Никтория Мазуровская - Не уходи. Останься

Если бы могла, остановила бы время на том мгновении, и силой заставила бы его изменить решение. Сказала бы другие слова. Сделала бы другие поступки.

Заперлась бы с ним в одной комнате, добровольно бы замуровала все окна-двери. Только бы не наступило следующее утро.

Дима сбросила с себя влажное одеяло, поправила задравшуюся майку пижамы. Снова крутило ноги и руки, болела голова, а глупое сознание не обращало на это внимания. По венам бежала не кровь, — чистая лава возбуждения. Низ живота тянуло приятной болью. Дима могла руку на отсечение дать, что, если тронет себя внизу, раздвинет чувствительные складочки, почувствует влагу.

Она, бл*дь, влажная, готовая принять его.

Отвернула спустившуюся на внутреннюю сторону бедра руку, — могла бы, отрезала ее. Пальцы горели, сердце бешено стучало.

Вздохнула поглубже и ринулась в душ.

Через минуту ледяные струи возымели действие и тело начало лихорадочно колотить от холода, но Димка терпела. Ей трезвая голова нужна, а не замутненные мозги-кисель от дикой жадной потребности в другом человеке.

Можно было бы спуститься в зал, но среди ночи это выглядело бы очень странно. Так что, Дима просто спустилась вниз, села на диван в гостиной и включила телевизор, поставила на беззвучный режим. Картинки мелькали, и ее мысли так же лихорадочно летали в голове, выстраиваясь в новые цепочки, новые связи, но снова не получалось правильной картинки.

Руки ломило все больше и больше, колени выкручивало. Не ровен час, она дрожать начнет. Выпить бы таблетку, но что-то легкое ей не поможет, а посильней повлияет на скорость реакций. Поэтому, оставалось только молча сжимать зубы и терпеть.

— Почему не спишь?

Кимура подошел неслышно, облокотился на спинку дивана и заглянул ей в глаза.

— Не спится.

— Ну-ну, — хмыкнул понятливо, кинул взгляд на едва подрагивающие руки, — Погода меняется.

Больше ничего не сказал. Так и остался стоять, молча наблюдал за картинкой на экране.

Он так же, как и она, имеет застаревшие шрамы, только свои он удалять не стал. Его так и остались на теле. Вроде зажили давно, а все равно болят и ноют, чешутся, зудят.

Кимура свою давнюю напарницу понимал, как никто другой. И почему не спит тоже догадывался.

Ночь- самое поганое время. Самое страшное. Потому что сознание выключается, и остаются бессознательные вещи. Память оживает и человек не может контролировать то, что ему показывают из прошлого.

И тело предает. По всем пунктам.

Он уже видел этот ее лихорадочный блеск в глазах. И не раз. Угораздило же эту малявку полюбить того, кого не надо?!

За все в жизни приходится платить, это простое правило, но всегда оно исполняется. Только цена для всех разная. И порой слишком жестокая.

Никто из них больше не говорил.

Кимура сел на диван рядом, положил подушку под спину, чтоб удобней было, и все. Молча смотрели телевизор без звука.

Картина, заслуживающая Оскар за свою абсурдность.

Четыре часа утра. Наверху пару раз хлопает громко дверь. На лестнице появляется заспанный злой Шрайман, смотрит на них удивленно, выдыхает медленно.

— На таможне сняли партию наших камней. Выезжаем через полчаса.

Вот и бабахнуло. Вот и случилось.

Значит, не здесь. Обхитрили. На чужой территории оборону держать куда как сложней. Но ничего-ничего, и не таких видали.

За полчаса переполошился весь дом. Приехал Дрозд и привез с собой главного юриста, красивая женщина средних лет. Немного лохматая от быстрой спешки сборов, в руках небольшой дипломат с бумагами и аккуратные очки на курносом личике.

Прелесть, а не женщина. И как ее только в юристы занесло?!

Роман был недоволен, и это мягко сказано.

Они ненадолго уединились наверху. Дима давала последние указания перед дорогой, Ромка тихо приходил в бешенство.

— Не понимаю, почему ты берешь этого орангутанга, — это он так, любя, про Васю, — Мне не доверяешь?

— Рома, не неси чушь! — рыкнула раздраженно, взгляд метался по комнате, вроде все, ничего не забыла, — Мы не можем знать, что там и как надолго мы туда едем. Я не могу тащить Данилу с нами, а он должен быть под охраной. Его безопасность я могу доверить только тебе и Кимуре, больше никому.

— Не согласен. Вася хорош в своем деле…

— Да, но недостаточно. А если это попытка нас разделить?

— Ты же понимаешь, что это чистой воды подстава, понимаешь? — парень выдохнул, заговорил взволнованно, едва сдерживая эмоции, — Если с тобой что-то… я… мне как потом жить?! Ты их собой прикрывать будешь, а тебя кто прикроет, кроме меня, а?

— Давай без истерик, — отрезала непреклонно, обняла его и прижала к себе, — Все нормально будет, главное, что мы знаем: что-то будет, а это уже не мало.

