Молли подошла к окну, отдернула шторы и раскрыла ставни, впустив в комнату солнечные лучи. Налив госпоже чаю, она приблизилась к постели и с грохотом уронила поднос.

— Ох, миссис! Ваши волосы! Волосы!

Брайони безмолвно подняла голову.

Молли бросилась к туалетному столику и вернулась с зеркальцем.

— Посмотрите, миссис!

Брайони решила, что выглядит вполне сносно для женщины, не спавшей более трех суток. Потом она заметила белую, как сода, прядь шириной примерно в два дюйма.

Зеркальце выскользнуло из ее пальцев.

— Я достану немного ляписа и покрашу седую прядку, — предложила Молли. — Никто не заметит.

— Нет, только не ляпис, — машинально возразила Брайони. — Он вреден.

— Ну тогда железный купорос. Или смешаю хну с нашатырным спиртом, правда, не знаю, что из этого выйдет…

— Да, ступай приготовь эту смесь.

Когда Молли ушла, Брайони снова взяла в руки зеркало. С белой прядью в волосах она выглядела непривычно и казалась до странности беззащитной, уязвимой. Седина выдавала слабость и горькую опустошенность, которую она так тщательно скрывала. Как ни печально, ей некого было винить, кроме себя самой. Будь прокляты ее необузданные желания, пустые иллюзии и готовность пожертвовать всем ради призрачного счастья — плода больного, воспаленного ума.

Отложив зеркало, Брайони вновь зябко обхватила руками колени и принялась раскачиваться. Через несколько минут в комнату ворвется Молли с краской для волос, а после нужно будет встретиться с Лео, чтобы спокойно и разумно обсудить расторжение брака.

Но прежде она может дать себе маленькую поблажку.

— Лео, — шепнула она. — Лео, Лео, Лео. Кто бы мог подумать, что все так закончится?

Разве этого она ждала?


Глава 1

Долина Румбур

Округ Читрал

Северо-западная пограничная провинция Индии[2]

Лето 1897года


В ярких лучах послеполуденного солнца белая прядь в угольно-черных волосах Брайони казалась узким шрамом. Она начиналась у самого лба, ближе к правому виску, и тянулась к затылку, вплетаясь в пышную прическу и создавая причудливый, мрачноватый узор.

Лео испытал странное чувство, когда увидел эту белую прожилку. Нет, то была не жалость. Брайони вызывала у него не больше жалости, чем одинокий гималайский волк. И не нежность: мисс Аскуит с ее холодным сердцем и бесчувственным телом давно отгородилась от него глухой стеной. То были отголоски воспоминаний о былых надеждах, одних, полных невинности и простодушия.

Одетая в белую блузку и темно-синюю юбку, она сидела на берегу быстрой реки, между двумя удочками, закрепленными в десяти футах друг от друга, и лениво чертила прутиком узоры на зеленовато-голубой поверхности воды. Рядом стояло ведро. По другую сторону реки, в узкой пойме, светились золотом поля озимой пшеницы: колосья созрели для жатвы. На прибрежном откосе тесно лепились друг к другу крошечные прямоугольные домишки из дерева и камня, похожие на россыпь игрушечных кубиков. За деревней склон становился еще круче, там тянулась тонкая полоска ореховых и абрикосовых деревьев, за которой виднелись голые кости холмов — обнаженные скалы с редкими точками кустарника да парой неустрашимых гималайских кедров, отчаянно цеплявшихся за камень.

— Брайони, — начал Лео. У него невыносимо болела голова, но он должен был заговорить.

Мисс Аскуит осталась неподвижной. Прутик выскользнул из ее пальцев, подхваченный быстрым течением, легко заскользил вниз по реке, ударился о камень, завертелся и понесся дальше. Не отрывая взгляда от воды, Брайони обхватила руками колени:

— Мистер Марзден, вот так неожиданность! Каким ветром вас занесло в эту часть света?

— Ваш отец болен. Ваша сестра послала несколько телеграмм в Лех и, не получив ответа, попросила меня найти вас.

— Что случилось с отцом?

— Точно не знаю. Каллиста сказала только, что, по словам докторов, нет никакой надежды, а ваш отец хочет вас видеть.

Брайони наконец встала и повернулась.

На первый взгляд могло показаться, что лицо ее отражает спокойствие, безмятежность и приветливость, но в глубине зеленых глаз таилось смятение и тоска, словно у монахини, боявшейся утратить веру. Однако стоило Брайони заговорить, и это ощущение тотчас рассеялось: голос звучал уверенно, твердо, едва ли не резко, с оттенком досады, вызванной уж точно не болезнью отца. Ее самоуверенный тон словно давал понять: «И за этим вы приехали? Почему бы вам не оставить меня в покое?» Пока же она хранила молчание, напомнила Лео прекрасного мраморного ангела на церковном кладбище, взирающего на усопших с кроткой жалостью.

— И вы поверили Каллисте? — спросила Брайони, разрушив чары.

— А что, не следовало?

— Ну, если вы действительно едва не умерли осенью девяносто пятого года…

— Прошу прощения?

