Чарли удивленно приподнял брови: Джонатан, как правило, относился к своему искусству довольно равнодушно, во всяком случае, прежде ею никогда не волновала пыль в студии. Он с любопытством заглянул ему через плечо — и остолбенел. С холста на него смотрела Кейт Мерфи, но это была совершенно незнакомая ему Кейт.

Портрет, как и все работы Джонатана, грешил кое-какими неточностями — нос съехал в сторону, глаза явно были великоваты, но Чарли ничего этого не замечал. Он видел одно только призывно мерцающее лицо Кейт, окруженное облаком пушистых волос. Чуть приоткрытые губы застыли в полуулыбке, намекая на известную ей одной тайну, а загадочный взгляд зеленых, как трава, глаз манил и завораживал.

Это был портрет страстно влюбленной женщины.

Наблюдая за тем, как Джонатан кладет последние мазки на сияющий нимб ее волос, Чарли присвистнул.

— Я так понимаю, тебе лучше на ней жениться, Джон, — сказал наконец он.

— На ком? — удивленно обернулся Джонатан. — На Кейт? Ты что, на солнышке перегрелся?

— Можно подумать, она сама влезла к тебе в постель.

— Не сочиняй лишнего! — Джонатан принялся сосредоточенно очищать следующую кисть. — В конце концов, это всего-навсего картина.

Чарли упрямо мотнул головой.

— Видал я и раньше твои картины, но тут совсем другое дело.

— Просто я редко берусь за портреты.

— А за этот почему взялся?

Вопрос неожиданно поставил Джонатана в тупик. Действительно, почему он взялся за портрет Кейт? Он начал его на другой день после ее отъезда в Саутпасс-сити, а начав, настолько увлекся, что забывал порой о делах.

— И потом, — сказал Чарли, — если ты видел ее такой, то, по моему разумению, ты вроде как обязан жениться.

— Может, у меня просто богатое воображение. — Джонатан отставил в сторону банку с кистями и прикрыл холст. Ему вдруг захотелось, чтобы ни один мужчина, даже его лучший друг, не видел этого портрета.

— Богатое-то оно богатое, да, сдается мне, не настолько. Думаю, вряд ли можно устоять перед женщиной, которая смотрит на тебя такими глазами. Тем паче если ты сам ее этак разжег.

— Ладно, не спорю. — Джонатан вздохнул. — Да ведь не ее первую. Мало ли с кем я в жизни спал, что ж, мне на всех надо было жениться?

— Тебе видней… И со многих ты портреты писал?

Нет, признался себе Джонатан, портретов он не писал ни с кого. Даже с Мэри. И если быть до конца честным, ничье лицо еще не преследовало его так, как это. Но, с другой стороны, Мэри никогда не гнала его из своей постели. Наверняка вся его так называемая страсть к Кейт проистекает из неутоленной похоти, только и всего.

— Чарли, я ведь не люблю ее, — сказал он. — А Кейт заслуживает любящего мужа.

— Так уж и не любишь?

— Слушай, Чарли, мне ли не знать, что такое любовь? Семь лет я был женат на женщине, которую любил страстно, а к Кейт я чувствую совсем иное…

— Сдается мне, разных людей любят по-разному.

— Ты не знал Мэри. Она всегда искрилась таким счастьем!.. Она была похожа на маленькую лесную фею. Ее так хотелось защищать, оберегать!.. Она говорила, что я рыцарь, побеждающий всех ее врагов… А Кейт Мерфи сама расправится с кем угодно.

Чарли нахмурился.

— Ясно. Кейт сама о себе может позаботиться — вот, значит, чем не угодила.

— Ничего тебе не ясно, — досадливо буркнул Джонатан. — Просто Кейт непохожа на Мэри, и я не буду с ней счастлив, как когда-то с Мэри…

— Это уж точно. Думаю, и ты не очень-то похож на ее Брайана, но это не помешало вам обоим влюбиться друг в друга по уши. Ни Мэри, ни Брайана больше нет. Что же, вам с Кейт так и куковать до конца жизни поодиночке?

Джонатан потер пальцами виски.

— Понимаешь, Чарли, — сказал он, — я не знаю, можно ли ей доверять.

Повисла долгая неприятная пауза. Наконец Чарли недоверчиво фыркнул.

— Знаешь, Джон, ты уж лучше не прикидывайся дурачком. У тебя это не ахти как получается.

— Ни ты, ни я многого о ней не знаем…

— Я и о Луноцветке многого не знаю, — зло оборвал его Чарли. — Но скажи она «да», я женюсь на ней хоть сию секунду. Да и ты пораскинул бы мозгами — давно бы уже понял, что прошлое тут ни при чем. Жизнь и без того коротка, и слишком жирно тратить ее на то, чего все равно не можешь изменить… И потом, глянь-ка еще разок на эту свою картину. Там же ясно видно, что ты к ней чувствуешь. Такая любовь все пересилит.

— Но жениться…

— Да она уж и так тебе все равно что жена! Ей-богу, не вижу, что между вами изменится — разве что спать придется в одной постели. — Покосившись на завешенный мольберт, Чарли ухмыльнулся. — Правда, вряд ли это кого-то из вас очень огорчит. — Он провел рукой по волосам и повернулся, собираясь уходить. — Ну, я пошел, а то Луноцветка, того и гляди, не дождется и уедет домой без меня… Нет, Джон, тут я тебе не чета. Если уж мне в руки попало что-то стоящее, так я держу его крепко.

