Пруденс была слишком занята, чтобы писать обо всем этом дядюшке Кларенсу, но живо представляла себе, как он радовался бы. Впрочем, было кому сообщить о ее светских успехах и кроме нее. Миссис Маллоу, которая часто оставалась дома, когда Пруденс посещала невинные светские развлечения, не требующие обязательного сопровождения, не забывала извещать брата о новых успехах дочери и прилагала к письмам вырезки из газет.

Когда эти известия достигли Лондона, Кларенс решил, что нельзя упускать такие возможности, и выехал в своем экипаже, наняв дополнительную пару лошадей, желая прибыть в Бат во всем великолепии и не уронить честь племянницы в глазах публики. Он так торопился, что даже не забежал перед отъездом к миссис Херинг и сэру Алфреду, чтобы сообщить им о своей поездке.

— Значит, Пруденс, о тебе весь Бат говорит. Ах ты, шалунья! — с восторгом приветствовал он ее. На ее челе он узрел сияние письма из Карлтон-Хаус, а в ее очах — портрет в витрине. — Ты совсем вознеслась, — добавил он. — Скоро не станешь узнавать родного дядю. Это же надо — за столько дней ни единой строчки! Ну конечно, дела, дела. Мне ли этого не знать? У меня и у самого вечно дел по горло. Все мы заняты. Я написал всех Чилтернов, но из-за этих дел всего раз побывал на натуре в Ричмонд-парке.

— Что делается в Лондоне, дядюшка? — поинтересовалась Пруденс, мыслями улетая в Лондон, где, как она полагала, был сейчас Даммлер, хотя от него самого вестей не было.

— Все горят желанием послушать о твоих успехах. Меня целыми днями одолевали визитеры с поздравлениями.

Пруденс интерпретировала его слова как то, что он целыми днями бегал по знакомым и рассказывал о ней, и слабо улыбнулась.

— Так ты, Уилма, отравилась устрицами? — пожурил Кларенс сестру. — Я вот никогда не ем устриц. Нормальный человек такую гадость есть не станет. Это чайки пусть их едят, а на моем столе им не место. От одного их вида с души воротит. Но Найтон тебя спас. Как разумно было, Пру, послать за ним в Лондон.

— Он просто оказался в гостинице. Нам ужасно повезло.

Конечно, хорошо, что он случайно оказался в гостинице, но было бы гораздо лучше, если бы за ним специально послали в Лондон, и Кларенс быстро перевернул всю историю на свой лад.

— Это хорошо, что он так быстро прибыл. Я ему об этом непременно скажу. Вернусь в Лондон и попрошу его проверить у меня легкие.

— А что у тебя с легкими, Кларенс? — спросила миссис Маллоу.

— Немного побаливают, — сообщил он, живо представив себе физиономию мистера Макги, когда тот увидит коляску Найтона у его дверей. — Впрочем, воды мне помогут. Завтра же все вместе отправимся в зал для питья вод. Наверное, все будут на тебя смотреть. Представляю, какой будет ажиотаж: все глаза глядят на тебя, все просят подписать твои книги.

— Так оно и есть, — подтвердила Уилма.

— Тебе одно беспокойство. Одно беспокойство, — произнес Кларенс с чувством глубокого удовлетворения. — Пойдем пораньше. Я хочу по дороге взглянуть на портрет Пру в витрине. Ты мне эту картинку так и не описала, Уилма. Она хорошо нарисована? Небось наша Пру изображена в профиль? И как? Насколько я знаю, эти ребята никогда не рисуют в анфас, их смущает трудный ракурс. А уж ресницы…

— Я очень похожа, — сказала Пруденс. — Я изображена сидящей за столом в зале для питья целебных вод, кто-то опрокидывает мой стакан, а кто-то вскарабкивается на мой стул.

— Ах вон оно как, — улыбаясь, проговорил Кларенс, — я бы их за пояс заткнул.

— Да нет, все не так плохо. Это же карикатурное изображение. Там всегда все преувеличивают. Я им благодарна, что они попросили меня расписаться в книге.

— Ты у нас известная скромница. Лично я терпеть не могу, когда ко мне лезут, — заявил он, на самом деле чуть не лопаясь от радости. Следующей его песней было: — А где Даммлер? Я-то думал, он здесь, с вами. Что-то не вижу у тебя кольца на руке.

— Кольца? — встревожено переспросила Пруденс. Она боялась, что он потребует объяснений на предмет отсутствия Севильи, но портрет в витрине, как видно, отвлек дядюшку от этой темы. А то, что он вдруг решил, что Даммлер должен сделать ей предложение, повергло ее в шок.

— Но ведь он помчался вслед за тобой, чтобы окольцевать тебя, разве не так?

— Но он здесь не был. Он сюда не приезжал. Ты, наверно, вычитал, что он был в гостинице в Ридинге… — Ей было тягостно вспоминать о его появлении в «Джордже». Она-то считала, что он объявился там по чистой случайности.

— Вычитал? Да он сам говорил мне в день вашего отъезда, что будет гнать лошадей всю ночь, чтобы перехватить тебя в Ридинге.

— Как? Он заходил в день отъезда? — воскликнула Пруденс, пытаясь понять, где тут правда, а где вымысел.

— Он был просто не в себе. Весь кипел от ревности. Ну к этому, как его — Барселоне, Мадриду…

— Откуда он узнал, что Севилья поехал в Бат? В Файнфилдзе ему, ясно, никто не докладывал.

— Мне как-то не пришло в голову спросить его, откуда он это знает, но ему все было известно.

— Уж не вы ли, дядюшка, и доложили ему?

