— Значит, пошла по моим стопам. А остальные?

— Ваша мачеха, похоже, не отличается крепким здоровьем. Прошлой зимой она сломала запястье и какое-то время не показывалась в обществе. Пол тоже редко выезжает в свет. Ангус страдает из-за того, что леди Барнаби отвергла его предложение, у бедняги разбито сердце. — Лео протянул Брайони еще один ломтик груши. — Но вас не слишком волнует их жизнь, не так ли?

Брайони отвела глаза. Лео совсем ее не знал. И все же иногда его способность читать в ее душе пугала.

— А как ваша семья?

Лео изумленно покосился на нее, но ответил:

— Вполне благополучно. Уилл с Лиззи снова переехали в Лондон. Мэтью получает астрономические суммы за свои портреты. Чарли решил жениться на любой женщине из плоти и крови, которая захочет заменить мать его огромному выводку. А Джереми занят графскими обязанностями.

Братья обожали Лео, младшего ребенка в семье. И покойные родители были ему преданы. Всеобщий баловень и любимец, он никогда не знал горького, отчаянного одиночества.

— А как поживает сэр Роберт?

«Лео лучший молодой человек из всех, кого я знаю, а вы, вне всякого сомнения, глупая, вздорная женщина», — холодно заявил Брайони крестный отец Лео накануне того дня, когда брак Марзденов был признан недействительным.

— Довольно неплохо. Хорошо быть банкиром, когда золото из Южной Африки течет к тебе рекой.

Брайони кивнула. Со временем львиная доля этого богатства перейдет к Лео. Интересно, хватило бы ей смелости сделать Марздену предложение, если бы она знала о завещании его крестного? О том, что Лео вовсе не нужны деньги жены? Возможно, да. Ибо после того первого поцелуя в библиотеке Брайони не могла думать ни о чем другом, ей страстно хотелось снова поцеловать Лео, она жаждала испытать то, о чем прежде лишь читала в книгах, — совершить нелепое действие, способное заставить всякого цивилизованного человека умереть от смущения.

— Вам бы следовало приберечь на потом парочку вопросов, — заметил Лео, вгрызаясь в остаток груши. — Нам будет не о чем говорить оставшуюся часть путешествия.

Брайони посмотрела на него, перевела взгляд на свои руки, липкие от сока, и вдруг поняла, что Лео отдал ей все лучшие кусочки, оставив себе лишь сердцевину.

У Брайони остался еще один вопрос. Куда легче сказать Лео, что его больше для нее не существует, чем вызвать в себе это чувство. «Волны ее души» беспокойно вздымались, требуя ответа.

— Как шли дела у вас?

Лео отшвырнул огрызок груши.

— А что вас интересует?

Брайони поджала губы и передернула плечами.

— Ах да, я и забыл, вы просто поддерживаете беседу. — Лео невесело усмехнулся. — Я бы сказал, превосходно. Я много путешествовал, посмотрел мир, встречался с интересными мужчинами и прекрасными женщинами, и везде, куда бы ни пришел, меня ждал радушный, сердечный прием.

Брайони охотно этому поверила. Лео просто вернулся к шикарной холостяцкой жизни.

Он вытер пальцы платком, сунул его в карман и обхватил себя руками за плечи. Брайони пригляделась к его руке, скрытой тенью. При таком освещении порезы и синяки на костяшках изящных пальцев Лео были почти незаметны.

Во время их стремительной, на редкость короткой помолвки Лео приезжал к невесте каждое воскресенье. И когда молодые люди оказывались одни в гостиной, длинные заостренные пальцы Лео касались Брайони. Она позволяла жениху держать ее за руку, но каждый раз его пальцы продвигались чуть выше. В свой последний воскресный визит Лео ухитрился не только расстегнуть ее рукав, но и поцеловать нежный сгиб локтя. И Брайони, дрожа от пробуждающегося желания, не сомкнула глаз всю ночь.

— А вы? Как сложилась ваша жизнь? — немного помедлив, спросил Лео.

Внешне Брайони почти не изменилась, если не считать волос. Она осталась той же холодной замкнутой женщиной, вызывавшей больше уважения, чем любви. Внутренне же она преобразилась до неузнаваемости и едва ли могла бы стать прежней.

Когда-то Брайони была вполне довольна своей жизнью. Она не собиралась замуж и не слишком интересовалась пустыми обрядами, принятыми в обществе. Она посвятила себя медицине, и служение этому властному божеству в его просторном храме всецело поглотило ее.

Затем в ее жизни появился Лео, и Брайони словно поразило молнией. Казалось, отряд археологов провел раскопки в привычном мире ее мыслей и чувств, обнажив огромные древние пласты неутоленной страсти и обманутых надежд.

После разрыва с Лео ей потребовалось время, чтобы понять, что спокойное безразличие, в котором она пребывала почти до тридцати лет, счастливое бесхитростное неведение души, свободной от взлетов и падений, возможно, навсегда осталось в прошлом.

Странное беспокойство подгоняло ее, заставляя почти каждый год собирать чемоданы и мчаться на другой конец света, но если ее жизнь и нельзя было назвать мирной, по крайней мере она больше не вела войну с самой собой. Пока в ее тихий мирок снова не ворвался Лео.

