Но все остальное шло плохо. Позвонили из дока Кингстона и сказали, что гнили на правом борту значительно больше, чем думали, прогнила даже часть палубы, придется сменить часть досок, чего они делать не собирались. На это никак не хватит двух тысяч. Скорее — больше шести. А Орлоффски не подавал никаких признаков того, что перебросит обещанные бабки. Он весьма туманно говорил о деньгах и продаже спортивного магазина. Откуда же придут деньги? Бонхэм надеялся на Гранта. Он сказал, чтобы работы в доке продолжались.

Бонхэм был уверен, что Орлоффски получил «задаток», скажем, три-четыре тысячи, и на них он сюда и приехал. Орлоффски сам почти что сказал это. А поскольку жили они у Бонхэма, за еду платили очень мало, так что должна оставаться приличная сумма. Но сейчас Орлоффски отрицал, что сделка состоялась, что эти деньги были получены, заявлял, что должен будет искать покупателя на магазин, когда вернется за яхтой. А теперь он должен везти на себе и эту дурацкую историю со сраной камерой Гранта. И как раз тогда, когда Бонхэм начал считать Гранта серьезным кандидатом на заполнение бреши в наличных. Все до чертиков хреново!

Бонхэм сжал большими ладонями руль и мягко повернул старую машину на дорогу в горы, так мягко, что пассажиры почти не заметили поворота. От огорчения челюсти сжались.

Дело в том, думал он, что теперь Грант стал загадкой. Неизвестная величина. Ясно, что как раз сейчас, ныряя и отдыхая на Ямайке, Грант выбрал этот момент для принятия главных политических решений в своей личной жизни. Бонхэм вполне верил, что он смог бы управиться со старой сумасшедшей потаскухой, а она такой и была. Но эта новая девушка — это нечто новое.

Что, черт подери, за вшивое место для принятия таких решений! На отдыхе!

Несмотря на ее глупые, придурочные интриги, он сумел справиться со старухой. Неважно, что она могла сказать в ту или иную минуту, но она, главное, хотела, чтобы Грант вернулся. Все, что с ней нужно было делать, — это льстить и льстить. Но новая — это «с'всем др'гая чашка чая», как сказали бы его английские приятели. Она, как медведица с медвежатами, когда что-то грозит ее мужчине или подумал он, деньгам ее мужчины.

У Бонхэма не было угрызений совести в связи с Грантом и его деньгами. Парень пришел к нему учиться нырять. Он даже не выглядел настоящим парнем. Правда, что Грант был сообразительным, хорошим учеником. Но он учил его так же хорошо, быстро, безопасно и, возможно, насколько возможно дешево, как любой преподаватель учил бы другого. Возможно, очень дешево. Девушка этого не знала. Ей нужно узнать других профессионалов, он это понимал.

Но помимо этого, Бонхэм просто не любил таких женщин. Во-первых, слишком требовательные. Она просто не выпускает Гранта из поля зрения. Во-вторых, слишком красивая. У таких красивых женщин не бывает характера. Они всегда считают, что все им принесут на серебряном блюдечке. Расхаживают и так гордо выставляют свои сиськи и великолепную задницу, как будто они считают, что все мужчины при их виде падут на колени и поклонятся их волосатому алтарю. Это бесило его до чертиков. У мужчин, хоть иногда, есть и другие дела.

Ему не нравилась и ее речь, и то, как она посмеивается над мужчинами в ее жизни. Он не возражал, когда мужчины ругаются, раз им так хочется. Единственная причина, по которой сам он не употреблял слово «е…», — это то, что ему не нравилось, как оно вылетает из его рта. Но женщины, все время произносящие это слово и другую брань, как мужчины, женщины, рассказывающие о своей сексуальной жизни, будто они хотят быть парнями, на самом деле выглядят шлюхами, а не леди, неважно, шлюхи они на самом деле или нет. Обычно, так оно и есть. Он бы не удивился, если бы эта оказалась лесбиянкой в какой-то момент своей напряженной жизни. После гомосексуалистов, которые вызывали у него полное отвращение, Бонхэм ненавидел лесбиянок, целующих друг другу муфточки и всякое такое. Все это он знал; нужно быть умным и посмеиваться над этим, но он не мог. Бонхэм непроизвольно глянул на жену, как если бы она могла прочитать его мысли.

Живя в среднем Джерси и часто наезжая со своим стариком по юридическим делам в Нью-Йорк, Балтимору и Вашингтон, Бонхэм в свое время повидал много таких городских шлюх, когда готовился к учебе в Монт-Клэр, достаточно, чтобы хорошо их узнать. Как мужчина вообще мог жениться на такой — это было вне его понимания. И как мог Грант жениться на этой, постичь нельзя было. Но он мог кишками поклясться, что Грант собирается это сделать. И их возможная дружба автоматически исчезнет.

Они просто не могут оставить тебя в покое. Ни одна из них не может вынести, когда двое мужчин остаются одни, когда они нравятся друг другу, счастливы и веселы.

Когда одна из таких умниц, городских шлюх намекнула, что хотела бы, чтобы он поцеловал ей муфточку, он оделся, ушел и больше не возвращался. И так было всегда.

