Лили снова взглянула на мужа, проверяя, заметил ли он ее огрехи. Но он смотрел только вперед, на дорогу. Тогда она попыталась быстренько вдавить крошки сыра в хлеб, затем протянула ломоть Паскалю. Тот взял свою порцию и на всякий случай переложил хлеб на другую сторону сиденья, подальше от Фасолинки. Собачка очень внимательно следила за процессом сервировки, а потом, при раздаче еды, приняла стойку.

– Спасибо, – сказал Паскаль, не глядя на жену.

Лили пристально на него посмотрела. Ей показалось или она действительно заметила смешливые искорки у него в глазах?

– Открыть вино? – спросил он.

Лили медлила с ответом. Наконец решительно заявила:

– Я сама это сделаю. У меня тут где-то штопор есть. – И она принялась за дело.

Через несколько минут, когда стало ясно, что она вогнала пробку внутрь, на середину горлышка, Паскаль потянулся за бутылкой и вручил ей поводья – еще одно испытание! Лили запаниковала – даже забыла обидеться.

– Просто держите их свободно, – сказал Паскаль. – Нет, не натягивайте. Держите свободно. Вы же не хотите поранить рот бедному животному. Да, вот так. Правильно, Элизабет. – Он ободрил ее улыбкой. – Лошадь сама прекрасно знает свое дело. Так, дайте мне штопор, а не то мы умрем от жажды. Нет, не смотрите на меня, смотрите на дорогу. Вот так, хорошо.

Через минуту-другую этот негодяй умудрился-таки вытащить пробку. Затем налил вино в кружки, которые вытащил из заплечного мешка, лежавшего рядом с ним на сиденье, и протянул одну из кружек жене, после чего забрал у нее поводья.

– Вы никогда прежде не управляли лошадьми? – спросил он словно невзначай.

– Нет, мне никогда не представлялась возможность, – ответила Лили, вонзая зубы в хлеб с сыром.

Тут Паскаль вдруг проникся интересом к пастбищу, находившемуся слева от дороги.

– Полагаю, ваш отец считал, что управлять экипажем – занятие не для леди, – сказал он спустя минуту или две.

– Причина не в этом, – ответила Лили, глотнув вина, чтобы запить суховатый хлеб. – Он считал занятия такого рода баловством и пустой тратой времени. Мол, есть дела поважнее…

– И что же это за дела? – Паскаль скормил кусок хлеба с сыром Фасолинке, после чего с любопытством взглянул на жену.

– Учеба, чтение, молитвы…

– А вышивание?

– Да, и еще вышивание. Но читать – только отрывки из Библии. Мне понадобилось четыре года, чтобы закончить «Первое послание коринфянам». – Сказав это, Лили невольно вздрогнула.

Паскаль уставился на нее во все глаза.

– Вы серьезно?…

– Да, конечно. Вам, должно быть, такие занятия очень нравятся, раз вы жили в монастыре.

– Что, вышивание? – усмехнулся Паскаль. – Вообще-то нет, не нравится. Я предпочитаю садоводство.

– Но вы же поняли, что я имела в виду, – в раздражении проговорила Лили. – Я говорила о молитвах… и прочем в этом роде. Я понимаю, что вы там просто работали. Но разве вы не должны были ходить в церковь по пятнадцать раз в день?

Паскаль тихо рассмеялся.

– Ну, не пятнадцать. Но верно, мне это нравилось.

– Нравилось?! – изумилась Лили. – Такое не может нравиться! Не может и не должно!

– Не должно нравиться? Тогда для чего же молиться, если вы не получаете от этого удовольствия?

– Для того, чтобы с тоской вспоминать все свои прегрешения и просить у Бога прощения.

– В самом деле? – с каменным лицом спросил Паскаль.

– Да, конечно. Неужели монахи вас этому не научили? – проворчала Лили.

Паскаль медленно покачал головой.

– Нет, не научили.

– А следовало бы. Но я полагаю, они решили, что это не их дело. Ведь монахи мало говорят, верно? – Лили достала из мешка два яблока и взяла нож, но Паскаль тут же отобрал у нее одно из них, не позволив ей его искромсать.

– Я предпочитаю есть яблоки такими, какими их создал Господь, – пояснил он все с той же смешинкой в глазах. – Знаете, вы заставили меня взолноваться. Возможно, мне следует написать Дому Бенетарду и проинформировать его о том, что у него неправильное представление обо всем, что касается теологии и отправления культа. Ведь в монастыре монахи идут на молитву с радостью. Они понятия не имеют о том, что по замыслу Божьему должны чувствовать себя несчастными.

Лили недоверчиво посмотрела на мужа.

– Вы снова меня дразните, да?

– Да, я вас дразню. И я совсем не удивлен тому, что вы не верите в Бога, если имеете о Нем такое жуткое представление. Я бы тоже в Него не верил на вашем месте. Кто захочет постоянно чувствовать себя несчастным? Скажите, вы когда-нибудь были свидетельницей рождения новой жизни?

Лили молча покачала головой.

– А видели, как что-либо погибает?

Лили пожала плечами.

– Нет. Хотя… Да, однажды я видела раздавленную колесом кареты лягушку. Это выглядело омерзительно.

