Маргарет Мадзантини - Не уходи

На сигнал «Стоп» ты реагировать не пожелала, во весь дух помчалась дальше, на плечах — куртка под волка, глубоко в ушах — наушники плеера. Дождь уже кончился, следующий только собирался. Над последними кронами платанов, над лесом телеантенн клубились в пепельном свете ненастья скворцы, летели перья, стоял оглушительный птичий гам, темные стаи колебались в воздухе, соприкасались, не причиняя друг другу вреда, распадались и тут же возникали вновь и соединялись в очередном кружении. Внизу прохожие прикрывали головы — кто газетами, а кто и просто руками: с неба градом сыпался помет, на асфальте он смешивался с мокрыми листьями; в воздухе стоял сладковатый, тяжелый запах, который все норовили поскорее оставить позади.

Ты появилась из глубины аллеи, во весь дух летела к перекрестку, скорости так и не снизила. Ты почти проскочила, а человек, сидевший за рулем машины, почти ухитрился от тебя увернуться. Только вот на асфальте была грязь, перемешанная с маслянистыми скворцовыми испражнениями. Прихваченные тормозами колеса машины юзом протащило по этой скользкой корке — совсем немного протащило, но этого хватило, чтобы поддеть твой мотороллер. Тебя подбросило вверх, к птицам, а потом ты шлепнулась в птичий помет, туда же приземлился твой рюкзачок. Расстегнулись его застежки-липучки, две тетрадки упали у самого тротуара, в лужу почерневшей воды. Защитный шлем, который ты забыла застегнуть, запрыгал по мостовой, как пустая голова. Тут же кто-то подбежал. Глаза у тебя остались открытыми, рот был в грязи, передних зубов больше не было. Частицы асфальта впечатались в кожу, и щеки у тебя теперь выглядели словно у небритого мужчины. Музыка уже не звучала, наушники плеера утонули в волосах. Тот человек из машины дверцу не захлопнул, подошел к тебе, глянул на твой лоб, стал по карманам искать мобильник, нашел, но тут же уронил. Какой-то парень его подобрал, вызвал «скорую помощь». Движение между тем застопорилось. Одна из машин замерла прямо на рельсах, трамвай проехать не мог. Водитель вышел, вышли и другие водители, все они шли к тебе. Люди, которых ты никогда в жизни не видела, принялись внимательно тебя разглядывать. Невнятный стон вырвался из твоих губ, показался комочек розоватой пены, ты в это время была уже без сознания. Из-за пробок «скорая» запаздывала. Впрочем, ты уже никуда не торопилась, ты неподвижно лежала в своей мохнатой куртке под волка и была похожа на подбитую птицу.

Потом машина «скорой помощи» пошла обгонять другие машины, оглушая сиреной округу. Все прочие жались к обочине, переваливали через тротуар прямо на набережную, уступая дорогу, а колба с физиологическим раствором плясала над твоей головой, и чья-то рука то сжимала, то отпускала голубой мешок дыхательного аппарата, закачивая воздух тебе в легкие. В приемном покое женщина-реаниматолог стала нажимать тебе на болевую точку на верхней губе. Отозваться твое тело отозвалось, но реакция была слабоватой. Марлевым тампоном докторша отерла кровь, стекающую со лба. Глянула в твои зрачки — они были неподвижными и разными. Дыхание редкое и поверхностное. Тебе вставили роторасширитель, вернули на место запавший язык, потом засунули трубку воздуховода. Рот пришлось очищать от крови и от асфальтовой смолы, нашелся там и один зуб. К пальцу тебе пристегнули клипсу пульсоксиметра, стали измерять оксигенацию крови — сатурация оказалась очень низкой, всего восемьдесят пять процентов. Тогда тебя интубировали. Холодно блеснув, проскользнул в рот клинок ларингоскопа. Вошел санитар с кардиомонитором, вставил на место вилку, но прибор включаться не хотел, санитар слегка стукнул по нему сбоку, и только тогда экран загорелся. Тебе задрали майку, разложили на груди присоски электродов. Потом пришлось ждать, компьютерный томограф был занят, в эту похожую на саркофаг капсулу тебя вкатили чуть позже. Травма была в височной области. Из-за стеклянной перегородки докторша просила техника сделать еще несколько планов, покрупнее. Промеряли глубину и распространенность гематомы. Вторая гематома, рикошетная, если только она была, оставалась пока невидимой. Дело в том, что контрастного вещества тебе в вену не вливали — побоялись почечных осложнений. Четвертый этаж вызвали сразу, велели готовить операционную. Докторша уточнила: «Кто сегодня дежурит в нейрохирургии?»

Начали готовить и тебя. Санитарка взяла ножницы, стала осторожно освобождать тебя от одежды. Никто не знал, как предупредить твою семью. Думали, что найдут какой-нибудь документ, но нет, документов не было. Был только твой школьный рюкзачок, из него достали дневник. Ада, врач-реаниматолог, прочла имя и фамилию. На фамилии она задержалась и через несколько секунд вернулась к имени. Вот тут Адины щеки непроизвольно порозовели, она попыталась глубоко вздохнуть — и чуть не поперхнулась. Забыв про то, что она врач, Ада взглянула тебе в лицо как обычная женщина. Пристально всматриваясь в черты, искаженные ушибами, надеялась, что ошибается, — но ты ведь на меня похожа, и Ада не могла это не заметить. Санитарка между тем брила твою голову, волосы падали на пол. Ада перехватила одну из этих падающих каштановых прядей. «Тихонько, не делай ей больно», — прошептала она санитарке. Заглянула в реанимацию: дежурный нейрохирург, к счастью, оказался на месте.

