Второй гроб открылся легче, чем первый. В нем оказался хрупкий скелет; на костях рук оставались клочки ткани.

– Нет, – сказал Моррис. – Посмотрите на тазовые кости: это женщина.

Повинуясь жесту начальника, помощник взялся за дело, и третья крышка тут же с сухим треском раскололась там, где была трещина. Помощник отбросил бесполезную деревяшку. В помещении было довольно темно, к тому же остаток крышки мешал заглянуть в гроб, но Джанна сразу поняла, что этот скелет гораздо крупнее, чем в предыдущих.

Акбар поддел ломиком остаток крышки и оторвал ее. Джанна взглянула. И ей чуть не стало нехорошо; Моррис взял ее за локоть.

– Они сломали ему ноги, чтобы запихнуть в гроб, – сказал он.

Джанна опустилась на колени. Кости заполняли нижнюю часть гроба; грудная клетка и череп были набиты песком.

Воображение сыграло с ней злую шутку: на мгновение ей показалось, что перед ней Ник Дженсен.

– Белый мужчина, – определил Моррис. – Высокий, крупный.

Джанна неуверенно дотронулась до засыпанной песком кисти и приподняла ее. Струйки песка побежали вниз, ее взору предстало черное кольцо в форме мальтийского креста, резко выделявшееся на фоне белых костей.

Приглядевшись, она обнаружила в черепе отверстие, похожее на пулевое. Ей снова представился Ник, потом вместо него появилась Лорел Хогел, показывающая на свой левый висок.

– Это Йен, – наконец произнесла Джанна, едва сдерживая слезы. В висках у нее колотилась кровь, Джанна не могла смириться с мыслью, что вот так жестоко и бессмысленно этот человек был отнят у тети Пиф. Слезы затуманили ее взор, она едва расслышала слова Морриса:

– Посмотрите внимательнее: в кости застряла пуля.

– Вы могли бы провести баллистическую экспертизу? – Джанне было трудно поверить, что этот спокойный голос принадлежит ей.

– Разумеется, но что она даст?

– Я знаю, где находится револьвер, из которого был застрелен Йен Макшейн.

* * *

Уоррен лежал на ложе под балдахином – им пользовались все его предки-графы – и следил за Шадоу, которая, усевшись рядом с ним и скрестив ноги, катала свой рунический камень по низу его живота. Он поймал ее за руку, прервав ее занятие; камень с древними насечками остался где был.

– Я обойдусь без посторонней помощи.

Ее взгляд был задумчив.

– В чем дело? – спросил он уже не шутливым тоном, а серьезно.

– Возможно, нам следовало бы отложить свадьбу.

– Почему? – Его внезапно охватил испуг; от недавнего счастливого блаженства не осталось и следа. – Ты передумала?

Она легонько чмокнула его в лоб.

– Конечно, нет. Просто боюсь, что Ник не успеет приехать.

– Я разговаривал с ним вчера. Он сказал, чтобы мы его не ждали. Остин пока держится. Кто знает?.. – Уоррен вспомнил отчаяние, звучавшее в голосе Ника. – В любом случае после смерти старика пройдет еще немало времени, прежде чем Ник оправится и сможет веселиться на свадьбе.

– Наверное, ты прав, милый, – согласилась Шадоу. – Он сильно расстроился, когда ты сказал ему, что специалисты из Форт-Халстеда не смогли доказать, что гибель Ронды Сиббет – не самоубийство?

– Он принял это к сведению, но, по-моему, так и не поверил. – Уоррен вздохнул. – Должен сознаться, у меня тоже есть сомнения.

– Слишком уж гладко все получается? – спросила Шадоу.

– Да. Будем надеяться, что с пулей лаборатория справится лучше. Результат должен стать известен уже сегодня. Моррис пообещал ускорить баллистическую экспертизу. Она, конечно, даст ответ на вопрос, был ли револьвер, отданный тетей Пиф Тони, тем самым оружием, из которого застрелили Йена Макшейна. Но даже если это и так, я уверен, доказать, что именно Энтони Бредфорд виновен в убийстве Йена, будет невозможно.

– Почему?

– Потому что все ограничивается косвенными уликами. Даже выяснив, что смертельный выстрел был сделан из этого револьвера, никак не докажешь, что курок спустил именно Тони.

– Револьвер был у него в то время, когда погиб Йен.

– Разумеется, но он скажет, что давал его кому-то другому. А, кстати, можно ведь вообще отрицать, что у него был этот револьвер. Пифани утверждает одно, он – другое, а свидетелей нет.

– Наверное, ты прав, – снова согласилась Шадоу. – Но Джанна не смирится, если Бредфорд не понесет наказания.

Уоррен кивнул; он никогда еще не видел сестру такой расстроенной как после прилета в Лондон из Бардии с останками Йена. Она дала себе слово, что отомстит за эту смерть. По пути она без ведома тети Пиф прихватила с Мальты ее револьвер.

– Странно, но расследование по поводу олеандрового яда сыграло на руку Тони, – сказала Шадоу. – Если твоя семья начнет обвинять его в убийстве пятидесятилетней давности, то это будет выглядеть совсем уж нелепо.

– А ведь верно! – Уоррен был поражен интуицией Шадоу. – Расследование выставит нашу семью в самом невыгодном свете.