– Да, могу представить. Но суть в том, что вера – это не то, чему можно найти объяснение. Она или есть, или ее нет. Но если видишь руку Господа в каких-то событиях, что происходят у тебя на глазах, то поверить проще. Так вот, наблюдая рождение и смерть, я обнаружил, что таким образом можно упорядочить свое представление о мире.

– Не думаю, что мне захочется видеть роды или смерть. – Лили поморщилась. – Ни то, ни другое не кажется мне приятным для глаз.

Паскаль взглянул на жену с восхищением.

– У вас и впрямь интересные представления о жизни, – заметил он. – Вижу, нам с вами предстоит много трудиться…

– Если вы надеетесь обратить меня в свою веру, то зря теряете время, – язвительно проговорила Лили. – Падре Меллит очень старался, только ничего у него не вышло. Я своего мнения не изменю. У меня к жизни научный подход, и я не верю в то, что не имеет разумного объяснения.

Паскаль вонзил зубы в яблоко.

– Насчет научного подхода я с вами согласен, – сказал он, прожевав.

– Правда?… – удивилась Лили.

– Да, конечно. Знания и мастерство необходимы в самых различных делах. – Паскаль снова куснул яблоко. – Так вот, я… Я думаю, что наши с вами взгляды на жизнь различаются в следующем: я верю, что мы существуем на этой земле не просто в результате биологического процесса. Мы существуем благодаря биологическому процессу… в высшей степени совершенному. И наше тело – лишь временное пристанище. Тело преходяще, а мы – нет. Теперь понимаете?

Лили молча пожала плечами. Она никогда прежде не слышала, чтобы так говорили о вере, и подобные речи мужа вызывали у нее тревогу, но в то же время интриговали.

– А как насчет греха? – спросила она с лукавой улыбкой. Лили прекрасно знала, что ее муж – грешник, закоренелый к тому же, так как никогда в своих грехах не признается.

– Что насчет греха? – переспросил Паскаль. – Если вы спрашиваете о человеческих слабостях, то ответ будет один: мы все им подвержены.

– Нет-нет! – теряя терпение, воскликнула Лили. – Я имею в виду настоящий грех, тот самый, из-за которого вам век в аду гореть.

Паскаль пожевал нижнюю губу, затем скосил взгляд на жену.

– Я должен сделать признание, – сказал он. – Я не верю в ад.

– Так я и знала! – возликовала Лили. – Так можете ли вы назвать себя христианином? А в рай вы верите?

– Да, в рай верю.

– Но как можно верить в одно и не верить в другое? – спросила Лили. – Вы непоследовательны.

– Пожалуй, я мог бы объяснить свою позицию, – с улыбкой ответил Паскаль.

– Так объясните же, – сказала Лили. Ох, почему он так посмотрел на нее?! Ведь когда муж так на нее посмотрел, она не могла не подумать о том, что он представляет серьезную опасность для женских сердец. И в этом не было ничего удивительного. При его-то внешних данных! И если кому-то и стоило переживать из-за перспективы попасть в ад, то это ее негодяю мужу!

– Я верю, что Господь любит все Свои создания вне зависимости от их ошибок, – сказал Паскаль, глядя куда-то вдаль. – И поэтому Он не отправляет тех из нас, кто сбился с пути, в геенну огненную – это было бы совершенно бессмысленно. Я думаю, Он дает нам шанс возвращаться вновь и вновь, пока мы не исправимся окончательно.

– Тогда вы не можете считать себя католиком, – сказала Лили, глядя на мужа так, словно перед ней был черт с рогами. – Вы вообще христианином быть не можете! Как вас пустили в монастырь?!

Паскаль тихо засмеялся.

– С этим проблем не возникло. Может, вы и правы, считая меня никчемным католиком. Но я очень хороший садовник. К тому же хочу вам напомнить: я не был там монахом. Кроме того, Элизабет, Бог есть Бог – как бы вы на Него ни смотрели.

– Существует только одна истина, – с важным видом заявила Лили.

– Неужели?… А чем же тогда занимался Бог до того, как был составлен символ веры? Наказывал Своих тварей за пробелы в теологии?

Лили насупилась. Она никогда не думала о Боге таким образом.

– Но разве вы не должны верить в то, что Христос – Сын Божий, что он умер и смертью своей искупил наши грехи, благодаря чему мы приобрели жизнь вечную? То есть так считается, – поспешно добавила Лили.

– Да, я верю в это. Хотя не совсем так, как излагает Церковь. Как-нибудь спросите меня о первых двух Вселенских Соборах – Никейском и Константинопольском. Они проливают интересный свет на некоторые теологические доктрины.

Лили закатила глаза.

– Никейский Собор состоялся в 325 году, а Константинопольский – в 381. И Константинопольский Собор был созван специально для того, чтобы покончить с доставляющими неприятности еретиками вроде вас.

– Да, так считается. Но моя версия того, что на самом деле происходило на обоих этих Соборах, сильно отличается от той, которой потчевали вас. Церковь порой передергивает факты ради собственной выгоды. А вас, Элизабет, так закормили теологией, что хватит на всю жизнь. Потому я не могу вас осуждать.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – ехидно заметила Лили. – Что же все-таки происходит с нехристианами, если Господь не поленился послать нам Христа со Словом Божьим?