— Там девочку только что привезли… ты бы взглянул…

— Э, да ты без маски, давай-ка выйдем.

Они оставили эту асептическую обитель, куда не допускаются никакие родственники, где больные лежат обнаженными под шум аппаратов искусственного дыхания… и вместе вернулись в комнату, где санитарка готовила тебя к операции. Нейрохирург посмотрел на электрокардиограмму, пульсирующую на экране монитора, на кривую кровяного давления. «У нее низкое давление, — сказал он, — ушиб грудной полости, ушиб брюшины исключили?» Потом он взглянул и на тебя, совсем бегло, быстрым движением пальцев отогнул тебе веки.

— Ну что? — сказала Ада.

— Операционная уже готова? — спросил он у медсестры.

— Еще нет, готовят.

Ада между тем настаивала:

— Девочка похожа на Тимотео, тебе не кажется?

Нейрохирург обернулся было к Аде, но тут же переместил снимок поближе к окну и стал в него всматриваться.

— Гематома опознается довольно точно… — бормотал он.

Ада сжала ладони, спросила еще громче:

— Она ведь похожа, правда?

— …возможно, она даже обширнее, чем на снимке…

Ему явно было не до сходства кого-то с кем-то.

На улице опять лило. Ада прошла по коридору, разделяющему приемный покой и отделение общей терапии, скрестив руки и съежившись, неслышно ступая в тапках на зеленой резиновой подошве. Она не стала вызывать лифт, пошла в общую хирургию пешком, ей нужно было двигаться, делать хоть что-нибудь. Я ее знаю уже лет двадцать пять. До того как я женился на Эльзе, я даже какое-то время ухаживал за нею, ухаживание это опасно балансировало между игрой и чем-то настоящим… Сейчас Ада распахнула дверь. В комнате отдыха врачей был только санитар, он собирался вынести грязные кофейные чашки. Ада взяла из двух стерильных контейнеров шапочку и маску, торопливо натянула то и другое, потом вошла в операционную.

Я, должно быть, увидел ее не сразу, а только тогда, когда взглянул на операционную сестру — нужно было передать ей зажимы. Я вдруг подумал: как странно, что она здесь… она ведь работает в реанимации… и встречаемся мы не часто, разве что в баре, в подвальчике. Но особого внимания я на нее не обратил, даже не кивнул ей. Я отцепил очередной зажим и передал его по назначению. Ада дождалась момента, когда мои руки вышли из операционного поля. «Профессор, можно вас на минутку?» — шепотом сказала она. Операционная сестра в это время извлекала копьеобразную иглу из стерильного пакетика, я услышал шорох разрываемой бумажной пленки, посмотрел, увидел Аду. Она, оказывается, была совсем рядом, а я и не заметил… Я увидел пару женских глаз совсем безоружных, не подведенных тушью, поблескивающих от волнения. Прежде чем перевестись в реанимацию, она была одним из лучших анестезиологов нашего отделения, давала наркоз многим моим пациентам. Она умела держать себя в руках даже в самые серьезные моменты, я всегда ценил ее за это, я понимал, как непросто ей сохранять хладнокровие, не выйти за пределы полномочий, даваемых этой коротенькой зеленой курточкой.

— Потом, нельзя ли потом… — недовольно пробурчал я.

— Нет, профессор, это срочно, прошу вас.

Тон у нее был необычным, в нем звучала какая-то странная категоричность. Полагаю, ни о чем таком особенном я в этот момент не подумал, и тем не менее руки у меня вдруг отяжелели. Операционная сестра протягивала мне иглодержатель. Я никогда еще не прерывал операции, всегда сам доводил ее до конца. Я стиснул пальцы и заметил, что сделал это с опозданием. Зашивая слой мышечной ткани на брюшной стенке, я вдруг заторопился. Пришлось прекратить работу, я сделал шаг назад — и наткнулся на кого-то, кто стоял у меня за спиной. «Ладно, заканчивай за меня», — сказал я ассистенту, и сестра тут же передала иглодержатель ему. Я услышал шлепок этой металлической штуки, с размаху очутившейся в ладони ассистента, он гулко отозвался у меня в ушах. Все, кто был в операционной, глядели на Аду.

Дверь операционной беззвучно закрылась за нами. Мы очутились в комнате предварительной анестезии, неподвижно стояли друг против друга.

— Так в чем дело?

Грудь Ады порывисто вздымалась под зеленой курточкой, голые локти покрылись мурашками — мерзли, наверное.

— Профессор, там, внизу, у нас девочка, ее привезли с черепной травмой…

Я стащил с рук перчатки — машинально, почти машинально.

— Ну говорите же, говорите…

— Я нашла ее школьный дневник… там ваша фамилия, профессор.

Я протянул руку, сорвал с ее лица стерильную маску. В голосе Ады вдруг не стало возбуждения, храбрость ее закончилась. Она нуждалась в помощи, стала неестественно кроткой, почти беззвучно спросила: