Ее отец задумчиво кивнул.

– Твои рассуждения, дочь, полны здравого смысла. Я не могу рассказать тебе всего – другой человек обладает всей полнотой сведений. Пока тебе достаточно знать, что мы с лордом Генрихом имеем общего… друга. – На его лице появилась самодовольная ухмылка. – Ты слышала о Шато-де-Нюи?

Рона озадаченно покачала головой.

– Замок Ночи?

– Верно. Пусть Алфрик упомянет это имя небезызвестной нам даме и скажет, что лорду Генриху, вероятно, придется в скором времени делать выбор. Леди Дженова не поймет, о чем речь, но непременно передаст эти слова Генриху, и он осознает, что над ним нависла угроза разоблачения. Она начнет задавать вопросы, отвечать на которые ему вряд ли захочется. Если что и может заставить милорда вернуться в свое логово в Лондоне, так это страх правды.

Болдессар издал хриплый смешок, и его глаза кровожадно сверкнули.

– Очень хорошо, отец, – сказала Рона, бросив на Алфрика многозначительный взгляд и стараясь не замечать борьбы надежды и ужаса, отразившейся на его лице.

Столь хорошее настроение было большой редкостью для отца, особенно после того, как его обратил в бегство ненавистный ему человек. Вероятно, знания, которыми он располагал, и впрямь имели разрушительную силу. Если лорд Генрих почувствует, что его положение при дворе пошатнулось, на него можно будет повлиять, возможно, даже спугнуть. Исходя из своего опыта Рона знала, что мужчины всегда ставят на первое место себя и свои интересы. А после отъезда Генриха у Алфрика и вправду может появиться вполне реальный шанс.

Господи, только бы все обернулось в их пользу, взмолилась Рона, потому что в случае провала… Об этом лучше не думать. Отец еще не сломил ее дух, как сломил дух сына, но она боялась, что и ее время не за горами.

По неясной причине Рона снова вспомнила исполина со спутанными темными волосами, подслушавшего ее разговор с Алфриком. Сегодня утром он тоже находился в большом зале замка Ганлингорн, и его взгляд о многом сказал. Этим обстоятельством стоило бы воспользоваться.

Рейнард.

Его звали Рейнард. Рона с беспокойством шевельнулась. Откуда ей это известно? Или его имя невольно отложилось в ее памяти, когда его кто-то окликнул? Обычно люди его положения ее не интересовали… Они не входили в число тех, кто мог удовлетворить ее амбиции или амбиции ее отца, однако по какой-то причине этот Рейнард наводил ее на грустные размышления. Наверняка такой мужчина, как он, не допустил бы, чтобы его женщину тиранил ее деспотичный отец. Она видела, как он стоял за леди Дженовой, пока бушевал Болдессар, готовый в любую секунду встать на ее защиту…

– Милорд Болдессар, удачно съездили?

Вкрадчивый голос заставил всех повернуть головы. Рона вмиг растеряла все свои мысли. Это случалось с ней всякий раз, когда она смотрела на покрытое шрамами, обезображенное лицо своего священника.

– Жан-Поль! Я не заметил твоего присутствия.

Болдессар неуклюже переминался с ноги на ногу, словно испытывал смущение. Словно оруженосец, уличенный в болтовне о том, о чем обещал не распространяться. Это настолько противоречило его характеру, что Рона в удивлении переводила взгляд с одного на другого в попытке понять, что происходит. С тех пор как Жан-Поль появился в их доме, отец всегда считался с его мнением. Порой священник вызывал у него благоговейный страх, хотя Болдессар виду не подавал.

Жан-Поль в темном одеянии шел к ним по большому залу, изогнув тонкие губы в подобии улыбки.

– Я только что закончил молиться, – сказал он, объясняя свое позднее появление. – Лорд Алфрик. Леди Рона.

Отвечая на его приветствие, Рона отвела глаза. Она всегда это делала, из-за того, что ее пугало его лицо, обезображенное с одной стороны и безупречно совершенное – с другой. Две стороны одной медали. Она невольно задавалась вопросом, как может он спокойно переносить это, не желая себе смерти. Она не сомневалась, что сама не пережила бы подобного несчастья. Не дай Бог никому. Порой ее посещала мысль, что Жан-Поль упивается своим уродством, наслаждаясь тем эффектом, который оно производит. И порой думала, что он получает от этого удовлетворение.

– Итак, скоро ли я сподоблюсь соединить лорда Алфрика и его прекрасную даму? Когда назначена свадьба? На весну, как мы планировали?

Алфрик бросил на него меланхоличный взгляд:

– Она предпочла ублюдка Монтевоя, Жан-Поль.

Жан-Поль медленно покачал головой, и Рона смотрела в оцепенении, как сменяют друг друга два образа его лица – безукоризненный и изуродованный.

– Вот уж точно ублюдок, лорд Алфрик. Я много чего слышал об этом лорде Генрихе Монтевое, и это пришлось мне не по душе. Ему нельзя доверять. Что вам мешает открыть леди Дженове глаза на правду? Пусть увидит его в истинном свете.

– Она благоволит ему, – объяснил Алфрик. – Они друзья с незапамятных времен.

– Мне говорил об этом ваш отец, лорд Алфрик. С детства. Лорд Генрих считает Ганлингорн своим вторым домом. Своим… хм… святым убежищем. – Он улыбнулся, и Рона, словно зачарованная, переводила взгляд с очаровательной улыбки с одной стороны на ее уродливую пародию с другой. – Нам нужно подумать, нельзя ли это как-то изменить, сделать так, чтобы он больше не чувствовал себя в Ганлингорне в безопасности. Предать огню и сжечь дотла его святое убежище – и посмотреть, как тогда он будет себя чувствовать.

