в меру серьезно:

— Я была бы очень рада, если вы уверены, что у вас найдется время.

— Вы хотели бы пообедать в каком-нибудь особом месте или позволите мне отвезти вас в маленький ресторанчик, куда я сам часто хожу? Это не очень модное место, но готовят там хорошо.

— С удовольствием.

— Где мы встретимся? Куда мне за вами подъехать?

— Приходите в наш дом — Баркли-сквер, 63.

Пока Элизабет стягивала форму и отбрасывала в сторону туфли на низком каблуке, которые полагалось носить с формой, ее посетила неожиданная мысль. Она позвонила, дернув за старомодный красный шнур, висевший возле кровати. Через какое-то время послышались медленные шаги горничной, поднимавшейся по лестнице.

В доме осталось только трое старых слуг, которые прожили в нем всю жизнь и решительно отказались от эвакуации в деревню, предпочитая, как Элизабет выразилась в разговоре с Артуром, «черта известного черту незнакомому».

— Они скорее готовы мириться с бомбежкой, чем с незнакомой обстановкой, — добавила она. — Ты ведь должен понять, Артур, они здесь жили, когда ты был еще маленьким мальчиком.

Их решительность оказалась только на пользу Артуру и Элизабет. Если хозяевам предстояло провести ночь в Лондоне, в доме было все готово. За годы войны он несколько пострадал от бомбежек, дважды выбивало все стекла. Но старые слуги оставались на своем посту, жили в цокольном этаже и воспринимали ущерб, нанесенный дому, как личное оскорбление.

— Посмотрите на ковер, миледи, — сказала горничная Грейс Элизабет, когда выбило стекла в кабинете. — Я сделала с ним все, что могла, а ведь он служит не первый год. Этим немцам следовало бы устыдиться за тот урон, который они наносят чужой собственности.

Элизабет не посмела рассмеяться, а согласилась вполне торжественно, что такое поведение в высшей степени предосудительно. Сейчас Грейс стучала в дверь.

— Входите, — откликнулась Элизабет. — Послушайте, Грейс, я хочу, чтобы вы спустились в подвал и принесли бутылку лучшего хереса. За мной зайдет мистер Маклауд, и мы с ним с удовольствием выпьем по бокалу. Откройте утренний кабинет и не забудьте снять чехлы с кресел, а то комната выглядит как морг.

— Но, миледи, если бы не эти чехлы, мебель выгорела бы от солнца. Я так и сказала покойной ее светлости, когда она заказала бордовый дамаст: «При хорошем уходе, миледи, эти чехлы прослужат целую жизнь».

У Элизабет чуть было не сорвалось с языка, что она надеется на обратное. Темно-красный дамаст, выбранный свекровью, всегда казался ей неподражаемо уродливым, но она сдержалась. Грейс все равно бы не поняла — для старой служанки в этом доме все было идеально, да и сама Элизабет, честно признаться, до сих пор была им довольна.

Сейчас она стыдилась утреннего кабинета, впрочем других комнат тоже. Она помнила, как однажды кто-то сказал, что дом служит лишь фоном для женщины, которая в нем хозяйничает. Этот дом, безусловно, не был ее фоном, и тем не менее до войны она жила в нем постоянно и считала его своим домом в большей степени, чем Эйвон-Хаус.

— Ваша светлость, вы переодеваетесь? — спросила Грейс.

Элизабет показалось, что в тоне горничной прозвучало удивление.

— Да, Грейс. Я сегодня обедаю не дома, а форма мне надоела.

Старушка медленно прошла по комнате и распахнула створки огромного гардероба в дальнем конце.

— Не знаю, что ваша светлость найдет здесь. Почти все вещи отправлены в Эйвон-Хаус.

— Да, конечно, — сказала Элизабет, — но должно же было хоть что-то остаться.

Грейс ушла приводить в порядок утренний кабинет, а Элизабет стояла в нерешительности, разглядывая аккуратно висевшие в ряд платья и вдыхая слабый запах нафталина.

Какими серыми казались ее наряды! Ей всегда хотелось иметь красивые вещи, и все же она выбирала одежду с мыслью, что обязана одеваться соответственно своему положению. Выйдя замуж за человека на тридцать лет старше, Элизабет полагала, что проявила бы дурной вкус, если бы одевалась не в спокойном, почти мрачном стиле. Она могла бы тратить сколько угодно, но не прибегала к услугам самых известных и модных портных. Она почему-то побаивалась таких имен, как Молиньюкс, Хартнелл или Уэрт. Вместо этого, она покупала дорогую, но стандартную одежду. Сшиты ее платья были хорошо и с превосходным вкусом, но им не хватало оригинальности, не хватало той изысканности, которую может придать вещам только величайший модельер.

