До тех пор, пока не отошли воды.

Наконец-то подошло время к тому, что я больше не буду беременной. Мое желание сбывалось, а я хотела все вернуть назад.

Внезапно я оказалась не готова к тому, что больше не буду беременной. Я не могла отпустить это. Мне нужно было больше времени. Больше времени, чтобы закончить читать те книги. Больше времени, чтобы запомнить режим кормления. Больше времени, чтобы подготовиться к тому, чтобы не быть беременной. Очень странно, но я была расстроена из-за этого. Не говоря уже о чертовской боли, которая поджидала меня. Кто, черт возьми, может хотеть этого?

Но Шейн взял на себя ответственность. В этот раз он взял все под свой контроль. Он мягко и спокойно повторил все, о чем писалось в книгах по подготовке к родам. Он говорил мне, что я была самой сильной женщиной, которую он встречал. Что мы оба готовы к этому, и он будет рядом со мной на каждом шагу.

Я посмотрела прямо в его глаза, когда он сказал это, и так спокойно, как могла, сказала ему идти и трахнуть самого себя, потому что он не имел никакого понятия о том, через что мне предстоит пройти.

И я была права. Он понятия не имел. Но и я не имела.

Через все крики, слезы, мольбы об обезболивающем, через несчетные часы настоящей пытки, через то, как я тужилась, через пот, через всю работу, мы смогли все преодолеть. Как пара.

По крайней мере, Шейн сказал, что все закончено.

Но я знала лучше. Я все смогла. Это я часами тужилась, чтобы вытолкать ребенка наружу. Сильная пара? Ни черта. Это я супергерой.

Но когда я увидела его, держащего нашего малыша, завернутого в розовое одеяльце, я не стала озвучивать свои мысли. Потому что без него я бы не была здесь сейчас и не смотрела бы на свою дочь.

Нашу дочь. И из-за этого я решила дать ему немного поблажки.

— Это не мальчик, — сказала я, борясь с тем, чтобы оставаться с открытыми глазами.

— Да, — сказал Шейн, отказываясь отвести от нее взгляд. — Она определенно не мальчик. Я дважды проверил сам.

— Ты разочарован? — спросила я с любопытством. И волнением.

Он тут же отвел взгляд от нее и посмотрел на меня, а затем опять вернул внимание к нашей дочке.

— Я ни за что ее не променяю.

Шейн был бесповоротно влюблен в этот трехкилограммовый комочек. Маленькая девочка полностью похитила его сердце, отодвигая меня на задний план.

Меня это только заставило улыбнуться.

— Нужно придумать ей имя, — сказала я, стараясь изо всех сил выпрямиться, но все еще не чувствуя ног.

— Какие мысли? — спросил он, посмотрев на меня.

— Ты первый.

Он посмотрел на нее и сказал:

— Амелия.

— Звучит как Наталия, — сказала я ему, определенно я не была уставшей настолько, чтобы скрыть резкость в голосе.

Он начал закатывать глаза, но потом подумал.

— Хиллари.

— Как Клинтон?

— Ладно, зануда, — сказал он, смеясь. — Давай твои предложения услышим.

— Хлоя.

— Как Кардашьян? — спародировал он мой прежний тон.

— Отлично… Как насчет Алексис?

Он покачал головой и пробежался пальцами по ее крошечному сморщенному личику.

— Ее будут обзывать Секси Лекси.

Я откинула голову на подушку, пытаясь придумать имя, на которое мы оба согласились бы. И оно пришло.

— Как насчет Шарлиз. В честь твоей мамы.

Шейн посмотрел на меня, удивленный моим предложением.

— Правда? — спросил он.

— Да, — кивнула я. — Твоя мама так удивительно ко мне относилась все это время. Я думаю, это отличный способ поблагодарить ее. И мне нравится это имя.

Шейн улыбнулся.

— Мне тоже нравится, — сказал он и посмотрел на нашу девочку. — Привет, Шарлиз, — мягко сказал он ей. И на этом, мило зевнув, она проснулась. А затем этот мягкий звук превратился в самый пронзительный визг, который я когда-либо слышала.

— Голодная, я думаю, — сказал Шейн, передавая ее мне, чтобы покормить. Медсестра уже приходила, чтобы показать, как ее лучше кормить. К счастью, сейчас все было гораздо понятнее.

Я смотрела, как Шейн направился к столу, где лежали какие-то бумаги, и начал писать.

— Имя… Шарлиз. Фамилия… — он посмотрел на меня. — Напишем через дефис?

Я покачала головой.

— Нет, просто Карлайл.

— Ты не хочешь, чтобы я записал Кессел? — удивился он.

— Зачем? Озадачивать ее и всех вокруг? Мне не нужно писать мою фамилию на бумаге, чтобы доказать, что она наполовину моя. Я потратила часы, чтобы вытолкать ее из себя. Я знаю это. И она поймет это когда-нибудь, — сказала я.

Шейн засмеялся.

— Я тебя люблю.

— Хорошо. Потому что ты официально застрял со мной на следующие восемнадцать лет, — сказала я ему, смотря на Шарлиз.

Он наблюдал, как я кормила нашу дочку, и я знала, даже не смотря на него, в его глазах было абсолютное обожание.

— Я с тобой на гораздо более долгий срок, — сказал он.

