— Цена твоего прощения — твоя детская фотография, — я вполне серьезно заявляю, ибо просто так прощать его не хочу, а этот чёртов снимок так и хочется заполучить.

— Знаешь, — он соблазнительным голосом шепчет, когда ненавязчиво проводит рукой по моей шеи и груди, — эта фотография очень, очень ценная.

— И чего же ты хочешь ещё? — я шепчу в такт ему и припадаю к его шее, на которой оставляю очередной засос.

— Следующий раз, когда мы будем трахаться, я хочу сделать твои фотографии, потому что ты, пиздец, какая горячая, Нила, — он отвечает и страстно целует меня в губы, а я схожу с ума от его слов и предложения.

— Чуть позже, — я отвечаю через пару минут, когда отстраняю от себя Александра, который не на шутку начинает возбуждаться и намекать на повторный секс.

— Что именно? — он уточняет, а я отвечаю, что это был ответ касающийся как фотографий, так и секса.

— И «позже» — это не пара часов, а в лучшем случае пара дней.

— Хорошо, — он говорит, после чего ложиться на спину и прижимает меня к своей груди. Так мы и лежим в объятиях друг друга, при этом думая о своём. На удивление, осознание того, что теперь я не являюсь девственницей, не приводит меня в ужас или панику. Раньше мне казалось, что именно этим будет забита моя голова после первого раза, но сейчас я совершенно спокойна и совсем не мучаюсь от опасений, что я могла поспешить, либо же сделала это не с тем человеком. Отдать свою девственность Александру было правильным решением. Даже больше, чем правильным, ведь с ним мне не просто физически, но и морально комфортно. Я в него влюблена. Очень сильно влюблена, и было бы огромной ошибкой с моей стороны, если бы я, как изначально было мною решено, распланировала наш первый раз поэтапно и ждала приемлемой даты. Если бы именно так всё и произошло, наш первый раз был бы сухим, неестественным и менее чувственным. Всё же не зря Лиззи со столь всезнающим видом вручила мне пачку презервативов, ибо, если не она, сегодня между мной и Александром ничего бы не произошло.

Кто бы мог подумать, что первая любовь Кинга, его бывшая, так поспособствует произошедшему?

Комментарий к Глава XXII. Голубые ботинки проложили начало.

Что ж, это наконец произошло. Новый уровень отношений Нилы и Александра. Также прояснялись некоторые вопросы из прошлого и скрытые мысли, о которых либо не говорилось, либо очень завуалировано намекалось. Надеюсь, Вам нравится моя работа, и если она в самом деле пришлась Вам по душе, то, пожалуйста, ставьте «палец вверх». Это многое будет для меня значить.


========== Глава XXIII. Быстрые похороны после обеда. ==========


Как говорится, к хорошему быстро привыкаешь. Именно поэтому, когда я одна просыпаюсь у себя в постели от ненавистного звона будильника и не замечаю рядом с собой мирно спящего Кинга, который на протяжении целой недели обнимал меня во сне, я чувствую некое негодование внутри. В конце концов, несмотря на моё нежелание шевелиться и лёгкое раздражение, которое вызвано тем, что мне надо идти в школу, я встаю с кровати и плетусь в сторону ванной комнаты. Но стоит мне краем глаза взглянуть на своё отражение в зеркале, как я в одно мгновение прихожу в неописуемый ужас. Мою сонливость как рукой снимает открывающийся вид на мою буквально лиловую шею, на которой с трудом можно разглядеть здоровую, нетронутую кожу. Перед отлётом в Нью-Йорк я внимательно изучила её, но тогда я заметила лишь несколько засосов и покраснений, которые я с лёгкостью замаскировала тональным кремом. Сейчас же, впившись взглядом в своё отражение, я замираю с приоткрытым ртом, ибо невозможно скрыть подобное. Поскольку моя единственная надежда — косметика, я дрожащими от волнения руками втираю в шею всё, что только имеет телесный оттенок, дабы утаить от окружающих последствия вчерашнего дня. Но ничего не получается. Конечно, засосы стали не такими яркими, как раньше, но их всё равно запросто можно заметить невооружённым взглядом. Если это увидит Ричард, он сразу же поймёт, что я соврала и провела целую неделю с Александром, и за это он, в лучшем случае, убьёт меня. Намотав по меньшей мере десяток кругов по комнате, я в конечном итоге иду на отчаянный шаг и решаюсь прибегнуть к помощи Гвинет, которая должна знать как скрыть подобное.

Так как выйти из своей спальни в подобном виде я не могу по объективной причине, я звоню ей, и, стоит ей в лёгком недоумении ответить, как я прошу её захватить свою косметичку и зайти ко мне в комнату. К моему счастью, Гвинет воспринимает мою просьбу о помощи, как желание сделать сногсшибательный макияж перед школой, потому без лишних слов и расспросов соглашается. Но стоит ей зайти ко мне в спальню, как она с ошеломлённым видом замирает на месте, при этом понимая, что косметика нужна мне исключительно для того, чтобы все присутствующие в доме не лишились слуха от разъярённых криков Ричарда.

