Следуя решению суда, в пять часов вечера приговоренный двинулся в свой последний путь. Пока над городом плыл похоронный звон, преступника привели к часовне Дворца правосудия и, вручив ему восковую свечу, предложили покаяться. Однако Жиру не пожелал признать ни свою вину, ни вину президентши. Впрочем, когда ему предложили попросить прощения у Сомеза и двух его сыновей, которых он хотел погубить, это он сделал добровольно.

– Признаю, – произнес Жиру, – я хотел опозорить этих людей, и теперь прошу их простить меня, дабы Отец наш Небесный, которого мне вскоре предстоит лицезреть, также простил меня…

Затем Жиру твердым шагом направился к месту казни; по дороге он часто останавливался, преклонял колени и просил прощения у господа, короля и своего отца.

Эшафот был воздвигнут на площади Моримон, где обычно проводились казни. Вокруг уже собралась толпа, а на зловещем помосте приговоренного ожидал палач Гаспар Перье.

Надо сказать, палач чувствовал себя неважно. До последнего времени у него в подручных была жена, но недавно король издал указ, согласно которому помогать палачу могли только особы мужского пола. Этим указом супругам наносился существенный ущерб: теперь им предстояло делиться одеждой и вещами казненного с каким-то чужаком. К тому же палачу требовалась поддержка… Словом, голова Филиппа Жиру была первой, которую ему предстояло отсечь без супружеской помощи, и палача это не слишком радовало.

Когда Жиру возвели на эшафот, советник Дешам еще раз попытался побудить его покаяться:

– Признаете ли вы, что убили президента Байе? И признаете ли, что помощь в этом убийстве вам оказала мадам Байе?

Жиру гордо вскинул голову и улыбнулся:

– Я сказал все, что должен был сказать. Мне нечего добавить.

Он не дрогнул, когда с него снимали судейские знаки отличия, спокойно взял протянутое ему священником распятие и, опустившись на колени, в последний раз принялся читать молитву. Тогда Гаспар Перье поднял свой меч…

Однако палач был так взволнован, что первый удар пришелся по эшафоту; ему понадобилось еще пять ударов, чтобы голова приговоренного наконец рассталась с телом. Зрители, пришедшие в волнение после первой неудачи, теперь выкрикивали угрозы в адрес палача, и если бы не кордон из солдат, несчастного палача, несомненно, растерзали бы на месте. Любая толпа изменчива, и люди, только что проклинавшие преступника, теперь готовы были жалеть его и обратить свой гнев против его гонителей.

К различным наказаниям были приговорены еще двенадцать сообщников Жиру. Среди них был отравитель Родо, которого по необъяснимой снисходительности судей всего-навсего отправили на галеры. Однако Мари Байе по-прежнему оставалась на свободе, хотя в ее виновности никто не сомневался.

Когда настал день казни Филиппа Жиру, она, облачившись в траурное платье, заперлась у себя, но глаза ее были сухи. Сначала Мари слышала, как звенели над городом похоронные колокола, потом до ушей ее донеслась отдаленная барабанная дробь, означавшая, что возлюбленного ее более нет в живых. Она была уверена, что он не выдал ее, а теперь и вовсе ничего никогда не скажет: за корсажем из черного бархата, на груди, лежала последняя записка, которую ему удалось передать ей.

«Беги… – писал Филипп. – Спасайся, иначе они тебя убьют, и смерть моя лишится всякого смысла. Я люблю тебя еще больше, чем любил всегда…»

На следующий же день, не дожидаясь, пока за ней придут, Мари Байе покинула Дижон и добралась до Парижа, где вскоре вышла замуж за некоего Робера де Робине. Безумно в нее влюбленный, де Робине сделал все возможное, чтобы спасти ее от правосудия. Когда 8 августа 1646 года вдова президента Байе была все-таки приговорена к смерти, он добился отправки дела в Королевский кассационный суд. Дело пересмотрели, и мадам де Робине, бывшая Мари Байе, была приговорена… всего лишь к семнадцати годам ссылки.

Однако мадам де Робине, ставшей вдовой во второй раз, более не существовало: теперь ее звали мадам дю Кудрэ. Ей было около шестидесяти, однако это не мешало мужчинам по-прежнему считать ее прекрасной…

Прекрасная обманщица и месье Фюальдес

Утром 26 марта 1817 года несколько родезских прачек пришли, как обычно, на берег Аверона полоскать белье и неподалеку от места, где они всегда стирали, обнаружили труп. Он колыхался на воде среди густых речных трав, у него было перерезано горло.

Что и говорить, женщины пережили неприятные минуты: одна упала в обморок, другая с воплем убежала, третью начало рвать. Остальные, менее впечатлительные, стояли на месте и широко раскрытыми от ужаса глазами глядели на одетого с иголочки покойника. Вдруг одна из прачек воскликнула:

– Но… Это же месье Фюальдес! Боже милосердный!.. Его убили!

И она без промедления помчалась в город предупредить полицию, забыв от волнения на берегу корзины с бельем.