— Серо и скучно, — вслух произнесла Элизабет, зная, что это правда.

Она взглянула на простые платья из хорошего материала, жакеты и юбки, сшитые более или менее по одним и тем же лекалам, строгие блузки и обычные маленькие шляпки — все без исключения на порядок проще, чем диктовала мода. «Любая машинистка с каплей воображения могла бы одеться лучше», — подумала Элизабет. Наконец, отчаявшись, она стянула с вешалки простое черное платье.

Надев его и выбрав пару тонких шелковых чулок и туфли на самом высоком каблуке, она пришла к выводу, что выглядит не так уж плохо. Примерила несколько шляпок и все отвергла. Под конец был найден компромисс — бархатная лента вокруг головы.

Элизабет внимательно осмотрела себя в высоком зеркале, и хотя результат не удовлетворил ее, она не слишком сильно расстроилась. Платье требовалось укоротить, и если бы только у нее хватило здравомыслия использовать какую-то яркую отделку, чтобы оживить его немного! Такое платье хорошо бы смотрелось на сорокалетней женщине, стремящейся скрыть располневшую фигуру. «А мне только тридцать два! — сказала себе Элизабет. — Тридцать два!»

Она подумала об Артуре и годах, проведенных вместе, о коротких, редких минутах страсти, которые всегда казались несколько нереальными, а со временем начали смущать их обоих.

Элизабет вымыла в ванной руки и, вытирая их, заметила на полотенцах большой, выпукло вышитый герб. «Вот все, что я получила от замужества, — подумала она, — и как мало этозначит!»

Она отворила дверь спальни и услышала голос Ангуса, доносившийся из холла. Он поговорил с Грейс вежливо, в своей обычно серьезной и очень милой манере, а затем направился к утреннему кабинету, гулко ступая по незастланному мрамору.

Элизабет вдруг почувствовала, как забилось сердце, и, словно спасаясь от самой себя, снова бросилась к зеркалу попудрить нос и в последний раз пригладить волосы, потом медленно и с обычным достоинством спустилась по лестнице.

Ангус стоял в утреннем кабинете возле окна, глядя на маленький дворик, когда-то полный цветов, а теперь мрачный, заброшенный пустырь, засыпанный булыжниками и ломаным кирпичом.

Гость быстро обернулся, когда вошла Элизабет, и она забыла обо всем, кроме своей радости.

— Кажется, я не опоздал, — произнес он и тут же добавил: — О, вы переоделись. Надеюсь, вы простите, что я пришел в чем был, но с того момента, как мы расстались, у меня не было ни одной свободной минуты.

— Мне надоела форма, — объяснила Элизабет. — Хотите хереса? Довоенный. Слава Богу, подвал не пострадал.

Она наполнила бокал, и Ангус подошел, чтобы взять его.

— Я чувствую, что взволнован, — сказал он. — Мне так редко удается выбраться куда-нибудь пообедать, особенно с очаровательной спутницей.

— Благодарю вас, — ответила Элизабет. — Я могла бы сказать то же самое. Последний раз я обедала в Лондоне года два назад.

— Что вы делаете в свободное время?

Ей показалось, он действительно заинтересован, и поэтому, не подумав, сказала правду:

— Я пытаюсь читать, но обычно откладываю книгу, чтобы подумать.

— И о чем же вы думаете?

— Вы будете шокированы, если я скажу.

Она опустилась в кресло, закрытое уродливым дамастом.

— Отчего? Это так предосудительно?

— Тогда я вам отвечу — о себе. Вы спросили, что я делаю в свободное время. У меня его не очень много.

— Разве все мы не думаем о самих себе, когда получаем возможность? — спросил Ангус.

Элизабет взглянула на него с удивлением:

— Мне почему-то трудно представить, что вы думаете о себе.

— Но это так, уверяю вас. Хотя некоторые из моих пациентов абсолютно убеждены что я думаю только о них и ни о чем другом.

— С ними вам тяжелее всего? — спросила Элизабет.

— О нет, — ответил Ангус. — Хуже всего иметь дело с жадными, властными людьми, которые стремятся получить за свои деньги все, что возможно, и еще чуть-чуть.

Элизабет рассмеялась:

— Почему бы вам не сказать им правду?

— Обычно я так и делаю, — ответил Ангус, — и они поступают очень разумно, уходя к другому врачу.

Они выпили по второму бокалу хереса, а затем отправились на машине Ангуса обедать в ресторан, о котором он говорил. Заведение оказалось маленьким, но не лишенным очарования, а кухня, как обещал Ангус, была превосходной. Хозяин-француз радостно приветствовал Ангуса и провел их к маленькому столику в нише, отделявшей их от остальных посетителей.