— Дорогая, поверь, я понимаю твои чувства. Но с Мейером лучше не связываться.

Элоиза де Вальми опустила на лицо темную вуаль. Она выглядела так, словно собралась на обед в отель «Ритц», а не на похороны владельца деревенского кафе. Ее длинные, стройные ноги были обтянуты черными шелковыми чулками, которые графиня не надевала три года, надеясь сделать это в день освобождения Франции. Однако смерть Поля Жильеса и Андре Кальдрона на территории замка потребовала от Элоизы соблюдения всех приличий. Черный костюм от Бальмена графиня купила во время последней поездки в Париж, перед самым началом войны.

— Он не позволит тебе пойти на похороны, — предупредил граф. — Майор требует, чтобы его приказы исполнялись неукоснительно.

Элоиза молча взяла свой молитвенник. Анри смотрел на нее с трепетной нежностью. Жена всегда восхищала его. Она не выносила скандалов и склок и по возможности избегала их, но сейчас, чтобы выполнить свой нравственный долг, была готова противостоять Мейеру.

— Я давно не говорил, что люблю тебя. — Граф подошел к жене и нежно поцеловал ее в висок. — Но я действительно люблю тебя, дорогая. Всем сердцем.

На щеках графини появился легкий румянец.

— Спасибо, Анри. — Увидев, что муж следует за ней к двери, Элоиза заметила: — Нет, Анри, не ходи со мной. Мне хочется сделать это самой.

Возле лестницы графиня на секунду остановилась, стараясь унять легкую дрожь, а затем спустилась вниз, внешне совершенно спокойная.

Дитер прекрасно понял намерения графини. Она была такой же храброй и решительной, как и ее дочь. Распахнув дверь столовой, майор осведомился:

— Куда вы собрались?

— На похороны Андре Кальдрона. — Мелодичный, высокий голос Элоизы прозвучал отчужденно и холодно. Прежде она по-своему благоволила к майору, даже пригласила отобедать с ними, надеясь, что он отличается от других немцев… поскольку не нацист. Но увы, ошиблась.

Дитер смотрел на графиню с восхищением и раздражением. Эта пятидесятилетняя женщина поразительно сохранилась. Майор представил себе Лизетт в таком возрасте, но при мысли о ней ему стало не по себе.

— Я запретил обитателям Вальми присутствовать на похоронах, — резко проговорил он.

Элоиза не удостоила его даже взглядом.

— Мне известен ваш приказ, майор Мейер.

— И вы отказываетесь выполнять его?

— Если вы намерены помешать мне присутствовать на похоронах человека, застреленного вами, вам придется применить физическую силу.

Дитер вздохнул. Интересно, что сказала бы графиня, узнав, что тот, кого она собиралась проводить в последний путь, выдал ее дочь как участницу Сопротивления?

— Ладно, я прикажу, чтобы вас отвезли на машине.

— Неужели вы полагаете, что я отправлюсь на похороны вашей жертвы в немецкой машине? Да лучше я поползу туда на коленях! — Стуча высокими каблуками по плитам холла, графиня с горделивым видом направилась к двери.

Дитер вернулся к отчету, надеясь завершить работу над ним. Но ему не удавалось сосредоточиться. Его мысли то и дело возвращались к Лизетт. Невыносимое нервное напряжение заставило майора стремительно покинуть замок. Он зашел в конюшню, где стоял «хорх», и велел шоферу везти его во Вьервиль.

Система оборонительных сооружений все еще оставалась неудовлетворительной. Нужны были бетон, сталь, вращающиеся башни для дотов, чтобы расширить секторы обстрела.

В памяти Дитера всплыло лицо Лизетт, и он тяжело вздохнул. Когда же его страсть к ней хоть немного поутихнет? Майор мог бы забыться с другой женщиной. Не отправиться ли на выходные в Париж? Однако эта мысль не вдохновила Дитера. Его уже не привлекали женщины, с которыми легко расставаться. Майора влекло к Лизетт.

Он вспомнил, как билось сердце девушки под его ладонью, ласкавшей ее грудь, вспомнил тихий гортанный смех, мягкие чувственные губы, а затем неистовую ненависть и едва сдерживаемый гнев. Английский летчик здесь был ни при чем; Лизетт так страдала из-за того, что считала себя виновной в смерти Поля Жильеса. Если бы она по глупости не влезла в Сопротивление, то ему, Дитеру, не пришлось бы устранять Жильеса.

А может, сказать Лизетт, что он знает об ее участии в Сопротивлении? Однако это грозило окончательным разрывом. После гибели учителя Дитер видел девушку всего один раз. Лизетт сама попросила о встрече, и на мгновение в нем вспыхнула надежда, что она пришла мириться. Но Лизетт лишь сообщила, что Поля Жильеса похоронят в Вальми.

— Почему, черт побери, в Вальми? — взорвался майор.

— У несо нет семьи. Он погиб в Вальми, поэтому здесь и будет похоронен. — Лизетт была до крайности напряжена, голос дрожал, как натянутая струна.

На ней было платье, которого Дитер раньше не видел: облегающее, из черной шерсти, с длинными рукавами и вырезом под горло. Никаких ювелирных украшений, волосы зачесаны назад, собраны в узел и завязаны бархатной лентой. Лизетт выглядела просто потрясающе. У Дитера перехватило дыхание, но, оправившись, он спросил:

— Разве в Вальми есть кладбище?