Я посмотрела на Шейна, закусив губу.

И я тоже. Я знала без всяких сомнений, что я с ним на всю оставшуюся жизнь.

После того, как Шарлиз поела и опять заснула, Шейн напомнил мне о том, что нам осталось сделать, прежде чем мы позволим всей публике, которая сидела и ждала в коридоре, зайти. Он вытащил камеру из сумки.

— Семейная фотография на стену, — сказал он.

Я застонала, начала спорить, что ужасно выгляжу и слишком усталая, но он поцелуем заставил меня замолчать.

— Для меня ты выглядишь самой красивой, — сказал он, отстраняясь.

Я ненавидела Шейна за то, что у него всегда находились нужные слова.

Он дал мне минуту, чтобы убрать волосы и нанести немного блеска для губ. Если фотография будет висеть на стене много лет, и все это будут видеть — конечно он мог дать мне пару минут, чтобы немного освежиться.

Шейн установил камеру и включил таймер, затем быстро подбежал к кровати и сел рядом со мной. Одну руку он обернул вокруг меня, а второй поглаживал головку Шарлиз. Сработал таймер, включилась вспышка, но мы не обратили на это внимания. Только не тогда, когда у нас было что-то такое прекрасное, чтобы сфокусироваться на этом. 

Эпилог

Шейн

Два года спустя


В квартире было тихо. Слишком тихо. Непривычно тихо. Несколько лет назад тишина была моим любимым звуком. Я мог работать за компьютером, редактируя фотографии часами и не отвлекаясь. Я мог многого достичь за эти часы покоя, потеряться в работе. Я расцветал в эти часы.

Сейчас, когда я сидел перед компьютером и не слышал ни звука, мне было некомфортно. Я не мог сконцентрироваться. Мне не нравилось это. Тишина и покой уже не были для меня нормой.

Нормой были взрывы детского смеха, слова вперемешку, не законченные предложения, но я мог понять все, что мне было сказано. Как будто это был секретный язык, который понимали только мы с Ли. Крики, отдающиеся эхом в каждой комнате, вне зависимости от того, где кричали. Громыхающие кастрюли и сковородки, разбросанные игрушки, образовательные мультики по телевизору. Такой была моя жизнь.

Но сейчас ничего такого не происходило.

Если бы вы спросили меня, сколько бы я заплатил за такую тишину пару лет назад, я предложил бы все, что у меня есть. Я все еще содрогался от полночного крика.

Тот первый год был адом на земле. Я думал, мы с Ли видели все самое худшее друг в друге. Те несколько недель, которые мы провели врозь — это было ничто. Прибавьте к этому бессонные ночи, и вы увидите, на что действительно способны люди, какими невыносимыми они могут быть. И мы такими были, но я бы не променял это ни на что на свете.

Потому что на каждый ужасный момент, когда я затыкал уши и хотел ударить кого-нибудь, находилось несколько идеальных, красивых, смешных, достойных фотографии моментов, и я забывал обо всем остальном. Между злостью и враждой, я влюблялся в Ли все сильнее и сильнее с каждым днем. Я не думал, что это было возможно, влюбиться в Ли сильнее, чем когда она рожала Шарлиз, но это случилось. И с тех пор с каждым днем я влюблялся все сильнее и сильнее.

Я мог смотреть, как Ли делала самые обычные вещи, и это завораживало меня. Когда она купала Шарлиз или танцевала на кухне, держа дочь на руках. Когда Шарлиз прикладывала свою маленькую ручку к щеке Ли, а та притворялась, что съест ее. Возглас радости Шарлиз, который она приберегала только для своей мамочки Мое сердце выпрыгивало из груди каждый раз.

Не знаю, почему Ли так боялась стать мамой. Она прекрасная мама. Это правда. Первые несколько недель были для нас сложными, когда мы не знали, что нам делать. Все те книги были просто тратой денег. Но спустя какое-то время мы нашли свой ритм, она взяла бразды правления на себя и проделала огромную работу. И ни разу я не забывал, насколько мне повезло. И Ли не надо было мне напоминать. Я сам прекрасно знал, какой я счастливчик.

Когда Ли вернулась на работу, нужно было привыкнуть к этому. Она очень нервничала, когда нужно было оставлять Шарлиз, но так же нервничала из-за возвращения в офис. После того, как она ушла в длительный отпуск по уходу за ребенком, ее жизнь вращалась вокруг разговоров про сыпь от подгузников и о детях, которые в состоянии проспать всю ночь. Шарлиз была не из таких. Хотя больше всего Ли волновало интеллектуальное развитие нашей малышки.

Но в тот первый день, когда Ли вернулась на работу, когда она надела свою форменную юбку-карандаш и блузку с V-образным вырезом, взяла свой портфель в одну руку, а Шарлиз в другую, я был полностью поражен женщиной, которой она стала. Оставив Шарлиз в группе дневного пребывания, она нацепила улыбку и отправилась завоевывать юридический мир. Я гордился ею. И даже больше этого, когда она сказала мне, что дождалась десяти тридцати, чтобы позвонить в садик и проверить Шарлиз. Я не осмелился упомянуть тот первый час, когда она названивала мне почти плача от волнения. Но мы пережили этот первый день и все последующие тоже.