Раджпуты стали искать у завоевателей поддержки. Многие князья заключили с англичанами соглашения. Именно в это время были отменены обычай сати и умерщвления новорожденных девочек с целью избежать впоследствии выплаты богатого приданого, сожжения женщин, обвиняемых в колдовстве, и крепостное право. Однако вмешательство чужеземной власти во внутренние дела страны, как всегда, имело свою цену. Когда в 1857 году в Индии вспыхнуло восстание – кровавый момент в истории Британской империи, – раджпуты встали на сторону англичан или в лучшем случае держали нейтралитет.

Однако насколько раздробленной была Раджпутана, настолько неопределенным оставалось ее положение в составе колониальной империи. Отдельные кланы более-менее открыто выступали против британского владычества, и среди них Чанды. Сурья-Махал с прилегающими к нему землями, благодаря воинскому искусству своих раджпутов и дипломатической хитрости раджей, прежде всего Джирая Чанда, до сих пор сохранял независимость, хоть и утратил за годы смуты и былое могущество, и значительную часть своих территорий.

Джейсон слушал Мохана разинув рот. Хелена тоже не могла не поддаться очарованию древних легенд и героических былей. Она начинала понимать, что скудная и в то же время невероятно красивая земля в окрестностях Сурья-Махала, которую она во время конных прогулок изучила вдоль и поперек, пропитана кровью многих и многих поколений, отстаивавших в борьбе с безжалостным врагом свою независимость и честь. Это была гордая, своенравная страна, и, знакомясь с ее историей, Хелена время от времени невольно переводила взгляд на Невилла, который внимал рассказам Мохана с неизменным равнодушием, как будто они не пробуждали в нем никакого интереса или, что более вероятно, он слышал их уже не один десяток раз.

Вот о чем хотела бы Хелена написать Маргарет. И о двенадцатом дне рождения Джейсона в конце января, и о празднике, устроенном в честь этого события в Сурья-Махале. И о подарке Невилла – рыжем жеребце. («Не пони, нет, настоящий конь!» – кричал Джейсон.) И о уроках верховой езды, которые после этого давали мальчику то Ян, то Мохан Тайид сначала в стенах Сурья-Махала, а потом в пустыне. Не терпелось ей рассказать Мардж и о собственных, пока скромных успехах в овладении мастерством традиционной индийской вышивки по нежному шелку и плотным шерстяным тканям, которое она постигала под руководством Джанахары, и о премудростях индийской кухни, сложных многокомпонентных специях и чатни. Наконец, об исполненных долгожданного семейного покоя вечерах у камина, когда Мохан Тайид с Яном сидели за шахматной доской, Джейсон – над очередным пухлым томом из библиотеки, а сама она с пяльцами на коленях пыхтела над никак не желающим ложиться на ткань филигранным узором. Или о том, как Мохан Тайид читает вслух Бхагавадгиту или что-нибудь еще из Махабхараты, Упанишады или Рамаяну, чей замысловатый и четкий, как искусно кованый узор, стих повествует о любви, борьбе и смерти бесстрашных индийских героев и правителей, богов и демонов.

Написав обо всем этом, Хелена нисколько не солгала бы. Тем не менее в целом такое письмо казалось ей идиллической фальшивкой. Потому что были моменты, когда, подняв глаза от пялец, она встречалась взглядом с Яном, и у нее перехватывало дыхание от внезапно охватывавшей душу злобы. Потому что из души еще не выветрилась обида того одинокого утра после первой брачной ночи. Иногда Ян бывал весел и разговорчив и часами мог рассказывать о дворце Сурья-Махал и истории Чандов, как будто и сам принадлежал к этому клану, но потом вдруг внезапно замолкал, а когда Хелена спрашивала его о причине, глаза его становились холодными и гладкими, как оникс, а лицо вдруг словно закрывала непроницаемая маска с выражением отвращения. Бывали моменты головокружительного, почти непереносимого счастья, которые быстро сменялись холодом и отчужденностью, так что Хелена начинала даже мерзнуть в присутствии мужа.

Как же могла она разъяснить то, что и для нее самой оставалось непостижимым? Какими словами можно ей донести до Маргарет, ее Мардж, что больше всего на свете она хочет понять мужа, чтобы по-настоящему разделить с ним его заботы и интересы. Ей не хотелось жаловаться на Яна, в этом она усматривала что-то предательское, и в то же время назвать себя счастливой означало покривить душой. Счастье, казалось, было где-то совсем близко, стоило только протянуть руку. Но оно оставалось неуловимым.

Хелена отложила перо, почувствовав неприятные спазмы внизу живота. Регулярные недомогания начались два дня назад. Похоже, длительное путешествие через пустыню сказалось на ее здоровье. В критические дни Хелена пользовалась набитыми мхом прокладками, которые Назрин не так давно пожелала посмотреть. Хелену удивила и разозлила просьба старой служанки, но, покраснев от стыда, она ее выполнила.

По строгим правилам индуизма, в такие периоды женщине запрещалось переступать порог зенаны, она не должна была общаться с мужчиной, дабы не осквернить его своей нечистотой. Не потому ли Невилл избегал ее в последнее время? Или он снова покинул Сурья-Махал, уехав в неизвестном направлении и на неопределенное время? Женщины уклонялись от ответов на ее вопросы. И Хелена, которой внезапное одиночество казалось поначалу странным и обидным, быстро с ним свыклась и стала получать удовольствие от свободы, наслаждаться которой не мешал даже неудобный пояс из плотной ткани, который ей подвязали под сари.

Хелена со вздохом взяла перьевую ручку и размашистым почерком принялась живописать красоты селений и городов, через которые пролегал ее путь по Индии, мысленно проклиная себя за фальшивый беспечный тон.


Стук – пауза, потом два стука подряд и еще один… Ричард взглянул на дверь из темной свилеватой древесины. Осторожные удары часов на каминной полке подтвердили пунктуальность его визитера. Пытаясь успокоиться, Картер глубоко вдохнул и, прежде чем щелкнуть замком, сделал несколько кругов по устланному мягким ковром полу. Вытянутая фигура в длинном жакете и джодхпурах[6] неслышно, как змея, проскользнула в комнату, приветствовав Ричарда чуть заметным поклоном. Тот же, прежде чем запереть дверь, выглянул в коридор и внимательно посмотрел направо и налево.

Без лишних предисловий безымянный гость с бледным, в свете камина почти серым цветом лица вытащил из внутреннего кармана толстый конверт и протянул его Ричарду.

– Здесь, сахиб.

Картер быстро разорвал конверт, просмотрел несколько исписанных мелким почерком листков и поднял глаза.

– Мне говорили, вы умеете молчать, – сказал он.

Человек в длинном кафтане поклонился.

– Конечно, сахиб.

Ричард заметил жадный блеск в глазах незнакомца и почувствовал прилив граничащей с отвращением неприязни к этому человеку, по всей видимости, на все готовому ради денег. Однако жизнь давно научила Ричарда справляться с эмоциями. Картер положил бумаги на каминную полку рядом с часами и протянул визитеру несколько ассигнаций.

– Держите меня в курсе дела.

– Конечно, сахиб, – снова поклонился посыльный. – Хотя в ближайшее время это будет очень нелегко. Его люди – потомственные раджпуты, мимо них и ящерица в пустыне не проскользнет. Проникнуть во дворец нет ни малейшего шанса.

Не моргнув глазом, Ричард полез во внутренний карман черного, как антрацит, пиджака и вытащил оттуда толстую пачку долларов.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете.

Отблеск огня скользнул по лицу визитера, до того невыразительному, что Картер презрительно отвел глаза.

– Я сделаю все возможное, сахиб.

Посыльный еще раз подобострастно поклонился и покинул комнату, чуть слышно щелкнув замком.

Подвинув стул к камину, Ричард принялся, листок за листком, изучать бумаги, поочередно отправляя их в огонь. Он налил себе бокал хереса и, потягивая сигару, наблюдал, как корчится в пламени, превращаясь в пепел, содержимое конверта.

17

Под копытами чуть слышно хрустели песок и галька, сзади стеной стояла серебристая пыль. Хотя ночи под усыпанным звездами небом все еще были холодны, днем солнце хорошо прогревало землю, предвещая скорый конец короткой зиме. Хелена любила февральскую прохладу внутреннего двора и просторных залов Сурья-Махала и треск поленьев в камине, однако сейчас ей хотелось наслаждаться солнцем, чувствовать, как ласкает кожу теплый весенний ветерок, гоняющий по пыльным камням гнезда сухой травы, и поднимать глаза к сверкающему, как шелк, голубому небу.

К путешествию готовились без спешки, тщательно, день за днем пакуя грузы и собирая лошадей. Такая неторопливость была не в обычае Яна, когда речь шла об отъезде. По-видимому, расставание с Сурья-Махалом давалось ему не менее тяжело, чем Хелене. Впрочем, все эти дни Хелена почти не видела мужа и чувствовала, что значит для него не больше любой другой поклажи, которую надо не забыть взять с собой.

Вот уже четверо суток прошло с тех пор, как Джанахара со слезами на глазах в последний раз обняла свою молодую гостью и маленький караван, под плач и причитания обитателей дворца, выехал через распахнутые ворота на золотящиеся в лучах рассветного солнца просторы пустыни. После многоцветной роскоши Сурья-Махала безжизненный ландшафт показался Хелене еще тоскливее, а путешествие – более утомительным, чем в первый раз. Когда же Хелена начинала думать о загадочной Шикхаре, которая должна была стать ее новым домом, неторопливая рысь изматывала нервы еще больше.

Хелена на мгновение выпустила поводья, чтобы повыше закатать рукава рубахи, и чуть не вывалилась из седла, потеряв равновесие. Темный жеребец Мохана Тайида внезапно встал, и каурая лошадь Хелены, не дожидаясь команды, сделала то же самое. Индус сдвинул густые брови и напряженно уставился в пространство, словно изучая его всеми органами чувств.

– В чем дело? – спросил Невилл, подъехав к нему на вороном жеребце.

Не ослабляя внимания, Мохан Тайид тряхнул головой и перевел глаза на высящееся слева плато.