— Она уверяла меня, что вы при смерти. Готовы испустить дух где-то в затерянном уголке Америки и мечтаете увидеть меня в последний раз.

— Понятно, — кивнул Лео. — Похоже, подобные розыгрыши вошли у нее в привычку.

— Вы помолвлены?

— Нет. — Хотя следовало бы, подумал Лео, он знал немало красивых и нежных молодых женщин, каждая из которых могла стать ему прекрасной супругой.

— А Каллиста утверждает, что вы собираетесь пожениться. Но она уверяет, что вы не раздумывая расторгнете помолвку и бросите несчастную невесту, стоит мне только пожелать. — Последние слова Брайони произнесла, низко опустив голову и не поднимая глаз. — Простите, что сестра втянула вас в свои интриги. Я очень признательна вам за то, что вы отправились так далеко…

— Но вы бы предпочли, чтобы я развернулся и убрался восвояси?

Последовала неловкая пауза.

— Нет. Конечно, нет. Вам нужно отдохнуть и пополнить запасы еды.

— А если мне нет нужды отдыхать и пополнять запасы?

Не ответив, Брайони отвернулась. Наклонившись, она подняла удочку и принялась сматывать лесу, на конце которой яростно билась рыба, пытаясь сорваться с крючка.

Неделями пробираться через непроходимые скалы в этом коварном, неприветливом краю, спать на холодной жесткой земле и довольствоваться дичью, что удавалось подстрелить, да изредка горстью-другой диких ягод, терпеть лишения, чтобы не тащить за собой вереницу кули с ворохом «необходимого» скарба, без которого ни один сахиб не отправится в путешествие. И после всех мытарств встретить подобный прием! Впрочем, ничего другого от этой женщины он и не ожидал.

— Вспомните мальчишку-пастуха, который без конца кричал «Волки! Волки!». Однажды ведь он не солгал, — заметил Лео. — Вашему отцу шестьдесят три года. Человек в его возрасте вполне может серьезно заболеть. Разве это так уж невероятно?

Одним ловким движением Брайони сняла рыбу с крючка и бросила в ведро.

— Не понимаю, как можно полтора месяца добираться до Англии без всякой уверенности, что Каллиста сказала правду.

— Но если она все же не солгала, вы будете жалеть…

— В этом я не уверена.

Когда-то его восхищала способность Брайони сомневаться в том, что большинству представлялось бесспорным. Эту женщину он считал удивительной, необыкновенной, а она оказалась просто бесчувственной ледышкой.

— Путешествие может продлиться не полтора месяца, а месяц, — возразил Лео.

Брайони смерила его холодным взглядом. Жесткое выражение ее лица не смягчилось.

— Нет, благодарю вас.

Он отправился из Гилгита в Лех, проделав триста семьдесят миль, вместо того чтобы спокойно заниматься своими делами, потом вернулся в Гилгит и оттуда еще двести двадцать миль добирался до Читрала. Большую часть пути он совершал три перехода в день, иногда четыре, потеряв в весе никак не меньше четырнадцати фунтов. Он так не уставал со времен экспедиции в Гренландию.

«Чтоб тебя черти взяли».

— Что ж, хорошо. — Лео коротко поклонился. — Желаю вам хорошего дня, мадам.

— Подождите, — окликнула его Брайони и в нерешительности замолчала.

Лео, уже направившийся было к тропе, обернулся.

Она влюбилась в Лео, когда тот был очаровательным мальчиком с роскошной темной шевелюрой Адониса. Озорной и игривый, как юный Дионис, он был неподражаем. Никто другой не смог бы так же залихватски распевать песенку про мерзлячку герцогиню и ее горячий чайничек с носиком всего в три дюйма, который, однако, «все чашки в доме наполнял, глубокие и мелкие, а после благостно дремал на треснутой тарелке».

К концу своего короткого брака Лео растерял часть юношеского очарования, его внешность уже не казалась такой обманчиво ангельской. Теперь же его черты обозначились резче, заострились, словно голые скалы, окружающие долины калашей [3].

— Вы отправляетесь назад прямо сейчас? — спросила Брайони. Ее раздирали самые противоречивые чувства, но было бы невежливо не предложить Лео хотя бы чаю.

— Нет. Я обещал заглянуть на чай к вашим друзьям, мистеру и миссис Брейберн.

— Вы успели познакомиться?

— Это они подсказали мне, где вас искать. — Лео говорил спокойно, будничным тоном, но в его голосе слышались нетерпеливые нотки.

Брайони неожиданно встревожилась:

— А что вы им рассказали о нас?

Разумеется, он не стал бы пересказывать супругам Брейберн историю своего короткого несчастливого брака.

— Ничего. Я просто показал им вашу фотографию и спросил, где вас можно найти.

Брайони растерянно моргнула. Так у Лео есть ее фотография?

— Какую фотографию?

Марзден сунул руку во внутренний карман сюртука, достал квадратный конверт и протянул его Брайони. Лицо его не выражало ничего, кроме усталости. Чуть поколебавшись, мисс Брайони вытерла руки платком, подошла к Лео и взяла конверт.