Ах, Иисусе! Все идет к чертям. Шансов сейчас получить деньги у Гранта не больше, чем у репы выдавить кровь. Он хотел выколотить бабки у Орлоффски, самое меньшее — две тысячи. Ну, Орлоффски это заслужил. Точно. Больше того. Винить он должен только себя самого.

И при этом возбуждении, при такой массе тревог в сознании Бонхэма неожиданно всплыла умиротворяющая картинка. Сине-зеленый подводный мир у глубокого рифа все приближается, он слышит таинственную песнь регулятора в абсолютной тишине. Один. Один и в безопасности. Поскольку безопасность — это действие. Думать и думать, а тебя калечат, разрушают. Все в мире кусают тебя своими проклятыми индивидуальностями или проблемами, хотят подцепить твою жену, и хрен с вашими проклятыми жалобами. Жалобами ни на что. Ну, он знал, что сделает. Завтра он пойдет к знакомой акульей дыре у глубокого рифа и сам убьет проклятую акулу. Он возьмет катер, и сам (не считая Али) выйдет из гавани, пойдет на запад, к глубокому рифу, и все будет там, и все будет его.

Он исподтишка глянул на Летту. Она, кажется, всегда предчувствовала, что он собирается на охоту за акулами. Теперь он уже давно не говорил ей, куда и когда он едет. Но она всегда, кажется, знала и всегда поднимала скандал.

Его жена — это проблема. Она казалась такой чистой и такой хорошей, когда он ее повстречал. Именно за это он ее так полюбил. Ямаитянка ли, нет ли, «тронутая черной кистью» или нет, но ее воспитание было строжайшим, самым христианским, воспитание, которое должно быть у девушки, чтобы стать леди. Неважно, что она уже не была девушкой, таких все равно не бывает. А вот то, что она отдалась ему, хотя ей это не нравилось, но она его любила, вот это важно. Он понял и оценил. Воспитанные надлежащим образом леди как раз такими и были. А потом, пару лет тому назад или около этого что-то случилось, она изменилась.

Глубокое, безмерное и смутное уныние овладело Бонхэмом, и он тайком глянул на нее. Она нашла где-то приятеля, о котором он не знал, в этом дело? Приятель! — презрительно подумал он, — любовник! Это случилось? Он до сих пор вспоминал тот первый раз, когда она легла в постель и начала гладить его по ноге взад и вперед. Кто ее этому научил? Где она это узнала? Это сработало, конечно, в тот раз. И еще несколько раз. Он до сих пор с ужасом это вспоминал. Он не мог по-настоящему поверить, что у нее есть любовник. Он проверил все очень спокойно и очень тщательно. Ну, говорят, люди в тропиках более грешны.

Но все это слишком грязно. Жуткий шок — узнать, что твоя возлюбленная жена ведет себя как черные свиньи типа Анны Рэчел, к которым ты закатываешься в бар «Нептун», а иногда, напившись, и берешь с собой. Если это ей нравится с тобой, почему же и не с другими? Ага, почему и нет! Он ничего не мог поделать с такими мыслями. Никто не может. И этого достаточно, чтобы любой мужчина потерял желание и повесил свой клюв. Дело ведь в том, что он просто не мог вынести восторженного выражения ее лица. Когда глаза закрыты, с ней мог быть любой мужчина. «Тебе нравится заниматься любовью! Тебе нравится заниматься любовью!» — ему хотелось выкрикнуть это обвинение ей в лицо. Как всем шлюхам в баре «Нептун», но, конечно, он не кричал.

Как-то сразу после войны, когда он вернулся домой, еще молодым и неженатым парнем, старый школьный приятель по пинг-понгу — уже женатый — предложил ему пойти и сделать это с его, приятеля, женой. Конечно, он сказал это с глазу на глаз, без жены. Он никогда не мог понять, из каких безумных психологических глубин родилось это предложение! Но он! Он! пошел и сделал это! Ужасно. И что более ужасно — жене это понравилось!

Без всяких причин в сознании всплыл образ Кэти Файнер в купальнике, в бикини, который она носила на Гранд-Бэнк, и он ощутил, как между ногами начал набухать клюв. Ну, это настоящая сексуальная потаскуха и не сквернословит, как эта Лаки. И не хвастается сотнями любовников.

Временами он ненавидел Летту. Как осмелилась она быть такой же, как и остальные? Он ненавидел ее и за то, что нуждался в ней. И за то, что она этого не понимала, а считала само собой разумеющимся.

В наше время — сегодня — женщины нам нужны, и за это мы их ненавидим. Но они все-таки нужны нам. Иначе мы бы все разрушили. Мир. Женщины создают гнезда, а потому любят собственность и защищают ее. А тем временем используют нас для удовлетворения плотских страстей — счастливо и эгоистично — и в то же время нападают на нас за наши грязные мысли. Ну, во времена моей матери так не было.

Как он все это ненавидел. Все в жизни было таким грязным. Почему нет ничего чистого? Господи, чистое он знал только одно, Господи, это его мать. Они, ее поколение, они были другими.

Что делает сейчас Летта? С каким-нибудь парнем, может быть? Пока он работает на катере? Он снова ощутил спазм в желудке от возбуждающего ощущения, что, оставляя ее дома одну, он провоцирует измену. Это и возбуждало, и бесило его. Потом он вдруг вспомнил, что она вот здесь, рядом.