Собрав скудные пожитки, пострадавшие отправились на новое место жительства – в домик на заднем дворе писца, где их поджидал Уинстон, доставленный туда Моханом накануне ночью.

Следующая пара месяцев, в течение которых небо изливалось на крыши и улицы Джайпура потоками воды, а равнина превратилась в илистое озеро, далась Уинстону нелегко. Сидя взаперти в своем убежище, он получил представление о том, что испытала Ситара за годы своего заточения в «Башне Слез». Его жизненное пространство ограничивалось комнатой размером пять на пять шагов, и только присутствие Ситары позволило ему вынести это вынужденное затворничество. Ее близость была подобна солнцу, неустанно освещавшему эти ненастные дни. В то же время Уинстон наслаждался возможностью быть с ней наедине. Округлившееся тело Ситары, ее отяжелевшие груди, равно как и мысль о том, что она носит его ребенка, делали ее еще желаннее в глазах Невилла и придавали их отношениям особую нежность.

То, что жена помощника писца редко показывается на люди, представлялось соседям вполне естественным и только убеждало их в ее скромности и порядочности. Однако страх быть обнаруженными воинами раджи не угасал, он отравлял каждый день и час, отпуская лишь на короткие мгновения, стал частью их жизни, пронизывал все их мысли, слова и действия.

Место помощника писца пришлось Мохану по душе. Он наслаждался своей новой должностью не меньше, чем до того положением принца. Он читал пожилым женщинам письма их проживающих на чужбине внуков; готовил купчие на дома и фермы; составлял счета и писал жалобы клиентов на ремесленников и наоборот; разбирал завещания; сочинял любовные записки для ловких подмастерьев и млеющих от стыда девушек под покрывалом.

В контору писаря стекались не только все городские сплетни, но и новости из-за крепостной стены. Так, в скором времени Мохан Тайид узнал, что раджа обещает высокую награду тому, кто поймает солдата-ферингхи, не только опозорившего его клан, но и угрожавшего его жизни, а вместе с ним и предателя-сына, и неверную дочь. Наконец, на пороге хижины появились двое вооруженных раджпутов, не менее грозных от того, что их мокрые рубахи липли к мускулистым телам, а с тюрбанов на лица стекали потоки воды.

– Эй, писарь! – позвал один из них хозяина конторы.

Старик послушно встал, убирая с колен дощечку с письменными принадлежностями, в то время как Мохан еще ниже склонился над своей. Напрасно старался он сосредоточиться на лежащем перед ним документе: сердце колотилось о ребра, как молоток.

– Не слышал ли ты что-нибудь о солдате-ферингхи? – спросил раджпут у хозяина, которого звали Анвар.

– Ферингхи? Вы ищете ферингхи? – Анвар сорвал с носа очки и принялся размахивать ими перед лицом раджпута. – Не тот ли, что ограбил моего помощника? – Писарь кивнул в сторону Мохана, еще ниже склонившегося над своей работой. – Все унес, разве что платье не снял, – продолжал горячиться Анвар. – Забрал все, что мой помощник нажил своим горбом. А ведь позарился на крохи: с писаря-то чем разбойнику поживиться? Времена настали тяжелые, люди скупы, а придираются к каждой строчке и даже букве. А тут еще этот пройдоха, как будто без него бед мало! Вот в старину…

– Ладно, старик, – оборвал его раджпут и сделал знак своему напарнику следовать за ним. – Если что-нибудь о нем прослышишь, дай нам знать.

Он устало оглядел комнату, после чего оба воина, подняв плечи, снова вышли на дождь.

Анвар водрузил на орлиный нос очки в проволочной оправе и поправил узорчатый тюрбан. Мохан тщетно пытался взять себя в руки и успокоиться.

– Вам стоит покинуть город до того, как закончатся дожди, Ганеш, пока они не схватили вас, – равнодушно заметил Анвар, словно говорил о погоде или обсуждал меню предстоящего ужина.

Ганеш – хитрое божество в образе слона, чьим именем назвался Мохан. Ганеш – сын Шивы и Парвати, повелитель путешественников, проходимцев и ученых, сломанным бивнем которого написана последняя часть Махабхараты. Уже одно то, как писарь произнес это слово, выдавало, что ему известна тайна Мохана или по крайней мере ее часть.

Принц покраснел. Последний раз он краснел так в детстве, будучи пойманным за руку на своих проделках.

– Но… как вы?.. – Он проглотил продолжение фразы.

Анвар ласково посмотрел на него поверх очков.

– Я – писарь, много повидавший в жизни, – ответил он. – Ты очень стараешься, но мой наметанный глаз видит, что ты не простолюдин. У тебя лицо дворянина, а на твоих руках мозоли искусного всадника, а не крестьянина. И потом, я не верю в совпадения: два бесчестных ферингхи в сопровождении молодого индуса и девушки – слишком много за один месяц в одном квартале Джайпура. – Старик улыбнулся, заметив страх в глазах Мохана. – Не бойся, я тебя не выдам. Ты не похож на человека, который имеет дело с преступниками. В остальном вы все хорошо продумали. – Он улыбнулся еще шире, макая перо в чернила и склоняясь над бумагой. – Но это место тебе придется оставить, и впредь не советую тебе наниматься помощником писаря.

