– А как насчет энергетических потоков, которые описаны здесь? – Лили указала на книгу, которую недавно читала.

– Из того, что я видел собственными глазами, практика иглоукалывания – самый наглядный пример того, как теоретические знания об энергетических линиях организма помогают лечить людей, – пояснил Паскаль. – Результаты были очень впечатляющими. Мне посчастливилось наблюдать, как проводилась сложная операция на пациенте, которого полностью обезболили, воткнув иголки в определенные точки. Больной ни разу даже глазом не моргнул.

– Да-да, я как раз об этом читала, – закивала Лили. – Но я говорю о другом. Я не понимаю, почему ни в одной из ваших книг ничего не сказано про цвета.

– Про цвета?… – переспросил Паскаль, стараясь не выдать своего волнения.

– Да, конечно. Например, такое слабое свечение, что исходит из ваших рук, когда вы лечите больного. – Лили внимательно посмотрела на мужа и добавила: – Вы ведь понимаете, что я имею в виду? Когда вы работали с ожогом Дженни, свет был холодным и синеватым. Вы научились этому в Китае? Мне ведь ничего не почудилось, верно? – Она уставилась на него широко распахнутыми глазами.

Паскаль медлил с ответом. Кроме Лили, она знал только одного человека, видевшего свет различных оттенков. И этот человек был тибетским монахом. Но Лили, в отличие от монаха, рассматривала это свечение как очередной научный факт, не более того.

– Нет, вам ничего не почудилось, – ответил он наконец. Ему ужасно хотелось сгрести жену в охапку – и расцеловать.

Было ясно: Лили обладала даром видеть ауры. Но никто никогда не говорил ей, что именно она видела. Поэтому Лили не считала себя какой-то необычной – и точно так же, как не считала необычным его, Паскаля.

– Отчего у вас такое… самодовольное выражение? – спросила она неожиданно.

– Потому что вы, Лили, – не просто способная ученица. Вы, любовь моя, – вы гениальны!

– С чего вы это взяли? Если вы насчет цветов, то я лишь констатировала очевидное.

– Но не все видят то, что видите вы, – в радостном возбуждении проговорил Паскаль. – У вас – особый талант!

– Правда? – Лили раскраснелась от удовольствия. – Но что же в этом таланте особенного?…

– У некоторых людей очень хороший слух. У других необычайно тонкое обоняние. Но ваш дар состоит не в том, что у вас какое-то особенно острое зрение, а в том, что оно – другое. Даже очень хорошее зрение не поможет увидеть «цвета», как вы их называете. Ваш дар имеет нематериальную природу. То, что вы называете «цветами», на самом деле – различные энергии. Цвета меняются, потому что каждый вид энергии имеет свое назначение, свою вибрацию. И обычно вместе со свечением появляется тепло. Но не всегда…

Лили ненадолго задумалась, потом пробормотала:

– Кажется, я вас понимаю… На лужайке, когда вы проделывали со мной эту… этот фокус, вокруг всего вашего тела был свет – чистый и белый. И это походило… Ну, я не знаю, что это было, но только свет казался не таким, как всегда. Когда вы лечите людей, свет совсем другой, верно?

– Да, все верно, – кивнул Паскаль.

– Что ж, хорошо… – Лили улыбнулась. – Возможно, со временем и я буду в этом разбираться.

– Я думаю, вы уже в этом разбираетесь. Вы учитесь очень быстро и оказываете мне огромную помощь.

– Мне нравится вам помогать. И нравится помогать людям, которые к нам приходят. Они всегда так благодарны… Приятно быть нужной людям. – Лили вдруг улыбнулась и добавила: – Кроме того, очень приятно открывать дверь и обнаруживать подношения. Еда – это всегда здорово. Но больше всего мне понравилась кровать от месье Ласкарда. Когда я ее увидела… Ох, думала, умру от радости!

– До сих пор не могу понять, как он узнал, что у нас нет нормальной кровати, – пробормотал Паскаль. Тема была крайне щекотливая, и он, сконфузившись, опустил глаза.

– Это я ему сказала, – с улыбкой заявила Лили. – Он все допытывался, каким образом может с вами расплатиться. Поскольку же вы отказываетесь брать за работу деньги, а месье Ласкард – плотник… Вот я и сказала ему, что мы были бы весьма благодарны за кровать.

Снова взглянув на жену, Паскаль проговорил:

– Вы не должны ничего просить у тех, кому мы помогли. Это обесценивает все, что мы делаем.

– О, будьте благоразумны! – воскликнула Лили. – Ведь месье Ласкард страдал из-за того, что не мог выразить вам свою благодарность. И он считал, что той ткани, которую подарила нам его жена, явно недостаточно. И потому я сделала то, что подсказывал здравый смысл. Теперь он счастлив, потому что знает: кровать – это именно то, что нам было нужно. И выходит, что он расплатился с вами за то, что вы спасли его сына. Ох, Паскаль, иногда вы слишком упрямый…

– Упрямый? И это говорите вы?…

Лили с улыбкой кивнула.

– Да, настолько упрямый, что вас невозможно переубедить! Особенно в тех случаях, когда речь заходит о том, чтобы попросить о чем-то. Вам повезло, что у вас практичная жена. Потому что в противном случае… Даже не знаю, как бы мы с вами жили. Право, Паскаль, вам надо лучше понимать окружающих.