— Дим…

В его голосе сквозил такой душевный надлом, такая боль и страх, что у нее ком в горле стал. Он ей как младший брат, родной и близкий. И вот так уезжать в неизвестность, — ей и без того страшно. А от понимания, что пока ее здесь нет, может случиться что угодно, становится совсем невыносимо, и хочется забрать его с собой. Плевать, что нельзя и это повышает риски попасть в крутой переплет, но зато вместе.

Но на то она и старше, и опытней, чтобы гасить такие желания в себе.

— На тебе безопасность Данилы, не облажайся до моего приезда. И если что-то пойдет не так, хватай его и валите из города.

Хлопнула его по плечам и вышла из комнаты, не оглядываясь.

У них и так лишний человек, не владеющий никакими навыками обороны. Катерина, милая женщина, которая может пострадать. И за ней придется приглядеть. Невинной крови на Димкиных руках не будет. Не в этот раз.

Все погрузились по машинам, решено было именно ехать, а не лететь. Так безопасней и больше возможности контролировать ситуацию.

В ее машине Василий за рулем, она на переднем сидении и сзади Шрайман с Катериной.

Во второй машине Дроздов и еще пара ребят.

Нервы на пределе. Дима ощущала себя мухой, которая по собственной дурости начала влипать в вязкую древесную смолу. И ее затягивало и затягивало, пока она с головой не погрузится в тягучую субстанцию и не задохнется без кислорода.

— Что там случилось, Катерина?

— Информатор говорит, что у них серьезные кадровые перестановки. Вы же знаете, как это делается, Игорь Михайлович, новые люди — новые законы. Тамошнее начальство хочет самоутвердиться, вот и стопанули наших ребят. Говорят, обнаружился какой-то лишний груз.

— А какой груз? Не уточнили?

— Намекнули.

— Не тяни кота за причиндалы, говори.

— Нашли какой-то подозрительный на вид порошок в герметичных упаковках. Но пока не вскрывают, ждут нас.

Дима улыбнулась.

Наркота, значит. Умно.

Вопрос: кто и когда успел это дерьмо организовать и подсунуть?

Но ничего, если сработали по наводке, значит, скоро все узнают.

Сейчас, Сургут. Россия.

Ибрагим ворочался на диване, хоть там и негде было развернуться, не мог уснуть уже битый час. Сон не шел.

И он прекрасно знал причину: за столько лет маниакально отслеживая все ее передвижения, Ибрагим с точностью мог сказать, что сейчас именно в этот конкретный момент, его Дима влезает в очередное дерьмо. И как всегда, с риском для своей жизни.

Но права вмешаться он не имел.

Силой мог увезти ее от этого Шраймана. У него были варианты. Все давно продуманы. Нужно было просто отдать команду и спустя десять часов она будет здесь.

Совсем рядом. Близко. На расстоянии вытянутой руки и безбожно, безумно далеко от него при этом.

У него нет права вмешиваться в ее игру, в ее месть. Потому что, это единственное, что у нее осталось из-за него.

Он может только помочь распутать это осиное гнездо, внести свой вклад, но не более.

Между ними и так бездна непонимания, вины, боли. Чертова прорва незаживших душевных ран. И наносить новые, останавливая ее, значит медленно, но верно ее убивать. А он, видит бог, уже достаточно натворил.

Скоро он ее увидит. Сможет заглянуть в безумные серые глаза, отливающие стальным оттенком и прочитать в них свой приговор.

Почему-то был в этом уверен. Именно приговор. Не прощение. Не помилование. Не любовь и нежность. А приговор. Будь у нее сила, она бы его застрелила еще тогда, а потом бы и себе пулю в висок, и дело с концом. Но не смогла.

Держала ствол в руках, на него направила. А рука дрожит и слезы беззвучно по щекам катятся.

Стоял на коленях, упираясь своим лбом в дуло ее пистолета и был бы рад, — на какой-то миг, сумей она спустить курок. Тогда исчезла бы боль. Исчезла бы проклятая вина. Все бы исчезло. Но…, не смогла. Отвернулась от него тогда, свалилась на больничную койку, бросила свой пистолет на пол и разрыдалась.

Ибрагим не смел прикасаться. Пальцы дрожали, но не от страха, от вины, заглушавшей все остальные чувства. И до сих пор так.

Он надеялся только на то, что скоро увидит свою зимнюю девочку и сможет ей все рассказать.

Если не захочет его услышать, значит, заставит, но его выслушает. И только тогда будет принимать решение, зная все.

Где-то на границе. Сейчас.

Жить на пределе своих возможностей — это трудно, но выполнимо, особенно, если от твоих возможностей зависят жизни других людей. К такому хардкору быстро привыкаешь, в какой-то степени даже впадаешь в зависимость. И она будет похлеще наркоты.

Потому что, это ты: твои руки, ноги, голова. Мозги, в конце концов. И человек вытаскивает из глубин самого себя такие ресурсы, что многим и не снилось даже. Это круче любого химического кайфа.