— Не помню. — Впервые в жизни Кларенс сослался на свое незнание. — Но он знал, это точно. Я дал ему твой адрес, а он сказал, что будет ехать без остановки и догонит вас. То, что ты поехала с Севильей, явно взбесило его.

— Но при чем тут Севилья? Он уже уехал из Бата, когда мы туда поехали.

— Ну и хитрущая же ты, однако! Играешь ими, как тебе заблагорассудится.

Пруденс не стала разубеждать Кларенса, поскольку сама дала ему повод так думать, но ей сейчас хотелось узнать все о Даммлере.

— Так Даммлер решил, что я поехала с Севильей?

— Нет, я сказал ему, что ты поехала с матерью и на четверке лошадей. — Четверка, разумеется, волновала Кларенса больше. О ней он, конечно, упомянул как о главном факте. — Он страшно заревновал. «Я ему нос разобью», — кричал он. Он готов был рвать и метать от злости.

Эта картина явно была плодом дядюшкиного воображения, и не стоило принимать ее за чистую монету.

— А где он сейчас? — продолжил Кларенс. — Поехал в свое аббатство, чтобы подготовить там все для свадьбы, где же еще.

За кого только из ее знакомых дядюшка уже не выдавал племянницу, так что все это можно было пропустить мимо ушей.

— Никакой свадьбы не будет.

— Ты отвергла его? — спросил Кларенс разочарованно. — А по мне так он отличный жених.

— Он не делал мне предложение.

— Как всегда, скромничаешь. Но разве этого надо стесняться? Маркиз и, насколько я слышал, славный стихоплет. Хотя оно, конечно, понятно; теперь, когда ты приглашена в Карлтон-Хаус, что тебе одноглазый поэтишка? По такому случаю они могут и внести изменения в положение о королевских браках. Только актерки и паписты не должны и близко подходить ко дворцу. Герцог Кларенс всегда был не равнодушен к тебе…

Мать и дочь переглянулись, и Пруденс вздохнула. Дядюшка Кларенс неисправим. Толку от него никакого. Она поспешила удалиться, пока он не выдал ее за кого-нибудь еще из королевской семьи.

Единственное, что Пруденс уяснила, так это то, что Даммлер действительно был на Гросвенор-сквер, но что именно он говорил, навсегда останется тайной. Вместе с тем тот факт, что он заезжал к ним, заставил ее задуматься. Он явился в «Джордж» специально, чтобы повидаться с ней, и если был у дядюшки Кларенса днем, то, выходит, действительно полночи скакал без остановки. А потом эта безобразная сцена ревности. Она надеялась вскоре увидеться с ним, но. прошло десять дней, а от него не было ни слуху ни духу.

А дни проходили весело. Пруденс стала знаменитостью, ее приглашали во все дома. У нее появились постоянные поклонники, приглашающие ее на прогулки в коляске, пешком и сопутствующие ей на балах. Это были в основном отставные военные и вдовцы, но их было много. И еще — не забавно ли? — как снег на голову свалился Роналд Спрингер. Годами она вздыхала о нем, а теперь, когда забыла его, он всем своим видом показывает, что увлечен ею. Не было дня, чтобы он под тем или иным предлогом не заглянул к ним. Теперь, когда Пруденс вращалась среди таких светских людей, как Даммлер и Севилья, его скромная провинциальная элегантность ее не прельщала. Ничего романтического от ее отношения к нему у нее не осталось; скорее ей просто льстил его интерес. Она вспоминала с улыбкой, что Даммлер всегда отзывался о нем критически. Напряженная светская жизнь требовала обновления гардероба. Пруденс стала объектом подражания для батской светской молодежи. Если на воскресную службу она надевала к своему желтому платью из тафты шляпку с зелеными ленточками, можно было ожидать, что в понедельник в витрине ателье появится похожий гарнитур. Прикрепив однажды к зонтику от солнца букетик цветов, она на следующий день с удовольствием наблюдала аналогичные букетики на зонтиках многих прогуливающихся дам. Окрыленная таким успехом, Пруденс отважилась на большее. Ее наряды, оставаясь, впрочем, в рамках приличия, стали немного более фривольными, более смелыми и декольтированными чуть больше принятого. Полковник Бересдорф даже позволил себе комплимент на тему ее плеч, что они, дескать, «как у Венеры Милосской». Чтобы как-то ответить на частые приглашения, Пруденс открыла нечто вроде салона, куда приглашалась избранная публика и где говорили о литературе. Пару раз она рискнула даже появиться в обществе без матери, в сопровождении мужчин. Для этой цели Пруденс, конечно, выбрала достаточно пожилого поклонника, чтобы в зародыше погасить возможные сплетни о легкомысленном поведении, хотя Спрингеру это не понравилось. Впрочем, свои визиты он не прекратил.

Правда, некоторые блюстительницы нравов посмотрели на это косо. Говорили, что графиня Клефская, считавшаяся столпом приличий, отозвалась о ее подвигах неодобрительно. Еще двадцать лет назад она была в этой области беспрекословной судьей, но за это время нравы несколько изменились, и от ее суждений стало отдавать нафталином. Тем не менее графиня не утратила своей позиции, и никто не осмеливался входить с нею в конфликт. Узнав о неблагосклонном отзыве графини, Пруденс сократила выходы без сопровождения матери. Но напрямую графиня не высказывалась. Ей нравилось, когда к ним наезжали знатные люди, и до тех пор, пока мисс Маллоу не выходила за общепринятые рамки, графиня предпочитала быть к ней снисходительной. Она только наблюдала и ждала.