– У него пулевое в живот. Ему нельзя пить, это только усилит его агонию. К тому же он не жилец, а вода нам еще понадобится. Она тут на вес золота. Этот полевой госпиталь почти на линии огня. Снаружи везде правительственные снайперы. Мы не сможем пока выйти. Так что тащить придется только по туннелям, а это не так просто. …

– Зачем ты дал мне целый стакан воды, если знаешь, что она тут нужна?– укорила Влада Карима, хотя и он, и она понимали, что на самом деле девушка укоряла саму себя…

– Это не твоя война, асфура. Ты ведь сама мне это сказала. Воды нет на сирийцев. Это им не осталось места на земле. С тобой же все нормально…

Влада набралась сил и начала оглядываться по сторонам… Лица, глаза… Блуждающие бесцельно по изможденным тушам людей…Именно тушам, здесь не было места для человеческого достоинства, это словно скотобойня, а вернее, место, где существовали свои последние минуты забитые… Всеобщая грусть, боль, сквозь которую все еще проглядывала сила духа, не сломленная, не подавленная, осуждение, проскальзывающее между бесшумно стекающих слез… Хотя нет, эти слезы даже не стекали. Они словно собирались озерами у этих блуждающих потерянных глаз…

У самого окна, на слабо пробивающемся сквозь заклеенное какой– то желтой пленкой окно, сидела на коленях женщина, ритмично покачивающаяся из стороны в сторону. В руках она держала какой– то сверток. Приглядевшись, Влада увидела, что это крохотный ребенок. Она пела ему колыбельную, но он был покрыт белой тканью с ног до головы… Словно разрядом тока по девушке пробежало осознание того, что он мертв… Недалеко от нее, у полусломанной койки, подпертой какой– то палкой, пристроилась другая женщина, гладящая по руке маленькую девочку и улыбающаяся ей. Большие черные глаза– оливки ребенка непонимающе блуждали по потолку. Влада всмотрелась и увидела, что у девочки нет ног, ее тело было прикрыто одеялом, но там, где должны были быть ноги– пустота… Кто– то отделался легкими порезами и ранениями. Струйки крови, стекающие по голове, тут не были достойными особого внимания. Это был ад… Только ад может собирать в себе столько боли, страха и страдания людей…

Внезапно Влада увидела в другом конце комнаты дверь, явно выходящую на улицу. Сама себя не понимая, она сорвалась с места, устремляясь к ней. В то мгновение ей нужно было вырваться наружу, вдохнуть свежего воздуха, она задыхалась от сковавшей ее боли, жалости и стыда… Стыда за тех, кто остается глух к страданиям людей… Она уже начала трясти дверь руками, когда Карим подскочил к ней, схватил ее в охапку, оттаскивая прочь.

– Снайперы снаружи, асфура, не поймут, что ты любовница их шабхи. Для них ты будешь одной из нас…

Она уже не слышала его слов…Просто проваливалась в большую зияющую дыру, в своем сознании и в своем сердце…

***

Когда чувства снова вернулись к Владе, она открыла глаза и поняла, что находится в своей белой просторной комнате. Казалось, увиденное ею– страшный сон, вымысел, кошмар от перенапряжения… Но его взгляд сразу вернул ее на землю. Карим, уже переодевшийся и вымытый, сидел на кресле напротив и смотрел на нее. Девушка приподнялась на кровати, но тут же почувствовала головокружение.

– Лежи, ты слаба. Не стоит вставать, или мне придется опять нести тебя на руках…

– Что это было?– прошептала Влада своими пересохшими губами.

– Обморок от перенапряжения, как сказал доктор.

– Я не о том… Что это было? Где мы сейчас побывали?

– А,– с деланной равнодушной интонацией произнес Карим,– это один из полевых госпиталей поблизости от линии огня. Самое опасное для нас место, слабое место, откуда мы выбиваем противника, чтобы замкнуть щит. Ночью правительственная авиация совершила налет. Они промахнулись, как результат–  разбомбили несколько домов, где живут обычные мирные люди. Последствия ты видела…

Сдавливающая тяжесть навалилась на все ее тело. Казалось, сама совесть схватила ее за горло, сжала в своих цепких клешнях сердце, ударила наотмашь по голове…

– Теперь тебе понятно, кто такие твои друзья?