Прибывшие на место полицейские констатировали, что колыхавшееся на волнах тело, облаченное в элегантный костюм, действительно принадлежало Жозефу-Бернардену-Антуану Фюальдесу – одному из самых респектабельных, однако далеко не самых уважаемых людей Родеза.

Месье Фюальдес, родившийся пятьдесят шесть лет назад в Мюр-ле-Барез, вел весьма беспокойную жизнь, хотя начиналось все как нельзя более банально. Выросший в семье судейских крючкотворов, он естественным образом избрал для себя судейское поприще: стал адвокатом, членом коллегии адвокатов Тулузы – города, где он учился и женился. Это был весьма представительный мужчина – высокий, с большим орлиным носом, черными глазами и черной шевелюрой, способный в любую минуту держать речь о чем угодно. Фюальдес был человеком властным и в то же время обаятельным. Среди его пристрастий на первом месте стояли деньги, на втором – женщины, у которых он пользовался определенным успехом.

Надо сказать, большой нос месье Фюальдеса всегда чуял, куда дует ветер. Стоило ветру задуть в сторону перемен, как он тотчас оказался в числе приветствующих революцию и даже составил так называемые «наказы третьего сословия» города Тулузы, снискав тем самым известность и уважение во всем Руэрге. Впоследствии его назначили администратором вновь образованного департамента Аверон, и он завел себе друзей среди новых сиюминутных правителей – главным образом из окружения Робеспьера. Кончилось тем, что в один прекрасный день Фюальдес угодил в присяжные революционного трибунала и удостоился сомнительной чести стать одним из тех, кто отправил на эшафот Шарлотту Кордэ.

Однако Фюальдес был слишком осторожен, чтобы находить удовольствие в кровавых оргиях. Когда начался террор, он устроил себе назначение мировым судьей в Родез: в магистратуре родного края было не в пример спокойнее и безопаснее, чем в Париже.

Вскоре к власти пришел император, и Фюальдес, разумеется, стал бонапартистом. Он столь яростно славил новый режим, что в 1811 году получил должность прокурора Империи. Увы, ненадолго. Наступил 1815 год, и король Людовик XVIII, не питавший симпатии к подобного рода людям, отправил его в отставку. Оказавшись не у дел, он обрадовался, что легко отделался: забвение его отнюдь не тяготило.

Потеряв службу, Фюальдес пустился в амурные авантюры, в основном с доступными дамочками, а чтобы зарабатывать деньги, избрал поприще ростовщика – похоже, именно оно его и погубило…

Сразу следует сказать, что смерть Фюальдеса так и осталась загадкой – по крайней мере, ее причины, поскольку убийц отыскали без труда: никогда еще преступники не вели себя столь беспечно и неосторожно.

На грязной улочке, известной под названием Эбдомадье, напротив еще более грязного дома некоего Банкаля, который пользовался отвратительной репутацией, была найдена трость жертвы. Владельцы дома, супруги Банкаль, занимали первый этаж, на втором этаже находились две темные комнатки, которые они сдавали мужчинам и девушкам, прибывавшим в город на заработки. Одна комнатка была сдана испанскому поденщику, а вторая – девице Бенуа, которая жила там вместе с отставным солдатом по имени Колар. Основным занятием девицы было обслуживание клиентов вполне определенного рода.

Оброненная тросточка, словно визитная карточка, указывала на дом Банкаля, и ничего удивительного, что месье Тела, которому было поручено расследование этого дела, в первую очередь отправился именно туда. Ему ничего не стоило собрать свидетельства соседей, проживавших на улице Эбдомадье: все они вечером слышали страшные крики, доносившиеся из вышеуказанного неприятного дома. Крики были столь громкими, что их не смогла заглушить даже шарманка, которая не умолкала допоздна.

На основании показаний соседей были арестованы супруги Банкаль, девица Бенуа и ее сожитель Колар, затем некий Бускье, нанятый убийцами для того, чтобы стоять на страже, и, наконец, городской дурачок по имени Миссонье, которому было поручено весь вечер играть на шарманке.

Чтобы отвести от себя вину, Банкаль тут же стал давать показания, и постепенно картина преступления прояснилась. Судя по всему, главных виновников было двое: некий Жозион, банкир с сомнительной репутацией, занимавший у Фюальдеса большие суммы, и его свояк Венсан Бастид, транжира и мот, любитель выпить и поволочиться за каждой юбкой. Когда Жозион описал свояку, в каком отчаянном положении находится, прибавив, что Фюальдес пообещал убить его, если он с ним не расплатится, именно Венсан Бастид взялся все устроить. Ему был известен дом Банкаля, и он был уверен, что завлечь туда Фюальдеса труда не составит… однако Банкаль не смог сообщить, с помощью какой приманки Бастиду это удалось.

Ясно было одно: 19 марта, в восемь часов вечера, то есть когда уже стемнело, Фюальдес направился на улицу Эбдомадье. Пятеро молодчиков затащили его в дом Банкаля, и шарманщик принялся наигрывать свою заунывную мелодию. Тросточка осталась лежать посреди дороги, и никто, включая шарманщика, не удосужился ее подобрать.

В доме Фюальдеса заставили подписать дюжину векселей, а когда он собрался уходить, Бастид захохотал: