Уоррен Атертон смотрел на блюдо с закусками, а вовсе не на Шадоу Ханникатт. Подумав, он остановил свой выбор на паштете из свиных ножек и устрицах с сухой икрой «боттарга».

– С кем это Шадоу? – спросил у Уоррена приятель, толкая его локтем.

Уоррен пожал плечами и прислонился спиной к огромной статуе Гога, стоявшей в старом зале, где проходил прием под лозунгом «Спасем джунгли!». Сквозь древний витраж проникал свет, равно падавший и на золотую статую загадочного Гога, и на пепельно-светлые волосы самого Уоррена, и на его плечи в смокинге. Глаза, полученные Уоренном в наследство вместе с титулами, не все из которых он помнил наизусть, были в свое время названы королевой Елизаветой I, пожаловавшей титул первому графу Лифорту, «глазами атертоновской синевы».

Уоррен не сводил своих прославленных глаз с приятеля, чтобы не глядеть на Шадоу Ханникатт. Черное платье с низким вырезом, облегающее ее тело, демонстрировало верх груди, позволяя воображению дорисовать остальное. Впрочем, Уоррену как раз не требовалось полагаться на воображение. Ему доводилось лицезреть эту роковую рыжеволосую особу в куда более легких облачениях.

– Лорд Лифорт! – окликнул его кто-то из гостей. – Передайте мои наилучшие пожелания графу.

– Непременно, – безразлично отозвался Уоррен. Четыреста лет браков по расчету обеспечили ему не только кристально-голубые глаза. Он уже много месяцев не виделся с отцом.

Внезапно кто-то крикнул:

– Леди и джентльмены!

Откуда ни возьмись появилась фаланга полицейских, готовых к подавлению самого разнузданного бунта.

– Нам очень неприятно прерывать ваш праздник, но вам придется немедленно покинуть помещение. Пожалуйста, как можно скорее следуйте к ближайшему выходу!

Уоррен устремился к двери.

– ИРА, – предположила какая-то дама. – Но они не посмеют.

– Неужели вы считаете, что Гилдхолл для них – святое место?

Вопрос был риторическим. На воздух уже взлетел «Карлтон-клаб», оплот консерваторов. Не довольствуясь этим, террористы подложили смертоносную бомбу в машину члена парламента Йена Гау, а затем устроили пожар в доме 10 по Даунинг-стрит. Гилдхолл – ратуша лондонского Сити, финансового сердца Англии, имел богатейшую историю, восходившую к средневековью и знаменитому лорду-мэру, соперничавшему в могуществе с правящими монархами. На протяжении веков король, пожелавший въехать в Сити, сперва испрашивал разрешения. Даже в наши дни королеве Англии полагалось обратиться с формальным запросом, прежде чем пересечь воображаемую границу.

Толпа хлынула на булыжный двор, не обращая внимания на морось. Полицейские торопили людей, заставляя перебежать на противоположную сторону улицы. Уоррен перевел дух только за специальным ограждением. Случилось так, что его смокинг соприкоснулся с обнаженным плечом Шадоу Ханникатт.

– Хэлло, Уоррен. – Ее рыжие кудри развевались на ветерке, она смотрела на него приветливыми карими глазами.

Он любовался каплями дождя, поблескивающими у нее на плечах и грозящими устремиться в расщелину между ее безупречными грудями, где висел на серебряной цепочке кулон-талисман. Это был камень странной формы с древними письменами, совершенно не сочетавшийся с ее шелковым платьем. Впрочем, Шадоу вообще отличалась интригующей оригинальностью.

– Тебе, наверное, холодно. – Он снял смокинг, накинул его ей на плечи и промямлил что-то нейтральное, насчет ИРА. Потом он притворился, что сильно заинтересован манипуляциями полицейских. Главное было – не разговаривать с Шадоу. Он вовремя вспомнил предупреждение отца, которое к тридцати пяти годам вполне можно было забыть, но которое никак не шло у Уоррена из головы: «Она не нашего круга».

Так оно и было. Отец Шадоу был мелким английским аристократом, взявшим в жены актрису-итальянку. Вскоре после рождения Шадоу ее мать решила, что сельская жизнь не для нее. Она оставила дитя в Дербишире и возвратилась в Италию, чтобы сниматься в кинофильмах определенного сорта, где полагалось разоблачаться при первом крике режиссера «Мотор!». Несмотря на хорошее английское образование и обучение в лучших школах, Шадоу завоевала репутацию необузданной особы, еще не достигнув шестнадцатилетнего возраста.

В двадцать лет Шадоу вышла замуж за итальянского графа. Свадебная церемония началась с проплывания по венецианскому каналу целой флотилии гондол; в роли подружки невесты выступила сестра Уоррена.

Джанна. Бракосочетание состоялось в базилике Сан-Пьетро, при свечах; Уоррен сидел на задней скамье и не лез никому на глаза. Брак продержался три года. Следующим супругом Шадоу был американец, с которым она сочеталась гражданским браком; на церемонии присутствовала только Джанна. После развода с янки, последовавшего спустя полгода, Шадоу, слегка унявшись, долго не выходила замуж. Наконец, пять лет тому назад, в день своего тридцатилетия, она прислала Джанне телеграмму, в которой сообщала, что стала женой какого-то никому не ведомого француза. Их встреча состоялась среди прибоя на крохотном атолле среди просторов южной акватории Тихого океана. Через два дня Шадоу подала на развод.