— Да, а рядом со сторожкой есть маленькая часовня. Всех де Вальми всегда хоронили на их земле.

— А теперь здесь похоронят Поля Жильеса?

Лизетт вздрогнула, услышав гнев в голосе Дитера.

— Да, — ответила она.

Дитер не мог спокойно выносить ее близость.

— Ну и хороните его в Вальми! — крикнул он и быстро вышел из комнаты, охваченный злостью и ревностью.

Из Сент-Мари-де-Пон пришел священник, и Поля Жильеса похоронили на фамильном кладбище Вальми.

На следующий день Дитер велел шоферу остановить машину возле часовни и, сам не понимая зачем, направился к могиле Жильеса. Там он увидел только что посаженные цветы: голубые гиацинты, розовато-лиловый лунник и ярко-желтую форсайтию. Полуразрушенные стены часовни были закрыты глицинией, ломоносом, кустами дикой розы, и Дитер подумал, что летом дворик часовни будет напоен благоуханием. Здесь было так тихо, что Дитер слышал отдаленный шум моря и щебет птиц в буковой роще. Спустя много лет в этом месте похоронят Лизетт, ее детей и внуков. Майор вернулся к машине, неотступно терзаясь мыслями о Лизетт. Но все кончено. Да, у него помутился разум, но сейчас он опять здоров.

«Хорх» плавно затормозил на скалах Вьервиля. Дитер вышел из машины, ощутил под ногами влажную траву и устремил взгляд на море. Ла-Манш. Водная преграда, защищающая Англию. Прохладный западный ветер гнал волны на пляжи, покрытые галькой. Майор попытался сосредоточиться на своей главной задаче — обороне побережья и атлантическом валу, — но опять убедился, что не может выбросить из головы Лизетт, как многих ее предшественниц. На зрелого, опытного тридцатидвухлетнего мужчину внезапно, как удар грома, обрушилась безумная страсть, от которой ему не удавалось избавиться. Дитер нахмурился. Он не прощал слабости другим, значит, должен преодолеть ее в себе. Отныне Лизетт для него не существует.

* * *

Лизетт спрятала банку с сухим молоком глубоко в буфет, туда, где стояли такие же банки. Там она не вызовет подозрений, не то что в ящике туалетного столика. После ухода Элизы отец решил, что проникнуть в охраняемую столовую невозможно, и Лизетт не пыталась разубедить его. Она сама со всем справится.

Нога уже почти зажила, и доктор Оже больше не появлялся в замке. Велосипед Лизетт починила сама, выпрямив молотком руль и вставив спицы в колесо. Наступил март, и в укрытых от ветров уголках сада зацвели тюльпаны. Лизетт подрезала розовые кусты, спиливала пораженные болезнями и замерзшие ветки деревьев, работала в саду до наступления сумерек. Это отвлекало ее от тяжелых, разрывающих сердце мыслей.

Дитера она видела редко, но, встречая его, тут же представляла себе окровавленные тела Поля и Андре со связанными за спиной руками. Дитер уезжал в Париж, в штаб-квартиру Роммеля в Ла-Рош-Гюйон, совершал инспекционные поездки. Но в его отсутствие оставалась такая же строгая охрана. Теперь часовые стояли и у дверей замка, поэтому никто не мог войти или выйти, минуя их. Лизетт оказалась узницей.

Дважды она ездила на велосипеде в Байе, и оба раза чувствовала, что за ней следят, поэтому не заходила в бар «Кандид». Выпив в уличном кафе рюмку анисовой настойки, она возвращалась домой. Элиза была права: Дитер что-то подозревал. Он выжидал, надеясь выйти через Лизетт на других участников Сопротивления, как будто ему было мало смерти Поля и Андре. Лизетт жаждала отомстить за них.

К тому времени как она добралась до Сент-Мари-де-Пон, нога разболелась так сильно, что девушка едва сдерживала слезы. Поездка и на этот раз оказалась бесплодной, однако Лизетт понимала, что должна установить контакт со связным, названным Элизой. Доехав до замка, она прислонила велосипед к стене возле кухни, прошла через пустынный нижний этаж и поднялась в свою спальню.

Было уже пять часов вечера. Мать, наверное, отдыхала, а отец совершал привычную прогулку. Мари предупредила, что пойдет навестить мадам Шамо, заболевшую бронхитом. Устав от очередной бесполезной поездки, Лизетт не раздеваясь легла в кровать и закрыла глаза. Она решила не наведываться в Байе до тех пор, пока не отснимет пленку. Внезапно в памяти Лизетт всплыло лицо Дитера, мужественное и заботливое. У нее возникло странное чувство полного единения с другим человеческим существом.

— Я люблю тебя, — прошептала она, — люблю тебя… люблю…

Под окном послышались торопливые шаги.

— Уезжаете в Кан, господин майор? — прозвучал голос лейтенанта Гальдера.

Лизетт открыла глаза. Ее прошиб пот. Значит, это был сон, а она-то уже поверила, что ужас больше не повторится, что Дитер обнял ее, поцеловал, вышел из комнаты… и не было никакого обыска в деревне, летчика не нашли и не арестовали.

— Да. Проведены дополнительные аресты. Если вторжение произойдет здесь, то местные маки должны быть первыми проинформированы об этом. Хочу сам послушать, что они говорят.

У Лизетт перехватило дыхание. Она не слишком хорошо владела немецким, но следующий вопрос поняла прекрасно.