Раздался телефонный звонок.

– Должно быть, Моррис.

Она подала ему трубку. Глядя на Шадоу, Уоррен выслушал отчет о баллистической экспертизе и, положив трубку, проговорил:

– Как мы и предполагали, пуля была выпущена из револьвера тети Пиф.

Шадоу схватила свой камень, прошептала какое-то заклинание и сказала:

– Бедная Джанна, теперь ей придется все выложить Пифани.

* * *

Коллис сидел в своем кабинете в Лондонской школе экономики. Дочитав свежий номер «Экономиста», он отложил его и уставился на телефон. Подобно всему остальному в этом древнем здании, телефонный аппарат был реликвией старины, сохранившейся со Второй мировой войны. Он не звонил уже несколько дней; Коллис смотрел на него просто так, уже не ожидал, что традиция будет нарушена. Казалось, все забыли о его существовании. После злосчастного интервью в аэропорту, когда он был застигнут врасплох, он превратился в изгоя.

Уоррен, напротив, был на коне. Его корявое объяснение папашиной кончины никем не оспаривалось. Даже когда Лифорт объявил о своей помолвке с Шадоу Ханникатт, по которой давно плачет дурдом, пресса захлопала в ладоши. Невесту назвали обаятельной и творческой натурой. Ее последняя выдумка, клуб «Трусики месяца», была принята с восторгом и названа «эликсиром спасения для неблагополучных супружеских пар».

Два дня назад газеты раструбили о скандале на японском фондовом рынке. Главы нескольких токийских финансовых компаний с позором подали в отставку, когда выяснилось, что они поддерживали миллионными кредитами японских гангстеров. Предупреждения Лифорта насчет британских совместных предприятий с компаниями, опекаемыми якудзой, стали выглядеть как блестящее прозрение. Пресса называла их «мудрым советом». Ну и везет же этому дилетанту!

Телефон, вопреки ожиданиям, зазвонил. Коллис покосился на него, словно получил плевок в лицо. Звонок повторился: это был взволнованный двойной перезвон «Бритиш телеком».

– Коллис Коддингтон Пемброк слушает. – Он попытался придать голосу незаинтересованный тон.

– Ректор Хилтон немедленно просит вас к себе, – было сообщено ему гнусавым деловым голосом, каким обычно изъясняются секретарши важных особ.

Спустя четыре минуты Коллис стоял перед секретаршей. Ее морковные волосы были собраны в строгий пучок, выражение лица было суровым. С нехорошим чувством он вошел в кабинет ректора и протянул руку, которую Хилтон пожал без всякого энтузиазма.

– Так... – начал тот, не предлагая Коллису сесть. – Кажется, вы попали в трудное положение.

– Да, сэр, – кивнул Коллис. И как он мог так сглупить, подписав документ, предложенный Энтони Бредфордом? Не случись этого, он мог бы все отрицать. – Надеюсь, я не причинил неприятностей...

– Причинили, – кратко и почти грубо заявил ректор. – Я вычеркнул ваше имя из списка лекторов. Мы не можем больше рекомендовать такого человека, как вы.

Далее Хилтон завел речь о чести и достоинстве, но Коллис почти не слушал его. Он был потрясен. Значит, он больше не сможет выступать с лекциями! Он жил именно ради этих моментов славы, когда все внимали его финансовым пророчествам. Неужели все это происходит с ним, Коллисом Коддингтоном Пемброком, из нортумберлендских Пемброков?

– Что тревожит меня еще больше – я даже созвал совет управляющих, – это вчерашний телефонный звонок.

Коллис опустился в кресло, поняв, что худшее ждет его впереди.

– Ваше имя фигурирует в иске о признании отцовства, вчиненном... – ректор заглянул в бумажку, – Аннабел Свортмор.

Коллис разинул было рот, чтобы опровергнуть сообщенное как клевету, но не произнес ни слова. Что толку, раз анализ крови все равно подтвердит, что отцом ребенка Аннабел является он?

– Мы не можем допустить, чтобы наши преподаватели соблазняли студенток.

– Она не студентка. Она работала в кафетерии.

– Неважно. Мы гордимся своей репутацией хорошо воспитанных и просвещенных людей. Вы определенно ни то и ни другое. В связи с этим ваша служба у нас прекращается. С сегодняшнего дня вы уволены.

24

Снаружи вовсю светило солнце, но в гостиной были закрыты ставни, из-за чего здесь царил полумрак. Ник сидел на диване Прескотта, хьюстонском подобии датского модерна, и дожидался агента по торговле недвижимостью. Похоронив Остина, Ник решил продать дом.

Он откинулся и закрыл глаза. Когда же он снова сможет проспать всю ночь, ни разу не проснувшись, мучимый кошмарами из прошлого? «Теперь ты остался один», – твердил он себе. Однако, как ни странно, он не ощущал одиночества. Дом навевал ему счастливые воспоминания. Он воспринимал его почти как живое существо: последний Прескотт!

Открыв глаза, он попытался представить, каким стал бы дом без мебели, свидетельствующей о принадлежности его ушедших обитателей к среднему классу. Выкрасить все свежей краской, запустить в гостиную стайку ребятишек, поставить на заднем дворике новые качели... В дом снова вернулось бы счастье. Нет, это все напрасно: дом надо продать.