После неудачи очередного супружества она решила заняться делом и открыла в лондонском Найтсбридже магазинчик «Белье по Фрейду», торговавший эротическим нижним бельем. В следующие два года амурные похождения отступили на задний план, уступив место блестящей карьере. Она добилась успеха: прежняя лавчонка превратилась в процветающую торговую фирму, обслуживающую клиентов по почте. Достижения Шадоу Ханникатт нисколько не удивляли Уоррена. У нее был талант, а также гораздо более светлая голова, чем у тех, кто упражнялся в злословии на ее счет.

Она была слишком умна и независима, чтобы беспокоиться о том, какие слухи о ней ходят. Так продолжалось до тех пор, пока она не стала матерью. Она защищала дочь, отказываясь назвать отца не только ей, но и Джанне, своей ближайшей подруге.

– Джанна уехала в Париж? – спросила она Уоррена хорошо ему знакомым шепотом.

– Разумеется. – Его сестра всегда сопровождала мать на показы модных коллекций одежды. – А что?

– У нее вышла сильная ссора с Коллисом. Я подумала, что, раз он улетел на несколько дней в Америку, она останется дома. Гороскоп не советует ей путешествовать.

Уоррену было давно известно о чрезмерном пристрастии Шадоу к астрологии, поэтому он и ухом не повел. Его заботило другое: врожденная неприязнь к обсуждению с посторонними личных проблем мешала ему ответить ей откровенно. Впрочем, подумал он, Шадоу слишком проницательна, чтобы не догадываться, что брак Джанны вот-вот рухнет.

– Они все время то ссорятся, то мирятся. Это вошло у них в привычку.

– Он губит ей жизнь. – Шадоу произнесла это так тихо, что Уоррену пришлось, вопреки его намерениям, наклониться к ней, чтобы расслышать сказанное. – Джанна несчастна.

– Это ее личное дело, – ответил он, хотя был полностью согласен с прозвучавшим приговором. Муж мучил его сестру. – Мы ничем не можем им помочь.

– Лорд Лифорт! – окликнул его мужской голос. Оглянувшись, Уоррен увидел полицейского, проталкивающегося к нему сквозь толпу. – Срочно позвоните вот по этому номеру. Речь идет о графе.

Уоррен оставил Шадоу и заторопился за полицейским, недоумевая, что все это значит. Номер телефона на клочке бумаги ничего ему не говорил. Ни резиденция Атертонов, ни Вест-Энд... Полицейский провел его в отделение банка, в котором был развернут командный пункт.

– Звонили в Большой зал, – услыхал Уоррен. – Мы фиксируем все звонки, поступающие в Гилдхолл.

Ему указали на телефон, и он набрал странный номер. Трубку снял молодой человек. Уоррен назвал себя.

– Приезжайте быстрее! – Молодой человек был близок к истерике. – Реджи звал вас.

Реджи? Никто не называл так Реджинальда Атертона, восьмого графа Лифорта, даже его супруга. Уоррен заподозрил розыгрыш.

– Не знаю, чего вы хотите, но...

– Прошу вас! – На том конце провода всхлипнули. – Кажется, он умер.


Париж, полночь

Джанна Атертон Пемброк улыбнулась барону, исполнявшему за ужином роль ее кавалера, и отложила серебряную вилку, сверкнувшую в отблеске свечей.

О том, чтобы проглотить еще хоть кусочек, не могло быть и речи. Bratilles de canard aux lentilles последовали за щедрой порцией жареного кролика в оливковом соусе с маринованной тыквой.

– Графиня год от года хорошеет, – сообщил барон, глядя через длинный стол на мать Джанны, Одри Кранделл Атертон. Музыкант за клавесином заиграл новую мелодию и запел.

Джанна кивнула. В детстве казалось, что она унаследует патрицианский профиль матери, ее светло-пепельные волосы и темно-зеленые глаза. Этого не произошло. Глаза Джанны остались скорее серыми, чем зелеными, а волосы больше всего походили цветом на влажный песок. В свои тридцать четыре года она перестала завидовать яркой красоте матери. Она смирилась с тем, что пошла внешностью в менее заметных женщин рода Кранделлов, например, в тетушку Пиф. Во всяком случае, умом и душевной стойкостью она сильно напоминала свою тетю, которую вряд ли можно было назвать заурядной.

Сидевшая за тем же столом Пифани Кранделл с видом заговорщика подмигнула Джанне.

– Мы все кушаем?

Джанна кивнула, борясь с желанием расхохотаться. Благослови бог тетушку Пиф! Она всегда умела развеселить племянницу, каким бы дурным ни было у той настроение. Джанна всегда была более близка со старшей сестрой своей матери, чем с самой матерью. Тетя Пиф всегда чувствовала, о чем думает Джанна, тогда как Одри Атертон никогда не понимала собственную дочь.

– Изумительная женщина! – молвил барон, имея в виду уже тетю Пиф. – Насколько я понимаю, вы помогаете ей с новым отелем?

Джанна неохотно кивнула, не желая обсуждать деловые вопросы, из-за которых, собственно, и произошла ее последняя ссора с мужем. Коллису хотелось и впредь читать лекции в Лондонской школе экономики, и он ожидал от Джанны, что та будет довольствоваться ролью преподавательницы. У нее же были иные планы. С давних пор существовала договоренность, что в один прекрасный день она возьмет на себя управление гостиничной сетью на Мальте, находившейся в собственности Пифани Кранделл. Коллис знал об этом, когда женился на Джанне. Однако он предпочел предать это забвению и попытаться привязать ее к колледжу навсегда. Из этого ничего не вышло, и супруги напрасно терзали друг друга, не умея достичь согласия.