– Сжечь Ганлингорн? – ахнул Алфрик.

Рона с силой стиснула ему локоть пальцами, пока он не успел выставить себя полным болваном.

– Жан-Поль выражается метафорично, Алфрик. Он не предлагает поджечь Ганлингорн по-настоящему, просто хочет сделать так, чтобы лорд Генрих не чувствовал себя там больше в безопасности.

Жан-Поль перевел на Рону взгляд. Его здоровый светло-голубой глаз искрился весельем, второй был белесый и открывался лишь наполовину. Создавалось впечатление, будто он подмигивает.

– Совершенно верно, миледи. Именно это я и подразумевал.

В который раз Рона подивилась, почему Жан-Поль кажется ей ровней, а не священником, нанятым ими на службу? Что придает его облику впечатление значимости и власти? И внушает страх? Да, она боялась его, и не только из-за изуродованного лица. И этот страх не позволял ей обращаться с ним презрительно, чего он иногда заслуживал.

В его присутствии Рона неизменно чувствовала себя не в своей тарелке. Хотя Жан-Поль и притворялся их другом, частенько защищая от отца, отвлекая его гнев и превращая дурное настроение в благодушное, делал он это скорее для собственной, чем для их пользы. Алфрик был не согласен с сестрой и видел в Жан-Поле спасителя. Но Рона наблюдала и слышала о священнике совсем другое.

Было известно, что он бьет слуг без всякой видимой причины. Однажды Рона видела, как он кулаком сбил с ног поваренка и с довольной улыбкой пошел дальше, словно получил удовольствие. Единственным, кого он любил и берег, был его черный жеребец, достойный скорее короля, чем простого священника. Жестокость в доме Болдессаров была обычной, но если отец Роны пускал в ход кулаки в припадке гнева, то ярость Жан-Поля была холодной и контролируемой, что делало ее опаснее. Однако, терзаясь подозрениями, Рона предпочитала, чтобы Жан-Поль о них не догадывался.

Подошел слуга с элем. Болдессар поднес кружку к губам и жадно отхлебнул. Напиток вернул ему знакомую, грубовато-простодушную самоуверенность.

– Я знаю, что мне делать, Жан-Поль. Лорд Генрих будет наказан. Вот увидишь, очень скоро твое желание будет удовлетворено. И мое тоже.

Рона изобразила на лице слащавую улыбку:

– И в чем состоит ваше желание, Жан-Поль? Отец, к примеру, хочет завладеть Ганлингорном.

Некоторое время Жан-Поль мерил ее взглядом, тогда как его тело в темной сутане застыло в напряженной неподвижности.

– Мое желание состоит в том, чтобы мне позволили обвенчать вашего брата с леди Дженовой, миледи. Что же еще?

Действительно, что еще?

Тогда почему она ему не поверила?


Раф рассмеялся. Веселый невинный смех рассыпался звоном по внутреннему двору замка. Торговец, который вел тяжело груженного мула, расплылся в широкой улыбке. На темном лице ярко сверкнули белые зубы. Сновавшие по двору люди, занятые повседневной работой, – слуги замка и жители деревни – прервались на минуту, чтобы разделить радость молодого господина.

Дженова тоже улыбнулась со своего защищенного от ветра места у стены конюшни. Она сидела, залитая лучами зимнего солнца, и Генрих, совершая с Агнцем очередной круг по двору, невольно залюбовался ею. Счастливое лицо и сияющие глаза придавали Дженове вид юной девушки. В последнее время Генрих чаще видел в ней эту девушку, чем сдержанную матрону и благообразную хозяйку Ганлингорнского замка. Похоже, что занятия любовью раскрепостили ее, и она наслаждалась тем, о чем давно забыла.

– Быстрее, Генрих, быстрее!

Возбужденный голос Рафа вернул Генриха к действительности.

– Если мы поедем быстрее, Агнец может умчать нас в Лондон, что тогда будет делать твоя матушка?

Мальчик подумал немного и одарил Генриха ослепительной улыбкой.

– Мама тоже может поехать с нами, – объявил он. – Мы все можем поехать в Лондон!

В ответ Генрих натянуто улыбнулся и обнаружил, что его обычно бойкий язык стал неповоротливым. Дженова в Лондоне? Уму непостижимо. Она была для него неотделима от Ганлингорна, от деревни, от жизни, куда он перенесся. Но Лондон… В Лондоне придется показать ее свету, что будет равносильно признанию, что они с Дженовой любовники.

Пара.

Чета.

Связанные узами более сильными, чем дружба.

Люди будут смотреть и перешептываться, указывать пальцами и таращиться. Слухов не оберешься, а двор только и живет слухами, и слухи бывают жестокими. Это может причинить боль Дженове. Да и король будет недоволен, если Генрих поставит под удар репутацию вдовы его кузена. Не для этого Генрих долго и упорно трудился, чтобы все его усилия пошли прахом. Из-за женщины? Нет-нет! Его жизнь при дворе должна оставаться неизменной. Когда он покинет Ганлингорн и вернется в Лондон, а это рано или поздно случится, их любовная связь оборвется. Дженова станет кем была – леди Ганлингорн, матерью наследника, а он – сам собой, лордом Генрихом Монтевоем, другом короля и любовником многочисленных женщин.