Девушка закрыла глаза руками, не в силах пошевелиться. Картины увиденного продолжали давить на ее сознание, всплывали всякий раз, когда она закрывала глаза…

– Зачем это вам?– нарушила она, наконец, молчание.

Карим поднял на нее удивленный взгляд.– Нам? Ты о чем?

– Вам всем… Жаждущим власти и денег, славы и почитания. Страдают невинные люди, пешки в вашей игре…

– Ты что, не понимаешь? Это они бомбят нас, это они убивают наших детей, насилуют наших женщин, сжигают и разрушают до основания наши дома!!!

– Вы делаете то же самое, Карим!!! Я видела. Я знаю! Ты думаешь, такого ужаса нет там, на другой стороне?! Когда вы стреляете из минометов по Дамаску, совершаете теракты, похищаете людей, убиваете их бесчеловечными способами, умудряясь записывать это на камеру,–  уж не знаю, то ли для устрашения, то ли ради мести, то ли банально для развлечения… Господи, это же просто сумасшествие какое– то! Вы все бессердечны, если речь идет о власти! Простые люди для вас живой щит! Это вы привели к порогу их домов смерть и ужас, словно крысы чуму! Вы крысы, и вы бежите, оставляя их расплачиваться, словно крысы! Я слышала вчера ночью эту бойню. Ведь она была как раз там! Но вы повоевали, повоевали, и попрятались по своим подземным норам, огонь на себя приняли они, ни в чем не повинные старики, женщины и дети!

– Замолчи,– цедя свою злость сквозь губы, прожигал ее глазами Карим, поднимаясь со своего места,– много ли ты понимаешь… Бессердечная дрянь. Ты даже сейчас их защищаешь…

Она больше не отводила своих глаз от него. Внезапно стало наплевать на все последствия.

– Почему эти люди все еще здесь, если тут идет война? Почему они должны жить между ваших автоматов? Почему Мария Павловна и Умм Бушер должны обстирывать твоих боевиков? Вы не стучались в двери этих людей, вы просто пришли и не оставили им права выбора!

Он был почти на расстоянии вытянутой руки от нее, но внезапно остановился.

– Они сами не захотели уходить… Они решили остаться со своими сыновьями, мужьями и отцами… Тебе тяжело понять, что такое родственные узы… К тому же на той, другой стороне, про них тоже никто не вспомнил…

Влада опустила глаза в пол, качая головой.

– Так не может больше продолжаться, Карим, это нужно останавливать… Вы все боретесь за лучшее будущее, но в итоге лишаетесь его. Они борются за сохранение настоящего, но и его у них нет… Вы теряете все… А ведь все вы сирийцы…все вы…

– Знаешь, как я стал революционером?– перебил ее Карим,– конечно, твоя вчерашняя версия была бы более приятна и желанна для таких, как твой Васель… Они все пытаются понять нас, думая, что мы, как они, но это не так. Моя армейская карьера была блестящей. Ты права, связи в Сирии решают все… Предлагали перевестись в генштаб в Дамаск… Неплохо… Оставалось отслужить до конца года в военной безопасности в районе сирийской пустыни… В тот день наш взвод направили на площадь одного из мелких городков в районе для того, чтобы контролировать антиправительственное шествие. Тогда все только начиналось. Мы и значения никакого всему этому не придавали. Решили выставить нас как самых благонадежных и опытных… Помню толпу людей… Неорганизованную, немного растерянную, оглядывающуюся по сторонам. Они ждали, что среди них появится лидер, боялись, неловко переступая с ноги на ногу… И вот, посередине этого скопления людей послышался чей– то крик «Народ хочет свободы». Последовали аплодисменты, перешедшие в ритмичные хлопки. Словно люди выстукивали биения своего сердца, а заодно и будили свою смелость… Они пошли, сначала маленькими шажками и неуверенно, помню все с большим энтузиазмом, вторя себе «Люди хотят свободы». Кто– то из толпы прокричал «Люди хотят конца режима». И этот лозунг снова подхватили. Нам не говорили, что делать. Не давали никаких приказов заранее. Когда кто– то из наших спросил командира, тот ответил, что надо будет постоять для виду, чтоб люди не распускались и не нарушали порядок. Нам выдали боевые патроны, но сказали, что других нет и если что, нужно будет просто стрелять в воздух…

