«Шарль, – писала Мари Лафарж, – я хочу просить вас простить меня. Разница в привычках и в воспитании воздвигла между нами непреодолимую преграду. Я вас не люблю. Я люблю другого, которого, как и вас, зовут Шарль. Он следовал за мной до Юзерша, где сейчас и скрывается. Спасите меня от себя самого, а заодно и от него! Дайте мне двух лошадей. Я хочу доехать до Бордо и сесть там на корабль, который отвезет меня в Смирну. Я оставлю вам свое состояние, но терпеть ваши ласки я не смогу. Если же вы станете меня принуждать, я приму мышьяк. Он у меня есть. И тогда все будет кончено…»

Завершив это безумное письмо, Мари запечатала его и протянула Клементине, приказав отнести его Шарлю. Это было не самое приятное поручение: служанка не сомневалась, что адресат, получив письмо, придет в ярость. Так и произошло. Шарль в гневе устремился в комнату жены, а так как дверь оказалась запертой, он высадил ее плечом. Дверь распахнулась, раздался отчаянный крик, и Лафарж увидел бледную как полотно жену, стоявшую возле открытого окна.

– Если вы посмеете приблизиться ко мне, я брошусь в окно! – воскликнула она. – Лучше смерть, чем близость с вами!

Для влюбленного мужа это было чересчур. У Шарля, толстого и сильного Шарля, сделался нервный припадок – совсем как у юной девушки. Пришлось уложить его, и пока Мари с горем пополам пыталась запереться, мать, сестра и кузина устроили у постели больного совещание.

– Ох уж эта парижанка! – ворчала мадам Лафарж. – Я же говорила, что она принесет нам несчастье! Эта жеманница ненавидит нас, нам нужно подумать, как спасти от нее бедного Шарля.

Естественно, обе женщины поддержали ее, и, устроившись поудобнее, все трое принялись обсуждать, как избежать самого худшего.

Казалось, исправить положение невозможно, однако постепенно мир был восстановлен – благодаря другу семьи, господину де Шаверону, адвокату из Вутезака. Этот старый джентльмен был любезен и прекрасно воспитан. Шарль призвал его на помощь, и адвокат прежде всего примерно отчитал своего юного друга. Как он только мог подумать, что девушке, привыкшей к комфорту и изяществу, понравится Гландье в нынешнем его состоянии?!

– Черт побери! Вы же не на крестьянке женились, мой мальчик! Племянница члена генерального совета Французского банка имеет право на комфортабельное, уютное жилище. Ваша жена – великосветская дама, она нуждается в иной жизни, нежели та, которую вы привыкли вести здесь.

Урок принес свои плоды, и Шарль, раскаявшись, объявил жене, что она может обустраивать Гландье так, как ей будет угодно. Приятно удивленная, Мари, не теряя ни минуты, принялась за дело. Она приказала перекрасить стены, постелить на полы ковры, купила мебель. Постепенно дом стал гораздо более уютным, а Шарль в своей щедрости дошел до того, что подарил жене пианино, а также породистую лошадь, чтобы Мари могла совершать верховые прогулки по окрестностям.

Он сделал жене столько хорошего, что однажды вечером дверь спальни, бывшая все время на запоре, открылась для истомившегося мужа, и тот, войдя, посчитал, что он в раю. С этой минуты между Лафаржем и женой, которую он нежно именовал «моя уточка» или «моя козочка», воцарилась идиллия…

Медовый месяц омрачала только одна ложка дегтя – крысы: потревоженные шумом производимых в доме работ, они теперь каждую ночь устраивали адские пляски. Мари постоянно жаловалась на крыс, а потом решила объявить им войну. Она несколько раз покупала мышьяк, причем в больших количествах, и в этом ей помогал один из друзей Шарля, служивший аптекарем в Юзерше.

Наступил ноябрь, и Шарль неожиданно решил съездить в Париж. Ему показалось, что он открыл новый способ обработки металла, и, поощряемый женой, он захотел получить на него патент. Кроме того, ему нужно было занять немного денег, чтобы проверить свой способ на практике. К сожалению, «солидное состояние» Лафаржей существовало, по сути, только в виде долговых обязательств, а свой собственный кошелек Мари держала на запоре.

22 ноября Шарль в сопровождении двух доверенных лиц отправился в путь. Одним из его спутников был некий Дени Барбье – субъект молчаливый и изворотливый. Мари его не любила. Зато Шарль безгранично доверял ему. Мари верхом сопровождала карету мужа; проехав вместе более полулье, супруги простились, излив друг на друга поток нежностей.

Спустя месяц, 18 декабря, Шарль Лафарж вернулся к себе в гостиницу «Юнивер», что расположена на улице Сент-Антуан, в отличном расположении духа. Все шло как нельзя лучше: он получил желанный патент, а также заем в двадцать тысяч франков. Правда, для этого пришлось пойти на небольшую хитрость, а именно – подделать подпись одного из родственников жены, господина Виолэна, который, таким образом, стал поручителем заемщика.

Обнаружив в ящике для корреспонденции посылку из Гландье, Шарль буквально погрузился в эйфорию: в посылке он обнаружил свой любимый лимузинский пирог. К большому пирогу прилагалось письмо Мари.

«Этот пирог испекла твоя матушка, – писала молодая женщина. – Второй такой же пирог она оставила дома, и мне бы хотелось съесть его в один час с тобой – таким образом мы станем ближе друг к другу…»

Ну разве можно найти более нежную и любящую супругу? Ведь его «уточка» написала ему, что «еще никогда так не любила его»!