8

Наконец в конце сентября свинцовые тучи заметно поредели, ливни сменились робким накрапыванием, а затем прекратились вовсе. Потом серое небо начало голубеть, и вереницы облаков потянулись откуда пришли – на северо-запад, через пустыню Тар к предгорьям Гиндукуша.

Анвар раздобыл беглецам три крепкие лошаденки выносливой породы, справил одежду и провиант. Он же, благодаря своей неутомимой фантазии и хорошей репутации в квартале, в зародыше пресекал любые возникающие у соседей подозрения. Наконец, он же, писарь Анвар, однажды утром вывел из города троих переодетых бедуинами путников, прячущих лица под тюрбанами и масками. В его сопровождении они лавировали в многоцветной толпе улочек и базаров, среди людей и буйволов с мощными шеями, вечно чем-то недовольных верблюдов и вездесущих обезьян, мимо Хава-Махала – дворца ветров, названного так за большое количество окон, через которые его обитатели наблюдали уличную сутолоку, сами оставаясь незамеченными, а приятный прохладный ветерок обвевал расположенные на нижних этажах покои.

Возле Чанд Пол – «Лунных ворот» – Анвар посадил своих спутников на оседланных лошадей. Прощание было коротким. Утреннее солнце уже золотило зубцы крепостной стены, когда всадники выехали из города, и животные, почувствовав под копытами влажную землю равнины и вдыхая пряный воздух, довольно фыркали и раздували ноздри.

Теперь перед беглецами расстилался другой ландшафт. Еще покрытая песком и галькой, медленно просыхающая земля была достаточно твердой и гладкой, и согретый нежарким солнцем влажный ветерок приятно освежал лицо. Вдали, над мерцающим морем зелени, высились, будто стеклянные, вершины хребта Аравали. Покатые холмы, кое-где украшенные остатками древних крепостей, перемежались с поросшими густой травой низинами. Путники объезжали стороной маленькие деревеньки и форты, равно как и хавели – пестро разукрашенные дома богатых крестьян и торговцев и длинные вереницы караванов. Бурные реки и говорливые ручьи пересекали заросли кустарников и небольшие, напоминавшие оазисы рощицы по берегам озер и прудов.

При появлении всадников зимородки молниями ныряли в воду, а стаи журавлей шумно взмывали в воздух, в то время как дрофы – их неуклюжие родственники – испуганно кудахтали в зарослях тростника. В ранние утренние часы под оглушительный стрекот здесь утоляли жажду тысячи рябков, которые исчезали так же внезапно, как и появлялись, и тогда на берегах воцарялась умиротворяющая тишина.

Подобно венчикам на головах фламинго, покачивались зонтичные соцветия каперсов. Вдали проносились стада газелей и антилоп с изящно изогнутыми рифлеными рогами, а по ночам выли волки и лаяли лисы. Один раз путники даже видели льва. Кишащая жизнью, омытая дождями равнина наполняла их сердца покоем. Их настроение заметно улучшилось, и, если бы не Мохан Тайид, поминутно окидывающий местность настороженным взглядом, они напрочь забыли бы об опасности.

Дальше к северу ландшафт становился более плоским и лесистым, однако одиноко торчащие скалы попадались все чаще. Наконец под ними раскинулся Дели, словно заспанный в лучах послеполуденного солнца, изливающегося на крыши и башни.

Однако это первое впечатление оказалось обманчивым: за городскими воротами в стене из красного песчаника беглецов ждал пестрый, многоголосый мир, вот уже не одно столетие живущий своей жизнью.

Много раз за свою историю Дели менял не только название, но и обличье. Будучи уже три тысячелетия центром государственной власти, он стал символом ее бренности и заслужил прозвище «кладбища династий». Казалось, на нем лежит заклятие. Этот город разрушали семь раз, но он, как феникс из пепела, возрождался на собственных руинах и завоевывал все новые участки равнины.

Дилика – так назвалось поселение, основанное в восьмом-девятом веках раджпутской династией Томар в дельте реки Ямуны. Позже рядом с ним возникла крепость Лал Кот с богато разукрашенными храмами, огромными резервуарами для сбора воды и другими впечатляющими строениями – неотъемлемыми признаками богатства и власти. Впоследствии Дели заняла враждовавшая с Томарами раджпутская династия Чаухан, которая еще больше укрепила город и расширила его границы. Хозяева сменяли друг друга один за другим: афганцы, моголы и турки из Центральной Азии. На рубеже тринадцатого столетия на развалинах крепости Лал Кот афганские завоеватели воздвигли колонну восемнадцати ярдов в высоту. Куфические знаки на камне возвещали победу ислама на индийской земле.

Шах Джахан – император Великих Моголов, которому Агра обязана сказочным Тадж-Махалом, воздвиг седьмой город на берегах Ямуны, Шахджаханабад. Он выстроил себе дворец у восточного конца крепостной стены и Лал Кила – Красный форт – впечатляющее строение длиной в целую милю и не меньше полмили шириной, целиком из красного камня. При нем же появились ворота, фланкированные изящными башнями с просторными павильонами на крышах и бесчисленными минаретообразными колоннами. Жемчужиной Лал Кила стал Диван-и-Хас – зал частных аудиенций, весь из мрамора и драгоценных камней, со знаменитым золотым Троном Павлина, вывезенным персами во время разграбления Дели в 1739 году.