Приказ стрелять прогремел как раз тогда, когда эта масса воодушевленных людей двигалась прямиком на нас… Все мы начали отчаянно палить в воздух, как было обговорено заранее. В толпе протестующих это даже вызвало некую панику, но большая часть народу продолжала свое шествие… А потом послышался одиночный выстрел в нашу строну из толпы. Холостой выстрел, но этого хватило, чтобы один из солдатов среди нас, совсем зеленый, сорвался и выпустил короткую боевую очередь по собравшимся. Тогда произошло чудо, либо он был совсем криворуким, но пули не ранили никого, просто прошлись решетом по кривому запыленному асфальту… Но этого было достаточно, чтобы люди с обоих сторон потеряли голову. Начался полнейший хаос, крики, что было делать, никто не понимал. Некоторые из нас стали с непониманием оборачиваться на командира, он боялся не меньше нашего, кричал, что если все выйдет из– под контроля, нужно сразу, не задумываясь, открывать стрельбу по народу. Потом кричал, что этого делать нельзя ни в коем случае–  сам себе противоречил от непонимания ситуации, страха, паники… Грозился, что если мы не исполним приказ, будем считаться дезертирами и казнены, но мы сами не понимали, о каком приказе речь, если он одновременно отдал их два–  и противоречащих друг другу. Я уже было приготовился стрелять по толпе, когда пересекся глазами с одним пожилым мужчиной. Он был таким, как я. Как мой отец. Как мой сосед. Из плоти и крови. С теми же проблемами и хлопотами, ценностями, надеждами.. Вот только моя семья была побогаче и не собиралась выходить с протестами на улицу. Дальнейшие минуты я вспоминаю, как в тумане. Внезапно я рванул с места и подбежал к протестующим, направив ружье против своих же. Моему примеру последовали еще несколько человек, в том числе и Валид. Все произошло настолько быстро, что наш командир не все сразу понял. «Никто не выстрелит! Кричал я! Мы все братья! Никто не выстрелит! Опомнитесь» Помню, как суетились люди вокруг нас, пытаясь спрятаться от пуль, которые тогда еще не вылетели из ждущих магазинов автоматов. Только мы, за секунду разделенные непреодолимым барьером, напряженно и с внезапно рожденной где– то в глубине сознания взаимной ненавистью смотрели друг на друга, направив заряженное оружие друг против друга… В тот день ни мы, ни они не выпустили ни одну пулю друг в друга. Но с этого же дня начался этот раскол, паника и недопонимание… Потом много чего говорили… Что президент был в ярости, когда узнал, что против людей могли использовать боевые патроны, что резиновых у нас не было, что наш командир неадекватен, что в толпе были провокаторы, что в других точках, где тоже вспыхивали протесты, были специальные агенты, открывающие первыми боевой огонь по протестующим. Это все уже не имело для меня значения. Я понял, что эту лавину уже не остановить. Знаешь, говорят, что революцией правит сила воли и решимость. Нет, революцией правит паника и страх. Только эти два чувства способны заставить нас вылезти из своих нор и делать что– то, чтобы изменить мир… Этот процесс был запущен, его не изменить… революция началась, ее не остановить. Единственное, что можно сделать–  не дать шанса фанатикам ее захватить, взять ситуацию в свои руки… Я не имею ничего против президента, но между ним и мной слишком много уродов, которые не дадут ему увидеть истинной картины на земле, а мне не дадут услышать его истинное мнение, а не искаженное ими… Я не имею ничего против людей с побережья, но именно среди них много тех, кто как раз не дает ему услышать голос народа, они окружили его, как рой пчел, и не дают пробиться к нему никому.