Ему нечего было на это сказать – разве что вволю посмеяться. Но Паскаль удержался от смеха; сказалась выучка, полученная за три месяца жизни с Лили. Отвернувшись, он стал разливать по бутылкам настойку, которую приготовила его жена.

Лили уже неплохо освоилась с работой травницы. Она научилась собирать и высушивать растения, а недавно начала самостоятельно готовить настойки и мази. Теперь в их домишке все время пахло чем-то особенным. Впрочем, Паскаль предпочел бы забыть тот день, когда Лили, прочитав о полезных свойствах боярышника, решила собрать его цветы. Беда в том, что цветы боярышника, в отличие от плодов, имели запах тухлой рыбы, который только усилился, когда Лили растерла цветы в ступке. Этот ужасный запах пропал лишь на третьи сутки проветривания. К счастью, Лили подобной ошибки больше не совершала, и Паскаль уже начал задаваться вопросом: а не обладала ли его жена истинным даром целительницы? Это объяснило бы необычайную быстроту обучения, а также ее выдержку и полное отсутствие брезгливости во время лечения. К тому же она видела ауры…

– Скажите, Лили, – спросил он, затыкая пробкой очередную бутылку, – а как давно вы видите цвета? Это у вас от рождения или недавно появилось?

– Право, не знаю… Я редко попадала в руки к докторам, но я помню один случай. Мне тогда было десять лет, у меня была лихорадка, и очень болело горло. – Нахмурившись, Лили вздрогнула и обхватила себя за плечи. – Пожалуй, тот случай был единственный. Руки у того человека были грязные, и от них исходил какой-то мерзкий коричневый свет. Ох, я ужасно не хотела, чтобы он до меня дотрагивался…

Чуть помолчав, Лили с усмешкой закончила:

– И я закатила такую истерику, что он вынужден был уйти и забрать с собой своих пиявок. После этого я почти сразу же выздоровела.

– Я рад, что вам хватило благоразумия закатить истерику.

«Выходит, у нее этот дар – от природы. Что ж, можно было бы догадаться…» – подумал Паскаль.

А Лили, поежившись, проворчала:

– После этого падре Меллит так отстегал меня розгами, что я четыре дня сесть не могла.

Паскаль замер с бутылкой в руке.

– Падре Меллит стегал вас розгами? – пробормотал он с удивлением.

– Да, разумеется. Думаю, это было его любимым времяпрепровождением. Если не считать молитв, конечно. Всякий раз, когда я делала что-то не так, глаза его загорались, – и вот я уже в часовне… Стою спиной к падре, стою, перегнувшись через ограду алтаря с задранными юбками… А он, стегая меня, не уставал повторять, что розга жжет нагую плоть в двадцать раз сильнее, чем через ткань – даже если это всего лишь тонкая нижняя юбка. Кстати, мой отец, наказывая меня, никогда не задирал мне нижнюю юбку. Я думаю, падре Меллит меня ужасно не любил. Паскаль, почему вы так побледнели? Жан-Жаку доставалось куда больше, чем мне. Скажите, вас ведь, конечно, тоже наказывали розгами?

– Нет, не наказывали! – заявил Паскаль, с трудом сдерживая гнев. Если бы падре Меллит оказался сейчас здесь – ему бы не поздоровилось! – Продолжайте, Лили, – процедил он сквозь зубы.

– Да мне и добавить-то больше нечего. После порки падре Меллит всегда становился добрее. Даже давал мне конфету или гладил меня как собаку, говоря, что Бог меня простит, если я буду хорошей девочкой. Но мы с ним оба знали, что я никогда не буду хорошей девочкой. Однако я притворялась, делала вид, что верю ему. Потому что если бы не притворялась, меня бы снова выпороли. Уж этот-то урок я усвоила. И тогда он улыбался… Ох, видели бы вы эту его жуткую улыбку!..

Паскаль кивнул, глядя в пол. Он боялся поднять на Лили глаза – чтобы она не увидела охватившую его ярость! И теперь стало ясно: ее отношение к Богу вполне оправданно.

– Это все? – спросил Паскаль.

– Нет-нет, – сказала Лили. – Потом наступало самое худшее. Хотя тогда… По крайней мере, тогда тело мое было прикрыто платьем. Я должна была повернуться лицом к алтарю и снова перегнуться через ограду в знак покорности Богу. А отец Меллит читал надо мной очистительную молитву. И, читая, он тер мой высеченный розгами зад чем-то твердым и противным.

– Что он делал?! – воскликнул Паскаль.

Лили передернула плечами – словно от озноба.

– Он водил по мне… чем-то твердым. Я думаю, это было распятие, хотя не уверена. И потом он опускал ладонь на то место, которое стегал розгами, и читал «Санктус». Мне всегда при этом делалось ужасно стыдно – как бы я ни старалась внушить себе, что все это ничего не значило.

– Как долго это продолжалось? – Паскаль с силой стиснул бутылку, так что костяшки пальцев побелели.

– Мой отец заставил его прекратить порки, когда мне исполнилось четырнадцать. Я думаю, падре Меллит был в ярости от того, что теперь он мог только сажать меня на хлеб и воду и заставлять всю ночь читать молитвы. Коффи пыталась защитить меня, но ей не всегда это удавалось.

Лили всхлипнула и, утирая слезы, пробормотала: