Какое-то время я бесцельно брожу вдоль забора, надеясь найти небольшую лазейку, с помощью которой я смогу улизнуть с территории школы, но, увы, забор находится в идеальном состоянии. Когда я уже собираюсь вернуться обратно, то недалеко от себя замечаю старое деревянное сооружение, которое явно давно забросили и забыли. Стенки здания, которое сильно напоминает разваливающийся сарай, покрыты полопавшейся в некоторых местах тиоциановой краской, а развалившаяся прогнившая деревянная дверь находится под заржавевшим замком, который не трогали, наверное, уже несколько лет. Я подхожу ближе и присаживаюсь на хилую лавочку, которая выглядит не лучше, а на моих губах на секунду растягивается едва заметная улыбка. Я чувствую себя этим сараем. Может я и нахожусь в элитной школе, но от себя не убежать. Не люблю, когда в голову приходят столь пессимистичные мысли, но не могу с этим ничего поделать, ибо это правда. Ещё семь лет назад я жила со своей бабушкой по маминой линии в небольшом городке. Конечно, тогда меня не окружала прислуга, и все мои капризные прихоти не выполнялись по щелчку пальцев, как сейчас, ведь жила тогда я за чертой бедности. Однако с тем временем связаны мои самые душевные и трепетные воспоминания. Разумеется, как бы я не превозносила своё детство, я не смогу сказать, что никогда не стыдилась своей нищеты и не желала никаких благ в виде дорогих побрякушек. Но я, в конце концов, была на своём привычном месте. По сей день я, так и не свыкшись с окружающей меня роскошью, чувствую, что жизнь, которую я получила после смерти бабушки взамен, мне не подходит. Когда её не стало, органы опеки долгое время не знали, куда меня деть. Выбор у них был весьма скудным, так как дальних родственников, которым можно было меня доверить, элементарно не было. Кто-то сильно выпивал, у кого-то были проблемы с законом, а у других и без меня детей в семье было предостаточно. Поэтому меня в конечном итоге отправили в детский дом, где я провела около четырёх удручающих и страшных месяцев. А после меня удочерил неизвестно откуда взявшийся Ричард Джонсон, который только развёлся со своей женой и остался с одиннадцатилетним сыном.

«Красивый цвет получился», — проносится у меня в голове, когда я смотрю на выцветшую от палящего солнца краску. Я с детства имею талант к рисованию, а благодаря тому, что у семьи, с которой я живу, много денег, я могу попросить купить мне не самую дешёвую акварель, которую только можно найти в магазине канцтоваров, а дорогую гуашь и масляные краски. И рисую я теперь не на обычных листках бумаги, а на холстах. В новом особняке Ричард выделил мне целую комнату под мастерскую, в которой я могу рисовать. Но недолго я любуюсь цветом краски, потому как на глаза попадается чертовски интересная выцарапанная надпись на стене. А затем ещё одна, и ещё. Многие из них нельзя прочесть, потому что они слишком старые, а некоторые буквы с трудом удаётся распознать из-за особенности почерка. Но с боку от меня красуется свежая разборчивая надпись: «БОННИ ШЛЮХА». Все надписи идентичны друг другу, меняется лишь почерк и имя девушки. Я недовольно хмурю брови. Что это за место вообще такое? Я надеялась, что сюда никто из школьников не забредает, но в который раз за этот день меня ждёт полное разочарование.

— Не против? — слышу я чей-то хрипловатый голос неподалёку от себя.

— Садись, — я почти сразу отвечаю и смотрю на девушку, которая стоит у другого конца лавочки. Она быстро присаживается возле меня и почему-то сразу привлекает моё внимание. И дело не в том, что у неё просто огромные янтарные глаза или забавные кудрявые тёмно-русые волосы, которые переливаются золотым блеском на солнце. Что-то другое привлекает моё внимание в ней, и лишь через пару минут я понимаю в чём дело. Почти каждая девушка в этой школе носится по коридорам с ужасно надменным лицом, а подсевшая ко мне шатенка всем своим видом излучает один лишь позитив и открытость.

— Я Бонни, кстати, — неожиданно она представляется и пытливо смотрит на меня, ожидая, когда я назовусь.

— Нила, — я почти сразу меланхоличным тоном ей отвечаю, а затем вспоминаю про надпись. Я поворачиваю голову в её сторону и с непониманием смотрю на девушку. Затем перевожу взгляд на стенку сарая, которая находится прямо за её спиной, и думаю, не о ней ли шла речь в самой свежей надписи. Когда сама Бонни замечает куда устремлён мой взгляд, то начинает задорно смеяться и мимолетно кивать головой.

— Да-да, та самая Бонни, — оборачиваясь лицом к стенке, она взглядом скользит по надписи за своей спиной. — Когда я, напившись в хлам, лишилась девственности с одним парнем, моё имя уже через несколько недель было здесь. Какая разница. Ты всё равно от кого-то это услышала бы, — она пожимает плечами, объясняя своё откровение.

— Думаешь, это он его нацарапал? — я со скукой интересуюсь у неё и гляжу перед собой. В одной из школ, в которой я училась, каждый год одна компания парней вела учёт всех девушек, с которыми они были. Они писали имена девушек на стене одного заброшенного сооружения, после чего проводили подсчёты и выбирали победителя. Как бы глупо это не звучало, но это была негласная традиция среди подростков, которая поддерживалась не один год. Но та школа была в небольшом городке штата Пенсильвания. А встретить подобную дурость среди подростков из влиятельных семей, которые учатся в одной из самых престижных школ страны, было не просто странно, а крайне тупо.

— Нет. То есть, не знаю. Меня немного недолюбливают в этой школе. Так что любой мог написать это, — уклончиво отвечает она. — Видишь ли, он имеет не одну тайную обожательницу. Любая из них могла узнать о том, что произошло между нами, и прийти сюда, чтобы написать это.

— Разве это не бессмысленно? Какое им до этого дело, если после случившегося вы не стали встречаться?

— Боюсь, логика не применима ко многим девушкам, которые здесь учатся. Они приходят в эту школу и всерьёз считают, что найдут здесь ту самую любовь, о которой снимает Нетфликс. А парни этим и пользуются. Сядут им на уши, скажут пару банальных фраз о том, как они достанут им звезду с неба и бросят свою семью, чтобы сбежать именно с ней в закат, ведь она для него та самая. А они, дурёхи, от этого таят. Потому тут что не день, то сцена из третьесортного романа. А в главной роли — очередная брошенная парнем бестолочь, которая кричит о том, что всего неделю назад он клялся ей в бесконечной и всепоглощающей любви, — смеётся Бонни, а на моих губах растягивается улыбка. Неужели сегодняшняя драка тех девушек была из-за парня? — Ты видела утреннюю потасовку? — будто слыша мои мысли, Бонни спрашивает у меня. Я положительно киваю.

— Они из-за парня так вцепились друг в друга?

— Из-за Александра Кинга, если быть точнее. У меня язык даже не поворачивается, чтобы назвать это человеком, — с отвращением выплёвывает она. — Насколько мне известно, они не смогли его поделить между собой, наплевав при этом на тот не малозначительный факт, что он с ними даже не знаком. Глупышки. Видите ли, раз у него британский акцент, то он неотразим. Знаешь его?

— Кажется, да. Сегодня на уроке английского был такой парень. И судя по твоему тону, именно он…

— Да, именно он и затащил меня в постель в конце июня, — она откровенно рассказывает с поникшим видом, а затем смотрит в сторону часов, которые находятся на здании школы. — Урок через пять минут. У тебя что по расписанию?

— Физкультура, — я отвечаю и сразу морщу нос так, как будто учуяла запах испорченной еды. Ненавижу бегать по всему залу, как безголовая курица, под возмущённые крики учителя, который недоволен моей физической формой.

— У меня тоже, — поднимаясь следом за мной со скамейки, говорит Бонни. — Пойдём, надо успеть переодеться, или Тронутый заставит пробежать штрафной круг вокруг территории школы за опоздание.

Я громко сглатываю. Вокруг территории школы? Целый круг? Если опоздаю, придётся пробежать больше мили! Школа гигантских размеров, расписание даже подстраивают так, чтобы ученики успевали дойти до своих кабинетов, ведь если один урок будет проходить в восточном крыле, то ученику придётся идти от западного дольше половины перемены.

Когда мы оказываемся в раздевалке, мы всего за минуту переодеваемся в одинаковую спортивную серую форму и мчимся в сторону спортзала, потому что бегать вокруг школы мы ой как не хотим. И стоит массивной двери захлопнуться за нашими спинами, как раздаётся оглушительный звонок. Первые десять минут урока за каждым учеником пристально наблюдает Тронутый (так его прозвали из-за вредного характера и высоких запросов к ученикам). Но затем в спортзал забегают баскетболисты в чёрной форме и как малые дети начинают бегать по всему залу, кидая друг другу баскетбольные мячи. К счастью, Тронутый полностью переключает своё внимание на них, так как является их тренером, и что-то кричит им о том, чтобы они прекратили дурачиться. Парни, которые не являются частью команды, и все девушки поголовно усаживаются на маты, которые расстелены в углу зала. Бонни садится рядом со мной, будто мы с ней неразлучная парочка лучших подруг, которые знают друг друга с самого детства. В голос я, разумеется, не протестую насчёт её присутствия, но про себя думаю, что было бы неплохо, если бы она ушла в другой конец зала и оставила меня в покое. Но кажется она собирается просидеть со мной так до конца урока. Должно быть после неудачной ночи с местным идолом, она обрела дурную славу, и теперь у неё нет никаких друзей. Неужели она решила, что я составлю ей компанию? Если да, то она прогадала, ибо я по жизни одиночка.

— Посмотрите-ка кто идёт! — фальшиво-восторженно шепчет мне на левое ухо Бонни, когда в дверях появляется тот парень, о котором она мне рассказывала и которого я сегодня видела на первом уроке. — Александр Кинг собственной персоной, — подделывая британский акцент, она чуть громче произносит его имя, что вызывает у меня лёгкую улыбку.

Среди мечущихся баскетболистов я замечаю Брайана, который является одним из самых высоких парней в команде. Он довольно-таки неплохо играет, что удивляет, ведь он ещё та кляча косорукая. Игра идёт полным ходом, мяч летит то в одну, то в другую сторону зала. Моментами проскакивают и нецензурные выражения, когда что-то идёт не так, но Тронутый на это не реагирует. И так почти полчаса. И не надоедает же им… Затем им разрешают отдохнуть, и, к сожалению, учитель вновь переключается на нас, девушек, и заставляет бегать по кругу. Многие с охотой выполняют поручение учителя, но уж точно не я. Я совсем неспортивный человек, потому уже после минуты бега я готова рухнуть на пол. Когда же мы с Бонни пробегаем мимо матов, на которых сидят баскетболисты, меня внезапно кто-то хватает за руку, и я резко останавливаюсь. Не глядя на того, кто рискнул так грубо взять меня за запястье, я вырываю его и грозно смотрю на того, кто посмел это сделать. Не переношу прикосновения чужих людей.