— А почему мы сами не говорим? — женщина теперь не столько пыталась наладить контакт с ребенком, сколько строила глазки папе. Но тому было глубоко пофигу на её старания.

— Девушка, это имеет какое-то отношение к укусу? — не выдержал Ярослав, почувствовав, как Марина непроизвольно задержала дыхание, когда цепкие пальцы фельдшера прощупывали область возле ранки.

— Ну, не хотите, как хотите, — обиделась женщина. — Откуда ранка?

— Домашняя крыса укусила.

— Она не бешеная? — женщина и сама отшатнулась, словно они сами могли кинуться и покусать.

— Нет. Её просто придавили, — терпеливо объяснил Ярослав, уговаривая себя не злиться. Все-таки, он не медик, одно дело какая-нибудь рана на себе — заживет, как на собаке, но здоровьем детей рисковать не собирался.

Дальше дело пошло гораздо быстрее, видимо, фельдшерица перестала пытаться произвести впечатление на родителя и сосредоточилась на непосредственной деятельности. — Все, — она быстро наложила повязку на пострадавший пальчик. — Будете промывать трижды в день и менять повязку. Как только заметите, что корочка на ранке подсохла, и воспаления нет, можно уже не бинтовать. И уточните насчет прививок.

— Спасибо, — Ярик поднялся и кивнул ждущим их в коридоре Алевтине Эдуардовне и Мишутке. Так, самая неприятная часть позади, осталась самая сложная…


Как ни странно, едва очнувшись после наркоза, Агнесса прекрасно понимала, где она находится, и что произошло. Девушка помнила и момент сметания машиной ограждения, и короткое, страшное падение. От удара об асфальт вылетело лобовое стекло, но и тут повезло — подушки безопасности не только существенно смягчили удар, но и защитили от осколков.

А вот дальше она помнила урывками. Гудение и мелкое противное дрожание металла, который пришлось распиливать, чтобы извлечь её из машины. Нешка даже в таком состоянии понимала — лучше не шевелиться, мало ли, какие там внутренние повреждения. Да и стекло, запутавшееся в волосах и при малейшем движении падающее на плечи, тоже не особо располагало к ерзанию. Странно, но особой боли она тогда не ощущала. Может последствия стресса, а может, постоянно вертящиеся мысли — что будет с детьми, если она не выживет? И Ярослав, он ведь может сесть за руль и оказаться в такой же ситуации, как она сама…

Сознание то затуманивалось, то снова прояснялось, и единственное, в чем она была уверена — ребра снова сломаны. Слишком уж знакомые ощущения. А потом черный провал. Чьи-то маячащие над ней лица, из которых она почему-то зацепилась взглядом за Еву. Учитывая, что подруга за несколько сотен километров, наверное, повреждения намного сильнее, и теперь появились галлюцинации. Но Романовская казалась такой реальной. Она теребила её за руку и что-то спрашивала, а у Нешки все мысли были о Марине и Мише. Что с ними будет, если она не выживет? И именно тогда Ирмская поняла, что сделает все возможное, чтобы снова быть со своей семьей. Агнесса пыталась сказать, чтобы Ева успокоила детей, но губы практически не слушались, они казались чужими, а язык настолько неповоротливым, что не мог произнести элементарного. Но все же, получилось выдавить из себя их имена, и Романовская кивнула, давай понять, что все сделает. Голова болела все сильнее, Нешку начало тошнить, и девушка, наконец, полностью потеряла сознание.

Как её будили после анестезии, она не помнила вообще. Просто в один прекрасный момент открыла глаза и сразу уяснила — жить будет. Неизвестно, откуда пришла такая уверенность, но Агнесса это знала совершенно четко. И это немного пьянило.

"Наверное, последствия сотрясения", — вяло подумала девушка, снова прикрывая веки и прислушиваясь к организму. Да, у неё явно все тело в синяках и ссадинах, но для того, кого избивали на протяжении нескольких лет, это травмы были не особо страшны. Ну, поболит пару недель, и все сойдет.

Потом приходили врачи, светили фонариком, проверяя реакцию зрачков, что-то спрашивали. Неша отвечала машинально, не задумываясь, но, наверное, правильно, потому что медики удовлетворенно кивали и улыбались. А у Агнешки был только один вопрос, который она и задала, как только появилась такая возможность:

— Моя семья. Когда можно будет увидеться?

— Вас только вчера прооперировали, — замахал руками маленький колобкообразный мужчина в туго натянутом на кругленькое брюшко халате. — Они знают, что с вами все в порядке, а посещения в реанимации запрещены. Вот переведем в палату, там и увидитесь.

Нешу такая постановка вопроса совершенно не устроила, но волнами накатывающая слабость не позволила начать спорить сразу же, а когда девушка почувствовала себя немного лучше, медики уже покинули её бокс. От обиды и разочарования у неё даже выступили слезы. Ну, как же так… Она очень соскучилась по детям. А если ещё и вспомнить, что её Мишутка и так много пережил, а тут, не успел привыкнуть к новой семье, и мама снова в больнице. Во всяком случае, Агнесса очень надеялась, что когда-нибудь сможет стать ею для мальчика.

— Не расстраивайтесь так, — молодая медсестра, проверявшая работу приборов, попискивающих где-то в изголовье кровати, легонько сжала ладонь Агнешки с подключенной к ней капельницей. — Они здесь, сейчас обход закончится, и придут. Только тихо, а то нас за это по головке не погладят.