Когда он ушел, Джонатан откинул с холста простыню и долго смотрел на портрет. Вне всякого сомнения, это была его лучшая работа. Он не питал иллюзий насчет своего таланта художника. Он занимался этим ради удовольствия творчества и часто пользовался одним и тем же холстом по нескольку раз, малюя один пейзаж поверх другого. Даже самые лучшие его картины не поднимались над уровнем посредственности, и ни одна еще не нравилась ему настолько, чтобы захотелось ее оставить. Однако, как верно заметил Чарли, тут было совсем другое дело. В этом портрете было схвачено нечто такое, что прежде никогда ему не давалось.

Джонатан отошел от портрета и задумчиво глядел в окно. Мэри больше нет. Как ни трудно представить себя мужем другой женщины, но Мэри больше нет. И похожей на нее нет и никогда не будет. Даже Белл, с которой они были двойняшки, совсем не такая. Можно искать всю жизнь вторую Мэри и никогда не найти…

Он снова подошел взглянуть на портрет, и, как всегда при виде этого особенного выражения на лице Кейт, внутри у него что-то перевернулось. Неужели Чарли прав и он влюбился?

Да! Ответ, давно уже созревший в глубине его души, неожиданно стал совершенно очевидным. Тотчас Джонатану показалось, что он знал его с самого начала, но, терзаясь своей виной перед Мэри, пытался его спрятать, утаить от себя самого в самом дальнем уголке сознания… Да, он полюбил Кейт. Он полюбил ее страстно, любовь жгла ему душу и чуть не расплавляла кроватную сетку всякий раз, когда они отдавались друг другу.

Джонатан снова завесил мольберт и с широкой, от уха до уха, улыбкой направился в сарай. Да, надо все как следует продумагь. Давно уже ему не приходилось предлагать женщине руку и сердце.

36

— Что это там варится в котле на дворе? — спросил Коул, хватая печенье с только что вынутого из духовки противня.

— Это голубая краска, индиго. Я ее купила у одного уличного торговца в Саутпасс-сити. — Кейт шлепнула руку, снова потянувшуюся за печеньем. — Только после обеда!

— Я просто хотел взять по штучке для Леви с папой…

— Сомневаюсь я, что эти штучки когда-нибудь к ним попадут! Пусть лучше сами зайдут возьмут.

Коул заискивающе улыбнулся.

— А краска для чего?

— Я уже давно хотела сшить вам, всем троим, голубые рубахи, но у миссис Клайн не было голубой ткани. Зато у нее оказался вполне приличный белый муслин.

— И вы его теперь будете красить?

— Ну да.

— А что с краской сделаете, когда закончите?

— Вероятно, выплесну. — Кейт подозрительно покосилась на него. — А что?

— Просто интересно, — пожал плечами Коул.

— Выкинь это из головы!

— Что? — Коул изобразил крайнее удивление.

— То, что ты надумал сделать с краской. Ничего не выйдет, так и знай!

— Не понимаю, о чем вы, — пожал плечами Коул.

— Хм-м! — Кейт начала готовить второй противень. — Где уж тебе меня понять! Вы с братцем никогда… Коул Кентрелл! — Но Коул, схватив еще два печенья, уже кинулся к двери. — Нет, эти двое меня в гроб вгонят, — пробормотала она.

И все же, все же со времени ее возвращения из Саутпасс-сити радостно-приподнятое настроение ни на миг не покидало ее. Даже счастливое возвращение в свой собственный дом, с копиями всех необходимых документов в руке, блекло в сравнении с ее вчерашним появлением у Кентреллов. Она, конечно, не преминула поворчать на них за чудовищный беспорядок в доме — зато так приятно было снова убедиться, что она им нужна.

Джонатан говорил скупо, но хандра, владевшая им накануне ее отъезда, по-видимому, прошла. Он встретил ее обезоруживающей улыбкой, и это чуть не погубило Кейт — потому что стоило ему улыбнуться, как тотчас перед ней с безжалостной отчетливостью замелькали запретные картины. Как она еще сразу не выпалила, что передумала и согласна быть его любовницей! Впрочем, нельзя сказать, чтобы эта мысль не приходила ей ъ голову и раньше. Точнее, после той незабываемой мартовской ночи она вовсе от нее не уходила.

Кейт потрогала приколотую под воротничком платья камею. Этот жест быстро вошел у нее в привычку, поскольку брошь она носила каждый день, и каждый раз от прикосновения к гладкой поверхности на сердце у нее теплело. Джонатан Кентрелл, думала она, мужчина, красивее и умнее которого она в жизни не встречала, мог бы выбрать для себя любую женшину, но ему нужна она, Кейт Мерфи.

И хотя Абигейл Клайн, помнится, как-то отозвалась о ней пренебрежительно — «тьфу, смотреть не на что!» — Джонатан находил ее прекрасной, и от этого на душе у нее делалось светло и хорошо.

Кейт, конечно, догадывалась, что рано или поздно ей придется пожалеть о ночи, проведенной в объятиях Джонатана, но разве она могла предположить, что окажется причиной ее страданий? Ведь более всего она мучилась сейчас оттого, что не могла найти для себя убедительный предлог, чтобы не попасть снова в те же самые объятья. Наконец, отбросив бесплодные угрызения, она отправилась за белым муслином.

Во всяком случае, пока она будет занята получением искомого оттенка голубого, мысли ее, быть может, не залетят слишком далеко.