— О. Мой. Бог, — делая паузу буквально после каждого слова, протягивает Гвинет, когда издалека рассматривает мою пострадавшую от множества засосов и укусов шею. — По всей видимости, неделька у тебя прошла головокружительно хорошо, Нила, — она с звенящим укором в голосе произносит, прикрывая за собой дверь и проходя внутрь спальни. — Ты к Алексу в Лондон летала, я правильно понимаю? Только не смей мне врать, — она сердито требует, почему мне ничего другого, кроме как сказать правду, не остаётся. — Было?

— Было, — я стыдливо признаюсь, пряча глаза. — Только Ричарду не говори, что я соврала. Он меня закопает, если узнает.

— Я ничего ему не скажу, потому что ты сама это сделаешь.

— Нет! — я восклицаю, стоит мне услышать её единственное требование, ибо заявление о лжи, в результате которой я потеряла девственность, равняется для меня самоубийству. Как она себе это вообще представляет?

— Это для твоего же блага, Нила, — она с феноменальным спокойствие говорит, когда раскладывает на столе нужную косметику. — Ричард всё ещё считает тебя маленькой одиннадцатилетней девочкой, которую нужно ото всех оберегать. Он всячески будет ограничивать и контролировать тебя, из-за чего вы с Алексом спокойно жить не сможете. А я категорически против того, что ты вновь будешь врать и сбегать, чтобы побыть с ним наедине. А ты будешь так делать, я тебя знаю.

— Если я расскажу ему обо всём, то он ещё сильнее станет меня контролировать, и из дома я буду выходить только с сопровождением, — я настойчиво заявляю, ибо, если Ричард узнает, что в Лондоне я была с Кингом, он с неподдельной лёгкостью поймёт, чем я там занималась. А он не тот человек, который спокойно станет реагировать об известии о начале моей сексуальной жизни.

— Больше он не станет так делать, — она миролюбиво заявляет, припоминая опыт Брайана, с которым именно так и поступили. — Он знает, что ты далеко не глупая девочка, которая станет заглушать голос разума. Ты обладаешь массой хороших качеств, и главное из них — благоразумие. Ричард это понимает, но тебе придётся заставить его смириться с тем фактом, что ты уже выросла.

— Но, Гвинет… — я предпринимаю очередную попытку её образумить, потому как она вообразила себе некую сюрреалистическую картину, где Ричард понимающе кивнет на моё признание о лжи, при этом ни единого слова злостного поперёк не скажет.

— Ты с ним поговоришь, и точка.

После строгого заявления Гвинет, не желая слушать ни слова протеста, молча приступает к маскировке моей шеи. Для этого она использует какой-то зелёный консилер или нечто схожее, что вгоняет меня в некий ступор. Зелёная шея, конечно, лучше лиловой, но, боюсь, Ричард всё же заподозрит что-то неладное. Однако стоит Гвинет поверх зелёной «краски» нанести обычный консилер, как моя шея принимает естественный телесный цвет, почему я с облегчением выдыхаю. Благодаря относительно недолгим стараниям Гвинет на моей шее едва ли можно рассмотреть какое-либо покраснение или же посинение. Но несмотря на это, я всё равно рефлекторно прикрываю её короткими волосами или же нервозно приподнимаю плечи, когда на меня кто-то смотрит за завтраком. К счастью, никого не озадачивает или же настораживает подобное моё поведение за столом, поэтому я к концу трапезы относительно успокаиваюсь, ибо правда моего последнего дня в Лондоне с Кингом не была раскрыта кем-то ещё.

Когда мы с Брайаном оказывается на переполненной школьной парковке, я даже не успеваю оглядеться в поисках автомобиля Александра, поскольку до начала первого урока, которым с этого семестра является алгебра, остаются считанные минуты. Я едва не срываюсь на бег, когда мчусь к кабинету, который находится в восточном крыле школы. И оказавшись на своём месте всего за пару секунд до звонка, я с облегчением выдыхаю. Разложив вещи на парте, я машинально провожу рукой по шее, от чего пугливо вздрагиваю, ибо у меня появляется параноический страх того, что я таким образом размазала косметику, тем самым обнародовав каждому свои до ужаса яркие засосы. И даже несмотря на то что я всматриваюсь в свою ладонь, на которой нет и следа от тонального крема, я всё равно сижу до конца урока как на иголках, думая, что взгляд каждого устремлён на меня. По окончанию урока я непривычно быстро собираю свои вещи с парты и убегаю в уборную, где я с облегчением выдыхаю, так как моя покалеченная шея выглядит нетронутой. Всё же стоит сказать Александру впредь не оставлять столько засосов и укусов на столь видимых участках тела. Выйдя в шумный коридор, я взглядом стараюсь найти мордашку Кинга, у которого пару минут назад должен был закончиться урок в соседнем кабинете. Но простояв так пару минут и не увидев парня, я, разочаровавшись, иду к своему шкафчику, при этом звоня ему. Но он почему-то не отвечает, что беспокоит и наталкивает меня на неприятнейшие мысли.

— Нила, ты вообще слышишь нас? — спрашивает меня с явным недовольством Бонни, когда я, сидя с ней и Лиззи в кафетерии, уже как пятую минуту молчаливо буравлю застывшим взглядом стоящий передо мной стакан с кофе.