— Спасибо вам, — Нешка улыбнулась девушке в белом чепчике, который с трудом сдерживал натиск скрученных в косу светло-русых волос. Это натолкнуло на ещё одно воспоминание. Осторожно поднял левую ладонь ко лбу. Под пальцами был только плотный слой бинта, она не могла нащупать собственные волосы.

— Меня остригли?

— Да, — медсестричка с сожалением посмотрела на Агнессу. — У вас все-таки операция на голове… Ой, — она осеклась, поняв, что выдала только отошедшей от наркоза пациентке правду о её состоянии.

— Я это уже поняла. А волосы… Отрастут.

Девушка немного успокоилась, едва ли впервые столкнувшись с настолько адекватной реакцией:

— Их вашему мужу отдали. Он так переживает… Все время, пока операция шла, в коридоре просидел. У вас что-то болит? — медсестра мгновенно вернулась к своим обязанностям, заметив, как у пациентки резко участился пульс. — Давайте, скажу врачу, он выпишет рецепт на обезболивающее.

— Нет! — Неша почти вскинулась на кровати, но тут же, поморщившись, как можно более медленно и плавно опустилась на тонкую, жестковатую подушку. — Не надо обезболивающего. Правда.

— Да? — у глазах девушки читалось явное сомнение. — Воля ваша, но зачем терпеть боль?

— Мне не больно, — через силу улыбнулась Агнесса. — Просто переживаю.

Это не было полным враньем — ей бывало и хуже. Раза три. Сейчас головная боль появлялась при любом движении, даже если просто перевести взгляд, но Нешка умела её терпеть. Натренировалась. И была одна причина, по которой девушка никогда по собственной воле не принимала обезболивающие.

Когда она была на шестом месяце беременности, Александр, неизвестно с чего решив, что супруга слишком уж интимно общается с кем-то из его ребят, сломал ей ключицу. Не специально, в этом она была уверена — он ни за что не причинил даже потенциального вреда ребенку. Ещё бы, лишиться такого средства манипулирования женой в его планы не входило. Кто-то мог бы счесть её мазохисткой, но Нешка таким не страдала. Просто она очень быстро поняла одну вещь — если не сопротивляться, уйти в себя, терпеть, сцепив зубы, даже конченому садисту быстро надоест. И она оказалась права — мужу стало неинтересно её бить. Наоборот, его начала заводила эта покорность, заставляла чувствовать себя выше и значимее. Но менять поведение было уже поздно — маска настолько крепко въелась в неё, что стала частью самой девушки. Словно приросла к коже…

Тогда боль казалась настолько острой, что она несколько дней пила таблетки, в попытках её немного унять. А потом, когда родилась Марина, Нешка перерыла всю медицинскую документацию, пытаясь понять, виновата ли она в немоте дочери? Вся найденная информация давала однозначный ответ — нет, но, баюкая свою молчаливую девочку, Агнесса не могла отделаться от мысли — а вдруг? Именно поэтому, даже когда переломанные пальцы болели так, что сводило челюсти и ломило в висках, она все равно обходилась без таблеток.

Глупо?

Да.

Кому от этого лучше?

Никому.

Возможно, это была наложенная на саму себя епитимия, причем, абсолютно бессмысленная, но девушка уже привыкла переносить боль молча.

Только не поэтому сейчас ускорился пульс.

Ярослав.

И что ей теперь делать? Судя по всему, он уже докопался до причины визита к Артуру, ещё бы, с таким неуемным любопытством. Агнесса даже зла на мужа не была. Просто испытывала какое-то опустошение и разочарование. Она настолько устала постоянно "держать" лицо, не допускать даже мысли расслабиться в присутствии кого-то, что делала это абсолютно не задумываясь, на уровне инстинктов. Теперь же Яр словно сдирал с неё ту самую маску. Медленно и мучительно. Заставлял чувствовать себя другой. С одной стороны, она радовалась этому, понимая, что та девочка, веселая и озорная, спрятанная глубоко-глубоко, ещё жива. А с другой, понимала — второй раз она этого уже просто не выдержит. Не наложит на себя руки, нет, ей ещё нужно поставить на ноги детей. Вот только нужна ли им мать, которая не хочет ничего, в том числе и жить? Выжженная изнутри, сломанная. То, что не смог сделать Александр годами побоев и издевательств, едва не удалось Ярославу за какой-то месяц…

Нешка чувствовала за собой неправоту. Она не должна была уезжать вот так, не предупредив, просто ускользнув ночью. И девушка понимала ещё тогда, на цыпочках спускаясь по лестнице — если он проснется и узнает, быть беде. Но и втягивать его в свои запутанные отношения с Мирзоевым тоже не хотела. Хватит и того, что она сама увязла в этом по самое не балуйся, ни к чему ещё и ему быть в этом замешанным. Агнесса прекрасно видела, что ему нравится быть частью её семьи. Нет, не так — их семьи. И он не сможет остаться в стороне, начнет выяснять. Да, никто ему уже ничего не скажет, Артур хорошо постарался, убирая все нити, только ведь и Ярослав далеко не дурак, может все понять. Неша не стыдилась своей прошлой жизни — смысл, если все равно не сможешь ничего изменить? Но и не гордилась. Нечем.