Час был выбран очень романтично: полночь. Ровно в полночь Шарль съел солидный кусок пирога. Но то ли тесто было слишком тяжелым, то ли кусок оказался слишком большим, только к утру у несчастного начались колики, его затошнило, а когда боли и рвота прекратились, он почувствовал себя совершенно разбитым.

Однако, невзирая на дурное самочувствие, Шарль Лафарж отправился в обратный путь, и 3 января, с трудом держась на ногах, прибыл в Гландье. Его тотчас уложили в постель.

– Он устал за время дороги, – заявила Мари. – Это пройдет.

Семейный врач, старенький доктор Бардон, поставил диагноз – «несварение желудка» и прописал лекарство с большим количеством соды.

– Не могли бы вы дать мне еще немного мышьяку? – попросила Мари, глядя, как доктор выписывает рецепт.

Бардон так и подскочил:

– Мышьяку?!

– О, разумеется, это не для моего дорогого Шарля! – улыбнувшись, успокоила его мадам Лафарж. – Просто у нас огромное количество крыс. Я никак не могу покончить с ними, а они мешают Шарлю спать.

Мари получила свой мышьяк, и доктор Бардон покинул Гландье, убежденный, что молодая жена Шарля – настоящий ангел, кроткий и преданный. Она неукоснительно давала больному супругу все прописанные ему лекарства и день и ночь ухаживала за ним.

11 января в замок явилась соседка Лафаржей, Анна Брен – старая дева, некогда обучавшаяся живописи. Она была приглашена, чтобы нарисовать портрет Мари, но, не успев завершить работу, осталась ночевать у нее в спальне. Проснувшись среди ночи, Анна увидела, что молодая женщина готовит на подогревателе гоголь-моголь. Закончив помешивать напиток, Мари подошла к комоду, достала из него маленький пакетик, всыпала в питье немного белого порошка и вышла. Она не заметила, что Анна Брен наблюдала за ней.

Охваченная подозрениями, Анна встала и, несмотря на поздний час, побежала в спальню престарелой мадам Лафарж. Едва она успела войти туда, как Амена Бюфьер принесла пресловутый гоголь-моголь.

– Шарль ничего не хочет пить! – произнесла она и уже собиралась вылить содержимое чашки в камин, но мать остановила ее.

– Дай-ка мне это! – властно приказала она. – И послушай, о чем мне тут только что сообщила Анна.

Все три женщины наклонились над вязкой жидкостью, на поверхности которой плавало несколько белых комочков. Гоголь-моголь перелили в стакан и поставили в шкаф; Амена успела заметить, что на дне стакана стал образовываться белесый осадок.

Старому доктору Бардону и его коллеге Леспинасу болезнь Шарля до сих пор не казалась подозрительной. Разоблачения Анны Брен также не слишком убедили их, однако на всякий случай они выписали противоядие, и Шарля предупредили, что еду и питье следует брать только из рук матери. Услышав об этом, Мари только пожала плечами и сказала, что белый порошок был всего лишь содой, с помощью которой она хотела облегчить страдания больного.

Настало утро 14 января. Весь прошедший день, когда Мари приближалась к кровати, Шарль отворачивался, и в его потухших глазах ясно читались страх и печаль. Что бы жена ни приносила, он от всего отказывался, однако она по-прежнему продолжала улыбаться.

– Разве больные не похожи на капризных детей? – говорила Мари. Однако когда Шарль жестом подозвал ее, она бросилась к кровати.

Дыхание больного участилось и стало затрудненным. Мари опустилась на колени у его изголовья.

– Чего вы желаете, друг мой?

– Надо… послать за…

Лицо Шарля исказилось, рука, которую он пытался протянуть, упала на простыню. Смерть сделала свое дело.

На следующее утро семья Лафарж подала жалобу на Мари. Сделали анализ содержимого стакана: в нем было обнаружено наличие соды и значительная доза мышьяка! 24 января Мари Капель, вдова Пуш-Лафарж, была арестована и заключена в тюрьму Брив.

Дело Лафарж поделило Францию на «лафаржистов» и «антилафаржистов». Мари Лафарж защищали три адвоката: мэтр Бак, старшина сословия адвокатов города Лиможа, мэтр Пайе, старшина адвокатской коллегии города Парижа, и молодой талантливый стажер, мэтр Шарль Лашо, который тотчас влюбился в свою клиентку.

Хотя многие считали, что процесс не затянется, дело тем не менее оказалось загадочным и запутанным. Чем дольше работало следствие, тем больше обнаруживалось странных обстоятельств. Так, например, никто не смог найти ту кругленькую сумму, которую Шарль занял в Париже. Тут мэтр Лашо взял дело в свои руки и, убежденный в невиновности Мари, стал пылко ее защищать.

– Кто угодно мог отравить Лафаржа! – внушал он своим коллегам. – Стакан, в котором был обнаружен мышьяк, несколько дней простоял в шкафу, и ничего не стоило извлечь его оттуда и подсыпать яд. Наибольшие подозрения у меня вызывает Дени Барбье: именно этот человек как-то раз принес мадам Лафарж по ее просьбе шестьдесят четыре грамма мышьяка для травли крыс… но отраву он передал ей только через сутки, в течение которых крысы свободно разгуливали по дому.