— Не знаю, — произнесла она наконец. — Думаю… я просто пыталась жить.

Лео солгал Брейбернам. Счастливейшим событием в его жизни было не венчание. Неделю перед свадьбой он провел в отъезде, выступая с циклом лекций в Парижской академии наук. Когда он вернулся и молодая чета обменялась клятвами перед алтарем, лицо Брайони впервые приняло одеревенелое, бесчувственное выражение, которое Лео впоследствии назвал «неприступной крепостью». А до того мгновения, как епископ Лондонский объявил их мужем и женой, Лео жил в мучительном страхе, что невеста внезапно его бросит.

Нет, счастливейшей в его жизни была минута, когда Брайони сделала ему предложение.

В последний раз он видел ее еще пятнадцатилетним мальчишкой. Лео никак не думал, что восемь лет спустя, встретив Брайони снова, испытает странное чувство, будто и не было тех лет, а он, как в детстве, околдован этой непостижимой женщиной.

Даже сильнее, если на то пошло.

Потому что Брайони стала еще прекраснее, чем он ее помнил. Невозмутимая, уверенная в себе. Знающая, образованная, одаренная. Само совершенство.

Лео вовсе не был жалким неудачником. В Лондоне его знали как ученого с разносторонними интересами, «человека эпохи Возрождения» на заре нового века. Но он боялся показаться Брайони с ее возвышенной душой слишком поверхностным, испорченным блеском глянцевой и пустой светской жизни.

И все же она пришла послушать его доклады в математическом и географическом обществах. И следила за ним глазами с таким серьезным вниманием, что Лео оба раза едва сумел довести лекцию до конца.

Он был совершенно очарован строгим покроем ее костюмов — жакетов и юбок — благородной простотой линий и форм. Брайони походила на рыцаря в доспехах из шуршащего шелка, готовая вступить в бой с лондонскими микробами и болезнями. Он обожал сладковатый, отдающий дегтем запах карболки, этого великого антисептика, столь почитаемого представителями ее профессии, — им пахли ее дивные волосы (хотя Лео нечасто удавалось подойти к ней так близко, чтобы почувствовать их аромат). А ее молчание, такое невозмутимое и уверенное, захватывало его куда сильнее бесконечной болтовни других юных леди, которые только и ждали случая потараторить всласть.

Ночами он лежал без сна, думая о ее простых шляпках и скромных практичных ботинках, о пуговках у нее на груди, где ткань блузки едва заметно топорщилась. Грезил о ее губах, не знавших поцелуя, о сосках, которых никогда не касался жадный язык мужчины, о нетронутых бедрах.

А потом, во время музыкального вечера, он не сумел сдержать вожделения и поцеловал Брайони. Не один раз, а дважды, хотя любой из сотни гостей мог войти и застигнуть их врасплох.

Лео понятия не имел, как вести себя дальше. Следует ли ему прийти к ней и извиниться? Или же прийти и не извиняться? Да и как, скажите на милость, застать ее, если она вечно работает, почти не бывает дома и не принимает гостей?

И вот хмурым, дождливым лондонским утром, слишком холодным, чтобы назвать его весенним, Лео в странном волнении расхаживал по библиотеке в доме брата, теребя в руках карточку, которую дала ему Брайони.

«Мисс Брайони Аскуит. Врач общей практики. Анестезиолог. Старший хирург Новой больницы для женщин. Преподаватель Лондонской женской школы медицины».

В дверь постучали.

— Мисс Аскуит спрашивает, дома ли вы, сэр, — отчеканил дворецкий.

— Которая мисс Аскуит? — Вопрос прозвучал глупо. Лишь старшую дочь в семье называли просто по фамилии.

Лео попытался угадать, зачем она пришла. Возможно, отчитать его, чего он, безусловно, заслуживал, хотя меньше всего на свете хотел бы вызвать ее недовольство. Может, Брайони собиралась где-то выступить с лекцией и решила пригласить его? Но тогда ей было бы намного проще послать ему записку.

В конце концов Лео сдался и велел дворецкому проводить мисс Аскуит в гостиную. Брайони была чудо как хороша. Волосы цвета воронова крыла, фарфоровая кожа, бледно-розовый румянец на нежных щеках. В ее присутствии сердце Лео колотилось так сильно, что готово было выскочить из груди. Сладостный изгиб ее рта — впадинка на верхней губе и прелестная полнота нижней — сводили его с ума.

Минуту или две Лео и гостья стояли в гостиной, обмениваясь обычными банальностями. Он предложил Брайони кресло, она поблагодарила, но осталась стоять. От чая отказалась наотрез.

Лео окинул ее насмешливо-строгим взглядом:

— Вы не хотите присесть и не желаете чаю. Есть ли хоть что-нибудь, чего вы хотели бы, мисс Аскуит?

Брайони откашлялась, прочищая горло:

— Ну, я надеялась, что смогу предложить вам нечто, способное вас заинтересовать.

— В самом деле? — Лео радостно улыбнулся. Он понятия не имел, что бы это могло быть, но по крайней мере Брайони не выглядела унылой и подавленной. — Что ж, продолжайте, я весь внимание.