– Мы перестали быть такими близкими друзьями, какими были раньше.

– Трейвис прожил здесь больше четырех лет. Мы ужинали вдвоем по два-три раза в неделю.

Ник догадался, что Пифани Кранделл страдает от одиночества. Весь день она была занята делами, но по вечерам в таком большом доме ее охватывала тоска.

– Мне очень нравился Трейвис. Он хорошо зарабатывал на фондовом рынке, поэтому я ответила согласием на его предложение приобрести часть акций моей компании. Я и подумать не могла, что его скоро не станет. – Она в непритворном горе закрыла глаза. – Мне его очень не хватает.

Всякий сказал бы, что разница в возрасте между Пифани и Трейвисом должна была стать непреодолимой преградой, но Ник понимал их дружбу. Пифани Кранделл вызывала симпатию и у него. Этому весьма способствовало и то, что она дружила с Трейвисом.

– Мне нужна ваша помощь в завершении «Голубого грота». Это мой самый любимый проект.

– Зачем же вам отходить от дел? Дождитесь хотя бы, пока отель достроят.

– Джанна стала бы обращаться ко мне с любой мелочью. Ей надо научиться самостоятельности. – Она помолчала и, с улыбкой глядя на Ника, добавила: – В качестве совладельца вы бы помогали ей, а она бы к вам прислушивалась.

– В случае непослушания я бы грозил ей, что уступлю свою долю Бредфорду?

– Совершенно верно. Не правда ли, неплохо задумано? Вы мне поможете? – Ник кивнул, и она предупредила: – Прошу вас, Джанне о нашем соглашении ни слова.

6

Палата лордов была исчерпывающим доказательством существования жизни после смерти. Эту мысль высказал лет двадцать назад лидер либералов Джереми Торп; Уоррен Атертон был с ним совершенно согласен. Формально он присутствовал на дебатах и на прошлой неделе, но сейчас впервые реально участвовал в работе сессии. Он рассматривал седовласых людей, многие из которых прибегали к помощи слуховых аппаратов; немало было клюющих носом. Уоррен удивлялся, что он потерял в этом изысканном зале с помостом и пустым троном, занимаемым королевой по случаю очень уж значительных церемоний.

За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!

Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.

Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.

С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.

Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.

Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.

Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:

– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.

Пэры сидели разинув рты; некоторые поспешно настраивали слуховые аппараты; струйки зевак на галерее для посетителей слились во внушительный поток.

– Дамы и господа, – продолжал Уоррен, улыбаясь баронессе Эллиот и писательнице Филис Дороти Джеймс – единственным женщинам, присутствующим на дебатах, – я полагаю, что наша моральная обязанность заключается в том, чтобы проголосовать против. В противном случае мы обрекаем нашу промышленность на уничтожение ради краткосрочного выигрыша.

Уоррен понимал, что не добьется своим выступлением популярности. Кое-кто даже обвинит его в японофобии. Зато он облегчил душу. Преимущество палаты лордов в том и состоит, что здесь можно говорить что вздумается, не опасаясь политических последствий. Титул Уоррена всегда будет при нем.

Голосование показало, что палата солидным большинством отказала правительственному плану в поддержке. Уоррен знал, что это пустячное препятствие: последнее слово принадлежит палате общин. Поскольку главной задачей на данном этапе была борьба с безработицей, то в окончательном решении сомневаться не приходилось.

Уоррен покинул парламент и вышел на стоянку для депутатов, к своему «Ягуару». На телефоне мигала красная лампочка. Ему надлежало позвонить в детективное агентство «Шерлоке». Трубку поднял агент, занятый розыском Джиана Паоло.

– Он живет в Шерифс-Ленч и работает там помощником шеф-повара.

– Прекрасно! – отозвался Уоррен. – Дальше я буду действовать сам.

На него опять нахлынули вопросы, касавшиеся отца и его тайной жизни. Вместе с вопросами вернулась ярость. Первой же мыслью было убить итальяшку. Но Джанне этим не поможешь. Теперь, когда Пифани поручила ей управление своими отелями, Уоррен был полон еще большей решимости оказать ей всю возможную помощь. Поэтому ему особенно не хотелось, чтобы Паоло продал свои акции на сторону. Если о его доле узнают Бредфорды, может случиться все, что угодно.

Уоррен понимал, что и ему нужна помощь. Дело требовало деликатности. Лучше, чтобы с ним был человек, посвященный в семейные тайны. Сначала он подумал о своем юристе, Пейтоне Джиффорде, но потом отвел эту кандидатуру по причине ее чрезмерной напыщенности. Джиан Паоло – почти что мальчишка; здесь требуется кто-то, с кем он пойдет на личный контакт. И Уоррен тотчас подумал о Шадоу Ханникатт.

* * *

Аннабел сосала большой палец правой ноги Коллиса, отчего до самого паха пробегала сладострастная судорога. Она поглядывала на него своими карими глазами, помахивая длиннющими ресницами; светлые волосы струились по груди, но не закрывали сосков. Коллис поманил ее, и она повела вверх по его коже мокрым кончиком языка, пока не добралась до коленки, в которую уперлась своей упругой грудью.

Он был уже совершенно готов к решительным действиям.

– Скорее!

Аннабел не требовались дальнейшие поощрения. Восставшая плоть Коллиса исчезла в ее жадном рту, а уж в этом она обладала большим мастерством. Он стонал и поминутно напоминал себе, что дышать следует помедленнее, иначе все закончится, не начавшись. Наконец она сжалилась, выпустила добычу и, приподнявшись на руках, нависла над партнером. Ее нельзя было назвать красивой женщиной. Пройдет совсем немного лет – и груди обвиснут, молочная свежесть превратится в тучность. Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Когда он бывал с ней, он жил только сегодняшним днем. С него хватало ощущений, которые он испытывал благодаря ей.

Она слегка отстранилась и медленно провела ладонью по его груди, дожидаясь, чтобы у него восстановилось дыхание. Потом она взгромоздилась на него, вобрала его в себя, встретив жаром и влагой. Выпрямившись, она стала прыгать на нем; ее груди мотались из стороны в сторону, ляжки ритмично двигались. Это походило на объездку скакуна чистых кровей и доставляло ему массу удовольствия.

«Я и есть чистокровный скакун», – убежденно подумал Коллис, кляня Атертонов. Он сжал зубы, приняв отважное решение не кончать раньше времени, чтобы не разочаровать Аннабел. Для этого он сосредоточился на своих предках, которых не одобрял за недостаточное предвидение будущего, помешавшее им вовремя пожалеть отрубленную коронованную голову, в отличие от первого графа Лифорта и многих других аристократов. Ведь по крайней мере четверо из живущих сегодня герцогов являлись потомками бастардов Карла Второго. Коллис вполне мог находиться в их числе, он же представлял обнищавший род Пемброков.